Порочная влюбленность

Что для вас значит порочная влюбленность? Неправильная? Невозможная? Гарри задал этот вопрос, когда ему было около четырнадцати лет. Он был еще юным волшебником, только закончившим третий курс в Хогвартсе. С ним были его верные друзья, которые как собачки — в рот заглядывают, дабы откусить кусочек побольше и сделают все ради своей выгоды. Ведь это был факультет Слизерин, а Гарри был сыном их Повелителя. Гарри задавал себе этот вопрос, задавал, что значит любовь. Видел ли он ее? Понимал? Нет, не понимал, дурак. Не понимал, но не мог заставить себя не вдыхать через нос любимый аромат. Он весь пах сигаретами, туалетной водой и почему-то гребанной мятой. Ему было невыносимо рядом с ним находиться и не чувствовать жар; было невыносимо не думать о том, как бы эти изящные пальцы сжали бы его подбородок, чтобы приподнять и поцеловать, сделать то, что так долго хотел Гарри. Он знает его от кончиков пальцев на ногах, до волос на голове. От его вкусов в еде и до его страхов, до кошмаров, до детских щек и смеха, до глупых поступков. Ради него он был готов убить и Гарри знал об этом. Ведь это был Том Риддл. Его отец. Гарри много лет чувствовал отвращение к самому себе и к своим чувствам. Но все равно любил своего папочку слишком сильно, что он мог бы часами за ним наблюдать, как тот красиво орудует волшебной палочкой и как готовит еду, несмотря на то, что у них были домовики. Но он ни за что бы в жизни не признался, что его собственный отец принимал участие во всех пошлых снах. И даже в кошмарах. При каждом вздохе, движении и его словах, Гарри провожал глазами и старался не улыбаться, старался быть естественным. Смотреть же в глаза было невозможно. Гарри видел их ледяными и будто неживыми. Гарри видел, как поднималась рука его отца, чтобы проклясть кого-то из Пожирателей Смерти. Видел, как эта же рука лишала жизни, как эта же рука гладила его волосы и успокаивала по ночам, когда он просыпался после кошмаров. Кошмары, в которых его отец погибал, а он не мог спасти. Не мог ничего сделать! Ничего! Гарри так любил, что решил, что никому не будет об этом рассказывать. Посвятит свою жизнь магии и создании нового заклинания, ведь он был хорош в ЗОТИ и Зельеварении, благодаря отцу. Гарри было двадцать и он сидел рядом с его отцом на собрании. Напротив них были Пожиратели Смерти. Гарри им не был, по понятным причинам, конечно же. А ещё он отчетливо понял, когда все это началось. Когда засмотрелся на сильные руки, не скрытые под тёмной рубашкой и сглотнул, когда его отец сказал, что будет обучать его дуэльным навыкам. Он чувствовал невыносимый жар и хотел сделать шаг назад, облокотиться и закрыть глаза. Хотел бы слушать его голос вечно. До этого ему не часто снились кошмары, но все началось на третьем курсе. Если не кошмары, то мокрые сны. Спустя пару таких ночных пробуждений, когда Гарри возвращался в их мэнор, он ставил по привычке заглушающее, чтобы потом не кричать и не разбудить своего отца. Он вставал и открывал окна в своей комнате, чтобы посмотреть на Луну и пускать слезы, как девчонка. С отцом все в порядке, а его подсознание вряд ли когда-нибудь доведет до добра. Это вошло в привычку, как и многое другое. Вошло в привычку, что каждый день писал его имя. Вошло в привычку, что каждый день придумывал разговоры и вечера, которые могли бы когда-нибудь произойти… Ему было тошнотворно от самого себя. Ему было четырнадцать. — Гарри, Гарри, проснись же! Открой глаза! — воскликнул кто-то до боли знакомый голос. И этот кто-то тряс за плечи. — Гарри! Это всего лишь кошмар, проснись же! Он замер напуганный и непонимающий. Ему нужно вернуться. Он не может бросить там Тома! Он не может бросить его там, в Адском огне… пусть лучше вместе умрут, пусть будет так, но ему нужно вернуться. — Вернись ко мне, Гарри. Это просто сон, я тут, живой. И он раскрыл глаза. Пусть было немного размыто из-за плохого зрения, но Гарри увидел своего отца. Живого. На нем не было ни ожогов, а рука была целой, словно до этого она не была поражена огнем и не покрылась массивным пузырем с толстой оболочкой за то время, что они бежали от того врага с длинной бородой. И если на руке была когда-то рана, то от нее осталась лишь маленькая царапина, которая, Гарри был уверен, полученная совершенно иным образом. Почувствовав огромное облегчение, юноша прижался к нему и обхватил руками его талию, боясь, что его папа в тот же миг исчезнет, если он освободит его. Или превратится в прах. Гарри не хотел его отпускать, только не сейчас. Подняв голову, он встретился с карими глазами, полными любви и беспокойства. — Я рад, что ты вернулся, сынок. Ты напугал меня своими криками, Гарри. Что ты видел? — спросил тот, поглаживая свободной рукой его волосы. — Тебя… — тихо ответил он и уткнулся носом в грудь, и, словно большая гора упала с плеч, когда стоило Гарри услышать под ухом удары сердца. Это произошло еще раз, через несколько дней. А затем еще и еще, пока Гарри не стал накладывать заглушающее. Том работает и устает, а он тут со своими кошмарами и ненужными чувствами. Лишними. Гарри правда думал, что он ненормальный. Какой бы нормальный человек, тем более, если он мужского пола, станет желать быть оттраханным своим отцом? Тем, кто видел с пеленок, тот, кто его зачал? И хуже всего, что ни боггарт, ни амортенция не врали. Его чувства были настоящими. Мертвое тело навсегда отпечаталось в памяти. Бледное, с длинными красными полосами на груди. И кровь, которая была на лице, на любимых руках, на животе. — Папочка, смотри! Это ты! — Папочка, пойдем играть в мяч! — Папочка, научи меня летать на метле! — Прости, пап, я больше так не буду. Я больше не буду от тебя убегать, прости меня. И запах этой туалетной воды и мяты, который он бы ни за что не перепутал. А Гарри… он закрывался. Сидел в своих книжках, гулял по магловскому Лондону, даже ходил на занятия по фехтованию. Ему всегда было чем заняться. Только Рег и братья Лестрейнджи хотели с ним больше проводить времени, а Люциус звал к себе, чтобы полетать на метлах и посмотреть на павлинов, и Гарри иногда сдавался. В школе он подружился со странным парнем, у которого постоянно терялись вещи, а некоторые пряди волос были заплетены в косичку. Он любил танцевать и был единственным в школе, у кого были серебристые волосы. Ксенофилиус всегда одевался как-то немного необычно, особенно это выделялось на праздниках. Ксенофилиус все говорил о нарглах, а Гарри слушал и расслаблялся, уходя на какое-то время из реальности. С Блэками, кроме Регулуса, он не водился. С Сириусом, который какого-то Мерлина забыл на Гриффиндоре, из-за стереотипа, что все слизеринцы злые и темные. Белла, Нарцисса и Андромеда никогда его не привлекали… и оставался только младший брат Сириуса, который едва закончив Хогвартс, стал Пожирателем Смерти. Регулус стал самым первым, с кем Гарри завел отношения еще в Хогвартсе. Это был пятый курс, когда Гарри его нашел в библиотеке, читающим книгу с темными заклинаниями, а позже он присоединился, когда тот начал изучать черную магию и практиковать. Регулус был умен и он быстро учился. Он то и делал, что учился, учился и учился… Когда его брат сбежал из дома, по нему это сильно ударило, несмотря на то, что они несколько лет нормально не общались. Это была летняя ночь, когда они были вдвоем и когда Гарри потянулся к нему, чтобы запечатлеть на его губах поцелуй. Регулус был счастлив, когда на его левой руке красовалась метка. На шее, скрытыми за черными волосами, были засосы Гарри. Он смотрел в серые глаза своего парня и понимал, что обманывал и себя, и его. И чувствовал себя мразью. — Папа, папа, хватит меня щекотать. Папа, мне не семь лет уже! Перед глазами встал тот самый день, когда Том не ушел на работу, а остался дома. Отец, как обычно, приготовил вкусный ужин, что пальчики оближешь. Гарри сидел тогда на диване и смотрел на потолок, старался не смотреть на своего отца, на черную рубашку, на расслабленные темные брови. А затем его неожиданно опрокинули на диван и начали щекотать, словно он был еще маленьким, глупым и наивным. В тот же день Гарри сбежал к Регулусу и предложил встречаться.

***

— Когда мы учились на первом курсе, Гарри, мы тогда были совсем ещё зелёные, беззаботные и невинные… — тихо произнес Рег, а Гарри хмыкнул. — Во всяком случае более невинные, чем сейчас. Когда они впервые переспали, Гарри никогда не мог полностью расслабиться, потому что если бы он это сделал, то вместо того, чтобы прошептать имя своего парня, Гарри прошептал бы имя своего отца. «Том», — которого он до сих пор любил и пытался заменить. Безрезультатно. Регулус любил учиться, особенно любил Защиту от Темных Искусств и Астрономию. Его всегда пленял тот факт, что членам его семьи давали имена в честь звезд, поэтому он с детства он любил астрономию и ждал с нетерпением первых уроков по этому предмету. Они поднялись на Астрономическую башню и молча наблюдали за небом. Гарри же вспоминал карие глаза. Не серые. И он не знал, как сказать о том, что… — Я знаю, что ты использовал меня, Гарри. Ты об этом хотел поговорить? Он видит улыбку и не понимает, почему Регулус не разозлен, почему об этом так спокойно сообщает, словно это было нормально. — Ты… спокоен. Я не понимаю почему, — признался Гарри, теребя нервно слизеринский галстук. Все-таки это были его первые отношения и он ожидал все, что угодно. — В отличии от своего брата, в нашей семье я всегда был более спокойным. Думаю, мне это передалось от моего отца. Гарри помнит мрачным дом на Гриммо и фортепьянную музыку, которая играла в комнате его парня… а еще постеры из разных журналов, многочисленные книги, лежащие на столе, под кроватью, на полках, а еще конспекты. Помнит их общий любимый горький кофе. — И я знал с самого начала, что ты… равнодушен ко мне. Я не в обиде, Гарри. Но впредь не хочу тебя больше видеть, понимаешь? Сейчас настало важное время для более важных вещей, чем чувства и… — Ты хочешь произвести впечатление на Темного Лорда. Я понял тебя. — На твоего отца, вообще-то. — О, как-будто я не знал, что Темный Лорд — мой отец. Спасибо, ты открыл мне глаза. — Ты издеваешься надо мной, Гарри. А еще и смеешься. — И издеваюсь, и смеюсь, и чуть ли не бью по голове, я плохой, плохой! Накажешь меня? — Лучше расскажу твоему отцу, что он снится тебе по ночам, больше пользы будет, — буркнул тот. И они засмеялись. Правда, чем старше становился Гарри, тем общение с отцом становилось все хуже и хуже. Гарри стал меньше разговаривать с ним, меньше делиться впечатлениями, меньше писал, куда больше ссорился и даже сбегал из дома. Тому это все не нравилось, думал, что это лишь подростковый максимализм, но и понятия не имел, что все это из-за него. Том постоянно пытался узнать, зачем Гарри все это делал. Иногда ему запрещали выходить. Но самое большое унижение для него было, когда пытались до него достучаться, а у него слезы на глазах. «Что с тобой произошло? Где прежний Гарри, скажи мне?» Юноша лишь на это упрямо молчал, выравнивал дыхание, отводил взгляд, чтобы не смотреть на шею своего отца, где красовались очередные засосы от его новой любовницы. Хуже всего в влюбленности в том, что когда она не взаимна, то становится очень больно. И причем не важно, в каком возрасте влюбился в человека, будь это в пятнадцать, в двадцать пять или в тридцать пять или в старости, когда тебе за пятьдесят. Общение с юными Пожирателями, с которыми он дружил в Хогвартсе, снизилось до «привет, пока». Он был в одиночестве днем и проводил в компании шлюх ночью. А Гарри всего лишь хотел просыпаться рядом с ним и засыпать. Гарри помнил вечера. Помнил, как они смеялись, как однажды соприкоснулись пальцами, как он убегал от отца в их огромном саду, когда ему было десять. Помнил, как его отец лечил коленки мазью, как сидел рядом с ним, когда он заболел, как однажды они были на море и плескались на берегу. Помнил, как проводили вместе Хэллоуин, Рождество, его день рождение. Можно подумать, что его отец был холодным и безразличным человеком, но точно не к своему сыну. Но Гарри это было недостаточно. Он не хотел, чтобы его любили только как сына… «Целуй меня, Том, целуй. Целуй, оставляй синяки на моем теле, оставляй запах, касайся, не забывай, смотри на меня, забудь о том, что я твой сын, забудь…» «Дыши мной, убей за меня, будь счастлив, люби как мужчину, как равного себе… забудь, что я твой сын, забудь». А в квартире было тихо. После семнадцатилетия Гарри съехал и занял небольшую комнату, но ему хватило. К тому же, нужно было отойти от прошлых отношений. В его руке был виски. А сегодня день рождения Тома. Ему исполнилось пятьдесят четыре, а тот как был холостяком, таким и остался. Впрочем, как и он сам. Гарри разбивает костяшки о стену, находясь на улице, но это совсем не та боль. Алкоголь не помогает, друзья лишь раздражают. Гарри снова пошел в тот клуб, чтобы снять проститутку. Проститутка, имя которой он уже забыл, пришла к нему в комнату в одной короткой юбке и черном кружевном лифчике, а поверх была зимняя куртка. — Не холодно? — спросил он. — Не переживай, зеленоглазка. Я привыкла гулять в таком виде. В следующий раз, когда Гарри зашел в тот ночной клуб, он нашел ту самую девушку. Черные волосы, карие глаза… плевать, что женщина. Так даже и лучше. Он присел рядом и тихо кашлянул в кулак. Она обернулась. — О. Снова ты. Ты частый гость здесь, зеленоглазка, знаешь? Гарри улыбнулся. — Будешь со мной встречаться?.. — спросил он. Нужно отвлечься. Попытаться хотя бы. Пусть и каждый раз режет по нему, когда ему стоило только вспомнить, что он творил ночью с этой девушкой. — Гарри… Гарри… хватит… я же Адриана, слышишь? Не Том… я по-твоему похожа на парня? — жалобно простонала девушка, плача. В этот раз ее хотя бы не заткнули кляпом. — Гарри, мне больно, хватит… Гарри точно был ненормальным, когда жадно вслушивался в каждый приглушенный крик, когда сцеловывал каждую слезинку, катящейся по щеке. Он не хотел слушать хриплый женский голос, не хотел чувствовать под руками лишь два мягких и упругих полушария, не хотел видеть темно-соломенные волосы… ей не хватало то, что было у мужчин между ног… Ее ничто так не красило, как страдания, с ужасом осознал Гарри. — Гарри, мне завтра на работу… что я скажу своим клиентам? — Ты ноги раздвигала до этого, я не вижу в этом проблемы. Даже понимая, что ей было довольно больно, он остановиться не мог. Гарри мог с ней сделать все, что хочет, а эта девушка потом и не вспомнит. И трахал её, чтобы забыть в голове образ Тома. На утро на ее лице было несколько синяков, как и на руках, на бедрах. И на ее лице почему-то была улыбка. Поднявшись, Гарри отвернулся и оперся локтями о колени, сжимая свою голову ладонями, поднимая непослушные волосы. Как он до этого дошел? Как посмел? Встав, молодой человек подошел к тумбочке и достал из нее волшебную палочку. А затем направил ее кончик на девушку. Гарри просто нужно стереть ей память, а сам соврет, что нашел после того, как изнасиловали… или другой бред… Перед тем, как прошептать заклинание он вспомнил: А она по стене, чуть заплетясь, прошептала: — Здравствуй. Это был июнь. На ней юбка, топик, шикарный загар на коже. — Будь поскромней, Адриана. А ей, как всегда, пофиг.* Снова флиртует, улыбается, ходит на свою работу. Знакомства, потреблядство, новые ночи, но уже не с ним. Гарри было все равно с кем она там трахается, но почему-то каждый раз в горле ком встал, стоило лишь представить, как мужские губы обхватывают его член, а он сжимает в руках короткие волосы. Гарри иногда появлялся в доме отца, чтобы видеть очередную девушку, которая что-то готовила на кухне. Привлекательная и женственная. А он не хотел видеть этих любовниц и проституток. Он хотел видеть лишь одного Тома. «Лишь тебя. Лишь тебя, папочка, хочу». И ему было особенно тяжело сдержать свою ревность, видя, как его отец менял любовниц, ведь его мать умерла после родов. В нем была такая ярость, что разбивал скалы лишь одним взмахом палочки, вспоминая, что наставлял ему Том и как тот учил. Он не имел права. Не имел права. Гарри не мог об этом мечтать, ведь это неправильно. Не мог. Но так хотел. Его никто так не привлекал, как он, сколько бы Гарри не старался, как бы не хотел забыть, снова полюбить, но другого человека, не своего отца… и потому видел во всех своих бывших лишь черты своего отца. Где шоколадные глаза, где вьющиеся волосы, где надменность и высокомерие, а где любовь к ЗОТИ. Он устал. Гарри так ужасно устал скрывать свои запретные и неправильные чувства… порочную влюбленность, которая длилась уже столько лет, что в конце концов… Когда его любимый папочка сидел на широком кожаном диване и пил вино, рисуя в воздухе палочкой какие-то узоры, и был таким расслабленным, Гарри знал, что он сделает. Он собирался сделать минет своему отцу. — Гарри? Ты вернулся? — удивленно спросил отец, оглядывая его с ног до головы. Его сын так подрос. Его Гарри уже двадцать и он стал привлекательным молодым человеком. Не мужчиной, конечно, но молодым человеком. Риддл и раньше понимал, когда видел до этого своего сына, но чаще всего это было лишь какие-то жалкие несколько минут, особенно после совершеннолетия. Теперь Гарри был чуть ниже его ростом и разросся в плечах. Том почему-то особенно уделил внимание кадыку и как выделились скулы, став более выразительными. Вместо привычных круглых очков, которые все чаще и чаще напоминали ему Джеймса, у него были большие с темной оправой и квадратной формы. Неряшливые волосы, которые были точно такие же, как и у его матери, были пострижены, а ведь Том помнит, что несколько лет назад они были до плеч, когда тот учился в школе. Его мальчик… — Вернулся, — ответил Гарри и сел рядом с ним, достав бокал, а затем налил в него. — Выпьем за нас? — спросил тот, перекинув ногу на ногу. — Я тебя несколько месяцев не видел, сын, — замечает Том сухим голосом. — Что-то произошло? Том и раньше понимал, что с его единственным сыном было что-то не так. Все началось, когда Гарри было четырнадцать лет и тому стали сниться кошмары. Кошмары, в которых его мальчик звал по имени именно его. Все разговоры, угрозы, которые были до этого, прошли лишь мимо ушей подростка и тот молчал. А затем появился этот Регулус, с которым Том был знаком, как и с его родителями. Но он совсем не ожидал, узнав, что его сын предпочитает парней. Пришлось признать самому себе, что Том совсем не заметил, что Гарри подрос до того, чтобы с кем-то встречаться, пока он сам был занят, находясь каждый день в Министерстве и терпя тупых сотрудников, которых иногда хотелось практиковать качественность своего Круцио. Гарри делает глоток. Был вкус вина на языке. Был рядом его любимый отец, которого он избегал. И он игнорирует его вопрос напрочь. — Семь лет — достаточный период, чтобы разобраться, не правда ли? — Не понимаю, к чему ты ведешь, — нахмурил брови мужчина. — Я понял, что влюбился, папа. Причем в мужчину. И большую часть этого времени потратил в пустую, — продолжил Гарри и посмотрел прямо на Тома, ожидая от того реакции. Ничего не последовало. — Я очень долго отрицал в себе эти чувства и устал просто молчать, папа. И я понял. Тут Том решительно ничего не понимал. Разве что… Поставив бокал на стол, Гарри поднялся с дивана и обернулся к своему отцу, отнимая палочку и бокал, ставя туда же, куда и свой бокал минуту назад. — Что ты делаешь? — спросил Том, неотрывно наблюдал за ним. Затем, прежде чем он успел хоть как-нибудь отреагировать, его сын оседлал его. Том застыл ошеломленно, а глаза расширились. Что этот чертенок делает? Зачем? — Я понял, что я хочу именно твоего внимания, папочка… — жарко сказал ему Гарри, придвинувшись чуть ближе и наклонившись вперед. Мужчина ощутил его дыхание на своем ухе и почувствовал дрожь, что пробежала по телу. Не до конца понимая, что творит, Том положил руки на его бедра и лишь шумно вздохнул. Прокрутив в голове, что сказал его сын, Том удивленно спросил: — Что? Так ты… — он не знал, что спросить. Мозг отказывался работать. — Как ты хочешь? Отстранившись назад, он видит его зеленые глаза. — Как друга, — признается Гарри, а его пальцы рисует узоры на груди, — и как коллегу. Как равного тебе, возлюбленного… хочу стоять рядом с тобой, желать тебя, нуждаться в тебе и безумно любить. — Это полное сумасшествие, сын. Бред, ты не можешь хотеть меня. Я твой отец, Гарри… — Мне плевать, Том, — низким и хриплым голосом отозвался парень, положив ладони с обеих сторон на его лицо. — Просто целуй меня, Том, целуй. Можешь оставлять синяки на моем теле, оставить запах, касайся и не забывай… — замолчав, его поцеловали, открывая рот. Том уже чувствовал, как возбуждался, когда этот чертенок, не стесняясь, медленно передвигался по его члену и вызывал трение между их телами, как и желание снять эту одежду и выбить всю дурь из этой головы. На секунду они оторвались друг от друга, чтобы Гарри дальше прошептал: — Смотри на меня и забудь о том, что я твой сын… дыши мной, убей за меня и будь счастлив, люби как мужчину, как равного себе… забудь о том, кто мы, Том. Ты ведь тоже хочешь, я чувствую это. «Забудь о том, кто мы, забудь». — Мы должны остановиться. Гарри на это лишь отрицательно покачал головой и снова потянулся к нему, расстегивая дрожащими руками рубашку. — Ты можешь сказать о том, как сильно сожалеешь на следующей день, Том. Можешь сказать, что твой сын — тупица и безрассудный глупец — утром. Но я тебя хочу. Поднявшись с чужих бедер, Гарри опускается на колени перед своим отцом, чтобы протянуть руки к брюкам и расстегнуть ремень, отбросив их куда-то в сторону с характерным ударом о пол. Том наблюдал за тем, как его мальчик, в чьем детстве и взрослении он наблюдал участие, расстегнул молнию и приспустил ее, трогая его член рукой через ткань. Рука Гарри продолжает двигаться, иногда замедляясь, и Том, со сбившимся дыханием, сказал: — Это не котенок, а член. Будь добр, обращайся с ним соответствующее, если хочешь сделать мне минет, чертенок. Приподнявшись, Том спускает брюки и еще одну лишнюю ткань, а затем положил руку на его голову и зарылся пальцами в волосы. Гарри трется о него щекой, чтобы накрыть губами и вбирает его в рот. Выдохнув шумно, мужчина застонал, когда его сын втянул в себя больше плоти и выпустил, но теперь помогая себе рукой и стал сосать. Том, зная, что у Гарри был опыт с парнем, заметил, как тот неумело все это делал. — Гарри… — нерешительно позвал шёпотом, чувствуя, как скоро он кончит. Со стоном он излился прямо в рот своего сына. Тот стер тыльной стороной руки сперму, что осталась на губах, и потянулся к нему за поцелуем, на который Том ответил. Отстранившись, когда воздуха стало не хватать, он заметил на лице своего мальчика довольную улыбку. — Я люблю тебя, папочка, — прошептал Гарри. — И я тебя, чертенок, — с тяжелым вздохом отозвался Том. Что-то ему кажется, что своего сына он больше не отпустит. А Дамблдор, кресло Министра Магии, Пожиратели Смерти… ну ради Мерлина, как тут может помешать его Гарри? Да и этого чертенка лучше держать при себе, а с остальным можно разобраться. Что там говорил Дамблдор насчет любви? Что это самая величайшая сила? Так Том сможет это проверить на практике.