Счастье возможно

      Меня зовут Герман. Я родился во вполне обеспеченной семье, мои родители готовили меня к будущей взрослой жизни с детства, поэтому детства у меня не было. Были книги, спорт и… И все. Гулять мне позволялось только по расписанию, а все остальное время — учиться. Когда началась школа, мне достаточно быстро и больно объяснили, что учиться я должен только отлично, иначе… Лет с семи я своих родителей боялся, а в девять у меня была первая истерика, в ходе которой я сломал линейку учителя об него самого, поэтому меня перевели в другую школу.       В этой школе была девочка Гера. Она мучилась, ей было больно, и, глядя на ее распухшие суставы, я понимал, почему. Поэтому сначала я попытался обратить внимание взрослых, а потом, когда мне за это прилетело, и что самое обидное — ей тоже, я начал просто помогать ей всем, чем мог.       Пожалуй, если бы не эта девочка, я бы сломался. А так… Несмотря на наказания дома за то, что вожусь с «симулянткой» и «калекой», я сжимал зубы и не бросал ее. Кажется, из-за этого я начал воспринимать всех вокруг врагами. Ну, кроме Геры, которая была готова сломаться, поэтому мне надо было ее поддержать и защитить.       Наказания за то, что дружу с ней, воспринимались обычным садизмом родителей, но при этом я должен был отлично учиться. Потому что даже за «В» меня наказывали так, что я сутки двигаться не мог, воя от боли, а если не дай Бог ниже, то даже думать не хотелось. Так прошел год, страшнее всего было оставлять ее на каникулы, потому что ее опекуны были настоящими зверьми. По сравнению с ними мои родители — розовые пони. Они так истязали Геру, что в сентябре девочка была белее снега и все тяжелее ходила.       Я нашел в ее карточке, что с ней. Она не была симулянткой, у девочки было редкое заболевание, и каждая капелька ее боли была реальной. Как она жила с такой болью, как? Какие все-таки сволочи эти взрослые. Как я их всех ненавижу. Все было сравнительно неплохо до той контрольной. Увидев «С», я почувствовал боль в груди, стало темно и страшно, а потом появился вокзал, чем-то похожий на лондонский, только он был серым и каким-то ненастоящим.       Появившаяся вслед за мной Гера бросилась ко мне, обнимая. Потом появилась какая-то тетя в черном, которая грустно посмотрела на нас, и Гера заплакала. Ей можно, она же девочка. Я понял, что мы умерли, потому что ей не было больно, а мне стало наплевать на оценки.       На платформе появились двое взрослых, и тетя им что-то рассказывала, отчего они плакали, а я обнимал Геру, и она обнимала меня. Тетя подошла к нам и привела этих двоих взрослых.       — Я помещу вас в их тела, которые сейчас пытаются реанимировать врачи этого мира. Гермиона, тебе предстоит стать мальчиком, потому что жизнь Геры ты просто не выдержишь, а ты, Гарри, станешь девочкой. Тебе понадобится вся твоя сила духа, чтобы выжить. Избранный в этом мире не ты и не твой брат, поэтому шанс есть, — сказала тетя взрослым.       — Значит, ты Герман? — спросила меня новая женщина, я кивнул, а она попросила рассказать о моей жизни.       Но я слушал, что рассказывает Гера, и желание убить всех взрослых только росло. Как они могли с ней так поступить, за что? Что этим взрослым сделала маленькая, по сути, девочка? А потом, когда она закончила, рассказывал и я. Не очень долго, но тетя поняла, что моя жизнь тоже не рай.       Потом Гера взяла меня за руку, и мы отправились в поезд. Усевшись рядом, мы ждали, когда поезд отправится, а потом Гера обняла меня. Когда поезд подошел к туннелю, я уже все понял и поцеловал ее на прощание.

***

      Клиническая смерть двух детей на уроке — это чрезвычайное происшествие. Очень серьезное происшествие. Хотя им пытались оказать помощь, но ничего не помогало, а парамедики везли тела, которые удавалось запустить на секунды, вслед за чем они опять останавливались. Двое детей будто бы не хотели жить, и врачи работали просто на чистом упрямстве. Каково же было их удивление, когда спустя почти пятнадцать минут сердца застучали. Сначала неровно, а потом, набирая силу, вышли в режим.       — Есть стабилизация! Пациент в сознании!       — Доктор… Доктор… — прошептал Герман, пытаясь поднять руку.       — Что, парень? — наклонился к нему врач.       — Гера… У нее… — выталкивал слова мальчик, стараясь успеть, пытаясь донести до врача название редкой болезни своей любимой девочки.       — Всем стоп! — крикнул доктор коллегам. — У ребенка коллагеноз из редких!       — Твою же… — прошипел кто-то. — Работаем быстро!       Врачи изменили терапию «на лету», вскоре очнулась и девочка. Детей положили в одну палату так, чтобы они могли прикасаться друг к другу, а в школу была направлена полиция — расследовать этот случай. Мистера и миссис Грейнджер не известили, так же, как и Дурслей, потому что при попытке расспросов у детей ухудшалась общая картина, создавая жизнеопасную ситуацию. Расспросы прекратили, а с обоими попытался поговорить больничный психиатр.       — Скажи, девочка, Гера, да? — спросил психиатр. — Как давно ты болеешь? Почему ты плачешь?       — Ей никто не верит, — горько сказал Герман. — Ей больно! Больно! А ей никто не верит!       — Тихо, парень, тихо, — произнес врач, видевший уже такое и понимающий, через что прошла девочка, к сожалению, не все коллеги любят разбираться. — Я вам верю. Я так понимаю, родителей видеть вы не хотите именно поэтому?       — Да, — прошептал Герман, потративший все силы на эту вспышку.       — Тогда сделаем так, — хмыкнул психиатр. — Сегодня лежите спокойно, а завтра будем разбираться, согласны?       — Выбора все равно нет, — выдохнула девочка, пытающаяся привыкнуть к тому, что она девочка, да и перебороть желание заавадить всех после просмотра памяти ребенка.       Доктор ушел, а Гера и Герман остались лежать. Тело слушалось все лучше, и это был их шанс, но пока нужно было полежать. Просто полежать, приходя в себя.       — Ну что, аврор, — вздохнул Герман. — Вляпались мы.       — Не то слово, любимая, — проговорила Гера. — У меня желание заавадить всех. Еще нужно привыкать к тому, что я девочка, и есть еще одна проблема, ты ее в руках крутишь.       — Заавадить и мне хочется, — сказал Герман, крутивший в руках что-то похожее на бутылочку с широким горлышком. — Какая проблема?       — У тебя в руках утка, в нее мальчики писают, — хихикнула девочка. — А вот как это тело в туалет ходит, я не в курсе.       — О-о-о… — застонал Герман. — У меня же теперь эта штука… Ну та, которой весь аврорат думает и полминистерства.       — А почему только пол? — удивилась Гера.       — Потому что вторая половина — женщины, — просветил ее мальчик, — нам в любом случае надо сегодня отсюда свалить, а то будут трупы. Идеи есть?       — Это точно, — тяжело вздохнула Гера, рассматривая лучезапястные суставы. — Идеи-то есть, к гоблинам нам надо.       — Так они же магов не очень? — удивился Герман. — Или я чего-то не знаю?       — Они к магам… Как твои предки ко мне, — объяснила девочка. — А мы дети, поэтому шанс есть.       — Не очень понятно, — хмыкнул Герман. — А ты откуда знаешь? Неужели целую толстую книгу прочел?       — Едкая ты у меня, — улыбнулась Гера. — Нет этого в книгах, пили мы как-то с Крюкохватом…       — Это гоблин твой? — поинтересовался мальчик.       — Гоблин, но не мой. Мой отныне — ты, — хихикнула девочка. — Да, было время… Короче, как эволюционируем до прямоходящих или хотя бы ползающих, надо валить. Дурслей я точно завалю.       — Аврор! — прикрикнул на Геру Герман. — Не в Лютном! Но я тебя понимаю… Предлагаю после ужина. Ты без палочки что можешь?       — Много чего могу, — вздохнула девочка. — Заодно и попробуем.       Темной ночью из корпуса кардиологии лондонской больницы выскользнули две тени в больничных пижамах, чтобы исчезнуть так, что даже полиция их найти не смогла. Учтя этот факт, да еще и отзыв психиатра, в отношении Дурслей и Грейнджеров было начато расследование.