За гранью жизни

      Пол собственной комнаты – не лучшее местом для ожидания. Он холодный, твердый, на нем просто неудобно. Но сейчас это последнее что его беспокоит. Глядя на кровавые отпечатки на темном дереве, он вправду пытается отвести взгляд, не думать о продолжении чтения, о продолжении его действий, ведь все это приведет к еще большим проблемам.       Но кое-что он все же не в силах выбросить из головы. Тот список. Сколько он продержится, пока полностью его не закрасит? Сколько времени потребуется ему?             Я не творил беззаконий.             Я не причинял горя людям.             Я не голодал.             Я не врал в глаза.             Я не ослушивался старших.             Я не думал о лишении себя жизни.             Я не убивал.             Я не приказывал убивать.       Телефон тихо пиликает, единственный кто мог ему написать – тот, у кого он попросил помощи несколько минут назад. Поднимаясь на затекшие ноги, его взгляд впервые падает на часы. Нет, его звонок был сорок минут назад. Часы не могут врать, а вот его сознание ещё как.       Но ведь Эндрю все же приехал.       Натягивая не по погоде легкое пальто, которое было брошено в комнате, он даже находясь один держит лицо, не показывает, что каждое движение отзывается болью. Он взял только самое нужное и, наконец выходя за дверь, ему кажется, что он последний год провел только в этих четырех стенах. В длинном коридоре темно несмотря на восходящее солнце, чувствуется небольшой сквозняк, хотя большие окна плотно закрыты. Наверно уже прохудились.       Тонкая тень мелькает в распахнутых дверях, ведущих в столовую и вроде остаётся пройти совсем чуть-чуть и будешь на улице, но до этого просто тень подходит к нему, становясь ненавистной Малькольм. – Куда ты собрался, младший? Такая рань, а ты уже уезжаешь? – Вставая прямо перед Натаниэлем, заслоняя своей тонкой фигуркой главные двери, слишком громко для спящего особняка начинает женщина. – Отойди с прохода. – Спокойно, даже не глядя на Лолу говорит Веснински. Хотя нет, это не правда, совсем не спокойно. Ему хочется разорвать ее на такие мелкие куски, чтобы ни одна собака не нашла. Но он держится, он сохраняет пустое лицо как учил дедушка, как приказывал отец. – Натаниэль, вчера твой отец просил тебя остаться на сегодняшний завтрак. – Подходя ближе к парню, начинает Малькольм, Веснински прекрасно видит, что ее ладонь легко скользит по рукаву его пальто. – Передай отцу, что я плохо себя чувствую и решил уехать раньше. – Чувствуя резкую пульсирующую боль, от того как женщина сжимает его запястья, он шумно в тишине дома выдыхает и, выхватывая маленький складной нож, найденный в тайнике комнаты, прижимает к межкостной мышце кисти. Одно неловкое движение Малькольм и острие точно неприятно полоснет ее руку. Глаза Натаниэля горят огнем, обжигающим своим холодом и неприкрытой ненавистью. Поэтому, наконец разжимая "скованное" запястье, он выдыхает и отходит на шаг назад, когда острие пропадает также незаметно, как и появилось. – Я плохо себя чувствую. Не мешай мне.       Со скрипом открывая главные двери, свежий, такой нужный в этот момент, ветер скользит по его уставшему лицу. Полностью выходя на улицу, он останавливается и, прикрывая глаза, просто глубоко дышит, пока до его слуха не доносится тихое жужжание мотора. Точно, Эндрю.       Наконец сфокусировав взгляд, он и вправду видит не заглушенную Мазерати стоящую возле ворот резиденции. Тихо выдыхая, он решает, что больше не может не хочет тут находиться и идёт в сторону ожидающей машины, делая вид, что не чувствует прожигающего взгляда на своей спине. – Куда едем? – Единственное, что спрашивает Миньярд, как только дверь за рыжим закрывается. – Куда угодно, – закрывая глаза шепчет Натаниэль, чувствуя как машина начинает свой ход и ускоряется. – Только пожалуйста, подальше отсюда.       Молчание резко становится тяжелым, а этот воздух будто перестает быть пригодным, открывая глаза, он все же смотрит на Миньярда. И хоть Натаниэль не получает ответный взгляд в ответ, Эндрю наверняка чувствует вопрос, висящий в воздухе: "Что случилось? Все в порядке?" – Не произноси этого слова при мне. – На выдохе говорит Миньярд, до побеления костяшек сжимая руль. – Какое? – Не совсем понимая, тихо интересуется Натаниэль. – Пож…? – Но не успевает он сделать наверняка серьезную ошибку, как рука блондина, что еще мгновение назад сжимала руль, уже закрывает ему рот. Нет, он не заткнул его ладонью, он поднес её так близко, что Веснински смог почувствовать слабый запах одеколона, который почти выветрился за прошедший день. Поэтому, тихо выдыхая, он шепчет. – Да, я понял тебя.       На встречу несутся редкие машины, деревья бесконечно мелькают за окнами, хочется открыть окно, но январский ветер слишком непредсказуем, и вместо этого он, прикрывая глаза, вновь пытается вглядеться в светлеющее небо, где ещё можно заметить бледную луну.       В машине стоит гробовая тишина, и наверняка лучше бы было включить хоть что-нибудь на задний фон, чтоб мысли не мешали, не отвлекали, но… Он и их-то не различает. Сердце как бешенное бьет в ушах, и, кажется, он слышит каждый удар мелкого камешка о колеса машины, каждый поскрипывающий болтик, но он не слышит того как насторожился Эндрю. Как он несколько раз позвал его по имени, как он, глянув на Веснински, резко вывернул Мазерати на обочину и остановил ее.       Холодная рука сначала аккуратно касается его шеи, пальцы находят неумолимо бьющийся пульс. Но вздохнуть не получается. Тихий, еле различимый хрип срывается с губ Веснински, прежде чем блондин крепче обхватывает шею Натаниэля и прижимает его голову в коленям. – Натаниэль, – зовёт Миньярд, – Натаниэль Веснински, ты слышишь меня? – Слабый кивок почти не виден на фоне дрожащего тела, но он есть, он слышит его, и Эндрю это видит. Тихий (или ему так кажется?) счёт Миньярда пытается пробиться сквозь глушащюю панику, и он продолжает, продолжает считать, защищать как и обещал от его самого. Один – вдох. Два – выдох. Он начинает счёт заново как только Веснински запинается, он слабо проводит по венке пальцем, когда его руки вновь напрягаются. Он ждёт.       Когда тишина становится размеренной, Натаниэль еле шепчет с болью в пересохшем горле: – Я думал это дело рук отца, но это вправду… Вправду было самоубийство. – Зарываясь пальцами в волосы и тяня их от самых корней, он пытается прийти в себя, пытается отогнать эту картинку, которую видит уже намеренное время. Он жмурит болящие глаза и все равно видит ее, мелькающие воспоминания о собственных шрамах, которые могли привести к тому же исходу, закрытый гроб, к которому он даже не подошёл. – Натаниэль, а теперь слушай меня и мои вопросы. – Дождавшись короткого, успокаивающего вздоха, он продолжил. – Куда мы едем: Колумбия или Пальметто?       "Где слабости не увидят."       Он почти сразу пытается ответить, но ноющее горло не даёт ему этого сделать, поэтому тупо пытаясь восстановить дыхание он ждёт. – Колумбия. – Где мы были?       "В долгой, мучительной дороге. На похоронах среди мерзких людей. В четырех холодных стенах." – Балтимор, особняк семьи Веснински. – Сколько игр ты сыграл как Лис?       "Шакалы, когда он впервые потерялся, когда все стало ухудшаться. Кровавая надпись и день рождения, Вороны." – Две. – С каким номером у тебя джерси?       "Последнее, которое оставалось." – Десятым. – Кто играет под вторым номером?       Уж этого мудилу сейчас он вспоминать точно не хотел. – Дей. – Фыркнув, вновь ответил Веснински. – Если я уберу руку ты не утонешь вновь? – Нет. – И он и вправду вновь не теряется, "не тонет" по словам Эндрю, когда его же рука соскальзывает с немного вспотевшей шеи. Делая последний вздох, он поднимает свое тело от коленей и сразу жмурится от бьющих в глаза лучей солнца. Казалось прошло всего пару минут с того момента, когда Натаниэль произнёс "запретное" слово, но, переводя взгляд на электронные часы, он видит, что цифры сменились ровно тридцать раз. – Поехали быстрее.       Дорога была длинной, и ни Натаниэль, ни Эндрю ни разу не обмолвились и словом. Но, подъезжая к дому, все же пришлось начать разговор. – Все остальные Лисы в Пальметто? – Тихо начал Веснински, уже отстегивая ремень, хоть проехать оставалось ещё больше половины улицы. – В доме не будет никого кроме меня. – Ответил Эндрю так, будто слышал совсем другой вопрос: "Кто-нибудь ещё будет здесь?" – И ещё… Эндрю, если вскоре со мной что-то случится – не наводи шуму. Я в порядке. – Выходя наконец из машины, вновь размыто говорит Натаниэль. Тихая остановка у дома, тихие повороты ключа и такое же тихое: "Нат".       Взгляд больше не голубых, а серых глаз метнулся к Миньярду, а после что-то маленькое, блестящее, на вечерних лучах солнца, полетело прямо в руки рыжего. С невообразимым трудом, для тяжело соображавшего разума, поймав эту вещицу он легко узнал ключ которым секунду назад Эндрю раскрыл эти двери. – Если вновь не сможешь или не захочешь возвращаться в Нору. Ты сможешь вернутся сюда. – И больше не глядя на озадаченного парня, он первым вошёл в дом.       Натаниэль всю свою жизнь имел достаточно денег, чтобы жить в комфорте, под сотнями, если того пожелает, замков, но впервые в его руках был ключ, который не закрывал его, а впускал. Впускал туда, где он чувствовал себя спокойно, туда, где мог остаться, не имея никаких прав на это место, туда, где его приходом не будут удивлены или расстроены.       Сжимая в кулаке этот ключ, чувствуя как зазубринки впиваются в кожу, он выдыхает прикрывая глаза, а после заходит туда, откуда его теперь точно не прогонят.       В доме тихо и сумрачно и только запах варящегося кофе подтверждает, что он здесь не один. Но, не задерживаясь, он проходит в главную комнату и, садясь на диван, который в последний раз отнял у него Дей, опускает голову на спинку, закрывая ноющие глаза.