Ультра-убийство нашей королевы

Он грустил. Ники, так сильно грустил. Кажется, будто впервые ему было , ну вот на столько больно. Это не отзывалось в груди, при каждом упоминании семьи. Просто застывало, молчало пустотой. Встреча, спустя долгое время ожидания, состоялась ни так, как он хотел. Хотел, спокойной, теплой встречи. Хотел обнять родную мать, зарыться в пушистые волосы, и громко расплакаться, как тогда, в далеком детстве. И отца, тоже хотелось обнять, слегка, но с душой. Но нет, не сегодня, и похоже никогда. Вот так. Он, с добрыми намерениями, приехал к семье, в надежде вернуть былое общение, получить внимание, заботу, любовь, ну хоть радость за достижения в спорте. Понятно, в надежде. И Мария правда была рада, она, его, так долго ждала, глубоко в душе. Она всем сердцем любила своего, уже взрослого сына. И ее муж, тоже. Но поступив подло. Так подло, потерял последние крупицы доверия, единственного сына. Глупые люди. Если Ники, окунется поглубже в воспоминания, сможет припомнить свой десятый день рождения. Тогда, стояла жаркая весна, последние дни до лета. Мама изнывала от тепла, проводя свободное время у телевизора, со стаканом холодной воды и тарелочкой сладких ягод. Папа же, будто не замечая погоды, проводил все время в гараже, мастеря и совершенствуя. А Николас наблюдал. За сильными руками, за крепко стоящими ногами. Он вдыхал горький запах масла, качая ногами, и с рвением смотря на инструменты. Мечтал, уметь так же. Хотел быть механиком, посвятить этому всю жизнь. Потом, спустя еще где-то час, Лютер поднялся, и подойдя к столу, взял ранее не заметный яркий сверток. Вручил сыну, прося распаковать. И тут Ники разрыдался. Боги, он разрыдался… Отец, никогда не проявляющий бешеной любви к ребенку, впервые за десять лет подарил подарок. Сам, не через мать. Вы даже представить не можете, как он был рад. Хотя, не номеру 10 говорить о радости, и не мисс Веснински. Ее общение с матерью, а уж тем более с отцом, было на уровне „ Убью за тебя и умру”, но только вот, отношений как у дочери и матери, никогда не было. Не было долгих, вечерних посиделок за чашкой чая, с молоком, которое Мэри так любила. Не было поцелуев на ночь, и тёплых тихих колыбельных, помогающих заснуть после страшных кошмаров( идеальные отношения с мамой, для неё так и характеризовались), преследовавших девочку и по сей день. Каждый раз, просыпаясь в приступах агонии, с темно- бордовыми синяками и ссадинами, Нат никогда не слышала легкого акцента, играющего в резком, внушительном голосе матери. По утрам, говорить она не любила, да и в принципе чаще всего просто молчала. Она, же, и никогда не праздновала, дни рождения маленькой девчушки. Никогда. Нила, нуждалась не так в подарках или друзьях, как в счастливой атмосфере, вечно-мраморного, угнетающего особняка Балтимор. Всегда, вскакивая от резких, продолжительных ударов в дверь, она не чувствовала вкусного запаха маминой стрепни, не слышала мелодичной симфонии играющей по утрам, под которую все вместе, могли подготовиться к новому, сложному дню. Только новые, потерянные стоны, исходящие из подвала дома, разрезали гнёт тишины, застывшей в истории имения. Потом, день продолжался. Она завтракала, слушая разговоры отца и его подчиненных, дальше шла в свою комнату, читала книги и бежала на тренировку с Лолой. Или Ромеро, как повезет. По вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, у нее были учителя, нанятые отцом. В понедельник, среду и пятницу, Натан Веснински, лично учил ее искусству, так любимых им, ножей. Ему никогда ничего не нравилось, вообще ничего. ************** — Ох, дочь моя, почему же снова, так плохо? Ты можешь сделать, хоть что-то не через жопу, а!? Или ты специально поддаешься, я знаю, ты сильная?— гулом отдавался голос, на его лице залегли глубокие морщины, а глаза опустели. —Отец, не трогай ее! Я, в следующий раз буду стараться лучше, обещаю! — Нет, так не пойдет. Вставай—он дернул ее за руку, заставляя подняться—Мы, сейчас продолжим тренировку, и ты будешь паинькой, да? —Отец… Снова вытянув нож перед собой, он рывком бросился на девочку, призывая не к действиям. Она откатилась в сторону, подобрав второй ножик, ранее отброшенный. Но тут, отвернувшись на секунду, она не заметила, тихонько подошедшего мужчину, что надавил ей на спину сильной ногой. —Плохо, Натаниэлла, плохо. Всегда, перед болью и отчаянием слышались эти слова, гулко отбивающее марш в висках, так что кровь резко отливала от лица. А потом, только новые шрамы, говорили о прошедшем. **************** — Плохо, Натаниэлла. Плохо. Да, теперь она и сама говорит, эти слова себе, постоянно оглядываясь назад и ожидая увидеть злое, перекошенное лицо отца.