Благополучие в крови, или Дети Рубинштейна

Физические возможности каждого человека ограничены. Рано или поздно организм истощится. Владимир привык выкладываться, не щадя себя, и совершенно не заметил, когда его предел почти наступил. Из-за усталости и переживаний он пропустил на поле несколько мячей. Его команда проиграла региональные, а это значит, что более серьезные соревнования им пока не светили. Не только из-за него, конечно, но доктор обвинял во всем именно его. И травмы не считались оправданием. Владимир уже давно готовился к этому разговору. Он хотел начать его еще с предыдущим батей, но поговорить было можно и с этим. Его организм понемногу отказывал. Оказался не таким здоровым, как все думали — постепенно на свет начали выползать болячки, в которых доктор разбирался только поверхностно, он же не работал с хрониками. Из сборной нужно было уходить. А еще снижать физические нагрузки, потому что Владимир буквально разваливался. Он думал, что подгадал хорошее настроение Рубинштейна, когда пришел к нему со своим решением. — Я больше не буду заниматься футболом, Вениамин Самуилович. Доктор вместе с женой расположился на застекленном балконе, куря в приоткрытое окошко. Перед приходом приемного сына предки ни о чем не беседовали, но их молчание не было молчанием двух понимающих людей, которым уютно друг с другом даже в тишине. Нет, они вели себя так, будто были совершенно чужими друг другу. Это грустно, но зато Владимир мог быть уверен, что не помешал им своим присутствием. На него они не смотрели. Софья приняла совсем уж отстраненный вид, что выдавало в ней недавний прием таблеток, так что реагировать на слова Владимира она явно не будет. Слишком бурно, по крайней мере. Доктор же отозвался тихо и равнодушно: — Вот как. Я могу узнать причину? — Колени. Суставы. Связки. Проблемы с легкими. Да и не нравилось мне никогда это. Я бы лучше с детьми работать пошел. Аниматором, там. Или нянькой, как Екатерина Сергеевна. Владимир неловко улыбнулся, пытаясь смягчить столь кощунственные слова. Пусть на него и все еще никто не смотрел. В детстве Вове очень нравился фильм «Няньки», а на Дэвида и Питера Пола он вообще мечтал быть похожим. Вроде у него неплохо выходило возиться с мелкими, почему бы не попробовать? Уж в пед-то у него хватит мозгов поступить… Наверное. В крайнем случае, можно и так работу найти, через знакомых. — Аниматором, — повторил Рубинштейн будто бы с удивлением — как его сыночку такое вообще могло прийти в голову? — И много ты собрался заработать, развлекая детей в нелепом костюме? Подтирая кому-то носы? — Да дело не в деньгах… — Дело всегда в деньгах. Сколько я на тебя потратил, как думаешь? На твое обучение, экипировку, участие в соревнованиях? И ты собрался спустить все мои вложения в мусорку? Владимир нахмурился, поник. Не нравилось ему, в какую сторону разговор шел. Да еще и Софья смотрела такими жабьими, пустыми глазами… Злорадствовала, может быть? Она-то ни копейки не вложила в сына. Это, наверное, даже хорошо — не хотелось бы быть должником еще и у нее. — Я отработаю. Все до копейки. — Аниматором? Грузчиком? Молодой человек, ты немного не понял. Я за тебя плачу, и я решаю, чем ты будешь заниматься. И чтобы это знание закрепилось в твоей голове… Софочка, подержи-ка буйного пациента! Когда «Софочка» скрутила Владимира, он растерялся. Нет, он догадывался, что у этой рослой бабищи такие банки, о каких многие пацаны мечтали, но одежда большую часть скрывала, и силу приемной матери он на себе раньше еще не испытывал. Держала она крепко, профессионально. Конечно, если долго дергаться, она устанет и отпустит, но столько времени у Владимира не было. А доктор уже запихивал сигарету ему в рот, обжигая изнутри и приказывая: — Жри! Владимир пытался выплюнуть, но Рубинштейн пихал в него сигарету за сигаретой, периодически прижимая ко рту ладонь. Приходилось пережевывать горький табак и сглатывать. От отвратительного вкуса у Владимира из глаз брызнули слезы. Лучше бы это был, скажем, чеснок или лук! Хотя бы полезно. Когда садист, наконец, отпустил приемного сына, тот закашлялся и, что ожидаемо, блеванул. Хоть в окно успел высунуться — вот сосед снизу удивится, когда увидит у себя на балконе неприятный «сюрприз». — Иди, умойся, — брезгливо бросил доктор и быстро ушел. Софья, отпустив «пациента», грубовато погладила того по плечу, то ли имитируя утешение, то ли желая его полапать. Владимир склонялся к последнему, но, к счастью, вскоре ушла и она, ничего больше не предприняв. Владимир поспешил запереться в ванной. Первым же делом он бросился к унитазу, запихнув два пальца в рот, и блевал до тех пор, пока полностью не очистил желудок. После такого он еще не скоро захочет курить… Может, даже бросит уже, наконец. Хоть какая-то польза от этого унижения. И ведь он мог взбеситься и ударить обоих, мог! Имел полное моральное право спросить, что это вообще за дела такие. Но слишком уж хорошо он помнил, как отхватывал люлей от бати. Иногда стоило просто немного потерпеть. Бить (пусть и заслуженно) предков нельзя, Владимир это давно уяснил. Но ударить хотелось до жути. Поэтому он ударил сначала зеркало, а потом себя. Легче не стало. Зеркало не разбилось только чудом. Владимир заподозрил, что оно не стеклянное. Как будто кто-то тут буянил до него, и стекло пришлось заменить на более безопасный вариант. Стало жутковато. Внутри ярким огнем разгоралась боль. Пожар, который невозможно потушить. Владимир чувствовал, что не может заниматься тем, чем хочет, что он загнан в угол. Рубинштейн будет ездить на нем до последнего, пока у него не откажут легкие. Или почки. Или что-нибудь еще. Надо бежать. Неважно, куда — перекантоваться можно и у друзей из секции. Найти нелегальную работу, как батя. Поучаствовать в паре грязных дел, чтобы получить липовые документы и больше ни от кого не зависеть. Рубинштейн, конечно, будет искать, но и черт с ним. Зачем продолжать терпеть, засунув язык в жопу? Владимир бы и родного батю послал. А этого уж тем более. И вроде, когда принял решение, все стало просто и понятно. Первым делом нужно собраться, потом думать об остальном… Так и поступим. Вещи Владимир собирал быстро, кидая в две спортивные сумки первое, что попадалось на глаза. Минимум одежды, пакет с одноразовыми бритвами, документы. Нужно было только подловить момент, когда предки уснут, и свалить по-тихому. Нужно дождаться ночи. Так надежнее. На улице в такое время, конечно, какая шалупень только не встретится… Но и Владимир не безобидный ягненок, отобьется. Тут вокзал недалеко, переночевать можно и там, в принципе. А то заваливаться к друзьям, тревожа их сон, как-то нехорошо. Да и непонятно еще, к кому идти. Ничего, потом придумает. Может, вообще в другой город податься? Чтобы не терять времени даром, Владимир решил немного размяться. Беговую дорожку, конечно, будет жалко. И штангу. Но всего с собой не унесешь. Да и не нужны ему такие подачки. Захочет — сам себе на них заработает. Два подхода по двадцать… Бег — два километра. Нет, лучше еще один, а то растеряет форму. Подтянуться сто раз — достаточно. Немного передохнуть… Снова физические упражнения? Или, может, лучше отдохнуть, почитать Женькины книжки? Что-то Владимира все равно здесь задерживало. Не угрозы Рубинштейна, не скопленное добро. Что-то… кто-то другой. Владимир решил проверить догадку и заглянул к брату в комнату. На улице уже стемнело, но мальчик этого не заметил, продолжая сидеть за письменным столом, освещенным настольной лампой. В руке он так крепко стискивал ручку, что ее корпус, казалось, вот-вот треснет. На тетрадный лист капали злые слезы, но, что удивительно, сам Евгений не издавал ни звука. Если не приглядываться — даже не заметишь, что с ним что-то не так. Доктор, иногда проверяющий, что делал сын, общей картиной бурной деятельности был доволен. Все равно, пока Евгений не закончит, спать не ляжет, так что эта пытка могла продолжаться долго. Какой же доктор ублюдок. Нет, чтобы помочь… «Пообещай мне, что никогда не оставишь меня одного». Владимир вздохнул. Не вовремя это вспомнилось как-то. Теперь совестно будет, если обещание не выполнит. Надо хоть попрощаться нормально, предупредить как-то. Ну, или в последний раз хорошее дело сделать, тоже ничего. Женька большой уже, больше, чем был сам Владимир, когда его пьяный батя после шараги домой не впустил. Не открыл дверь, и все. До утра пришлось на лестничной площадке просидеть, и хоть бы кто пригласил в дом на чай погреться. Пришлось натянуть на лицо улыбку, чтобы мелкий ничего не заподозрил. Перед батиными бандюгами и самим батей улыбался так же. Блеф никто так и не заподозрил. Плохо они его понимали. Вова легонько постучал костяшками пальцев по косяку, привлекая внимание. Евгений словно нехотя поднял на него грустные уставшие глаза. Сил у него явно не хватало даже на то, чтобы банально попросить о помощи. Или он для этого был слишком гордый. — Чего делаешь, поэт? — поддерживать голос бодрым тоже оказалось нелегко. Но вроде справился. — Всё стихи сочиняешь? — Задачи по генетике решаю, — мальчик быстро вытер глаза кулаком и слабо улыбнулся. Брат не плачет, даже когда ему сильно больно, так что и Евгений на его глазах плакать не будет. — Математика, что ли? — подошел ближе, заглядывая в учебник в попытке понять. — Биология. — О, мне это тоже вроде нужно. Давай решать вместе. Рубинштейн требовал, чтобы Женька сдавал программу наперед, догоняя Владимира. Сам Владимир этого не понимал — куда торопиться-то? Вундеркиндами рождаются, а невротиками становятся. Пусть проходит все своим чередом. Единственный плюс от всего этого, что братья могли делать уроки вместе. Владимир темы и предыдущих-то классов плохо помнил, а когда мелкий ему объяснял, начинал хоть немного разбираться. Да и Женька, пока пересказывал, вникал в суть. Теперь роли менялись. Для начала, конечно, Владимиру надо было хоть немного догнать Женьку, так что пришлось крепко засесть над учебником, напуская на себя умный вид. Кажется, от этого он выглядел только бóльшим идиотом, но Женька от этого успокоился, вроде бы. — Гомозигота… ыхы… — не удержался Владимир, изучая термины. С мелким он провозился долго. Какие эти задачки все-таки дурацкие! Мать с длинными ресницами, отец с короткими, какие ресницы будут у ребенка… Да какие он захочет, девочки себе такие длиннющие крепят, еще неделю после увиденного не сможешь выбросить из головы ассоциацию с убитыми пауками. А уж окраска мух дрозофил интересовала Владимира в последнюю очередь. Пока ломал голову над всем этим, напрочь забыл о том, что хотел уйти. А когда мелкий привалился к его плечу и задремал… Ну вот как его одного с Рубинштейном оставить? Всю кровь же выпьет и не подавится. Через сколько лет Женька откинется? Через пять? Значит, потерпим еще пять... Владимир бережно переложил брата на кровать, укутывая в одеяло. И пошел к себе разбирать вещи.

***

Зачем идти ко врачу, если твои приемные родители — доктор и медсестра? О проблемах со здоровьем они так и так узнают первыми. Наблюдаться лучше всего у них. У Софьи чуткие руки. Проводя быстрые еженедельные осмотры, она легко обнаруживала напряжение в мышцах и грозящие вот-вот повредиться связки. Поначалу Владимир не чувствовал себя неловко, думая о ней как о чем-то безликом. Как о градуснике, например — тот тоже может показать тебе, что у тебя не все в порядке. Или как об измерителе давления. Но постепенно он начал замечать, что ее прикосновения становились все более долгими… Она трогала его шею, спину, разминала плечи, прося расслабиться. Не всегда, конечно, а только когда была «под кайфом» и когда доктора не было поблизости. Владимир ничего никому не говорил. Терпел. После очередного такого осмотра, заметив, что он хромает, Софья вручила ему обезболивающее, намекая, что если его команда опять проиграет… доктор будет очень, очень не доволен. Владимир, в общем-то, привык к боли. Она сопровождала его всегда. Заставить ее уйти — это вообще трусость! Но если только один разок… Если он и дальше хочет находиться здесь, защищая Женьку от нападок приемного отца… Перед соревнованием Владимир принял таблетки. Ничья — не хорошо, и не плохо, Рубинштейн сильно не бушевал. А с Софьей у Владимира появился секрет. И не один. Она могла зайти к нему в комнату и принять таблетки прямо при нем, ничего не стесняясь. Садилась на пол, прижавшись спиной к двери и наблюдая, как Владимир подтягивался. Или отжимался. Или тягал штангу. Или бегал. Сначала она просто смотрела, время от времени предлагая принять то таблеточку, то укольчик. Владимир терпел до упора, но в итоге все равно соглашался, чтобы хотя бы просто не выть от боли. Вот только приносила она не всегда обезболивающее. Ему становилось хорошо, так хорошо, что он позволял ей прижимать себя к стене и исследовать его тело. Ей очень нравилось трогать. И нравилось, когда он с таким же жаром прижимал к стене ее. Им нужно было быть тихими, чтобы Евгений их не услышал. Но зря они его опасались. Спалила их в итоге Катя. Владимир совсем забыл о времени, как и Софья… Ему нужно было ехать на тренировку. Катя всегда отвозила его на машине, так что заглянула к нему в комнату, чтобы позвать спускаться. Да так и застыла, глядя, как Софья коршуном вцепилась в приемного сына, тяжело дыша. Владимир смотрел на Катю и молчал. Она не должна была этого увидеть… Что она вообще о нем подумает? Возникла даже безумная идея убить ее, как нежеланную свидетельницу. Не будь он под чем-то, ему бы такое даже в голову не пришло. — Ты уволена, — произнесла Софья сквозь зубы. — Мужу я сообщу сама. Убирайся. Владимир с разочарованием смотрел, как Катя разворачивалась и уходила. Может, она все-таки была его единственным шансом выбраться из всего этого дерьма?.. Его разум хотел одного, а тело — другое. Мысленно он уходил вслед за Катей, чтобы переночевать у нее, а потом вместе с ней отправиться искать работу. Тело же его оставалось здесь, пришпиленное к кровати, как бабочка булавкой. Нет, не как бабочка… Как кокон, из которого он не мог выбраться. Сколько бы он не извивался внутри, снаружи шевеления не было видно. Всего лишь оболочка. Всего лишь тело. Не человек.

***

— Вы знаете, почему я здесь, Екатерина Алексеевна? — Да. Вы хотите спросить про тех мальчиков… Хотите узнать, почему они это сделали. — Именно. — Вова Вам не сказал? — Только признался в преступлении, без подробностей. Если у него была весомая причина… Это может послужить смягчающим обстоятельством. — Его приемная мать насиловала его. Это смягчающее обстоятельство? — Что?.. Да, простите. Вполне. Вы были этому свидетелем? — Да, из-за этого меня и уволили. — Почему Вы сразу не сообщили в полицию? — Я боялась. — Кого именно? — …обоих.