Самое важное в жизни

      Гермиона Джин Грейнджер росла счастливым ребенком. В этом она себя старательно убеждала, потому что иначе жить просто было незачем. Страшно, когда ребенку в голову приходят такие мысли, впрочем, взрослые все для этого сделали. Началось все перед самой школой. Марк и Эмма Грейнджер были занятыми людьми, врачами. Несмотря на педиатрическую специализацию, своему ребенку внимание уделять им было… некогда.       Гермиона рано выучилась читать и в тот самый черный день ее жизни, как она сейчас понимала, девочка увлеклась книгой сказок. Она читала, не замечая ничего вокруг, представляя себя в этих самых сказках, а вот сотруднику специальной комиссии, по-видимому, не удалось привлечь внимание ребенка. Врач при комиссии, смотревшей детей в детском саду, был психиатром. Почему-то мысль об увлеченности специалисту в голову не пришла, поэтому напротив фамилии ребенка появилась буква и две цифры, перечеркнувшие жизнь Гермионы.       — Получается, у нее аутизм? — спокойно поинтересовалась Эмма, мама девочки, у специалиста.       — Не совсем, это расстройство аутистического спектра, может быть, еще станет нормальной, — врач не выбирал термины, а в голову матери вонзилось это слово.       — Что нужно от нас? — поинтересовалась женщина, думая при этом об отчетности своего отделения.       — Девочке нужна социализация, — у коллеги-психиатра тоже заканчивалось время на пустые, по его мнению, разговоры.       Вначале девочка не понимала, что для нее значит этот диагноз, но вот когда подружки как-то внезапно исчезли, а на нее начали смотреть с брезгливостью, повторяя поведение взрослых, девочка задумалась. Она сравнивала одежду, пыталась подражать поведению, но ничего не помогало, и тогда она пошла к папе. Возможно, Гермиона выбрала неудачный момент — папа был усталым и раздраженным, но изменить уже ничего было нельзя.       — Папа, почему на меня так смотрят? — спросила девочка. Тут бы педиатру вспомнить, что это ребенок, отложить свою усталость и гнев, но мистер Грейнджер давно уже воспринимал дочь… неправильно.       — Потому что ты ненормальная, — откликнулся папа. Тот самый папа, которого Гермиона любила, которому верила, который был для нее непогрешим.       — Нет, это неправда! Я нормальная! Я нормальная! Это вранье! — закричала девочка, моментально скатываясь в истерику. В этот вечер девочка узнала, почему нельзя спорить со взрослыми. Это было очень больно, но еще более обидно, а спустивший пар мужчина отправился смотреть телевизор, оставляя рыдающую малышку лежать на кровати.       Гермиона хотела доказать, что она нормальная, старалась стать лучше всех, тщательно контролировала свое поведение, но переговоривший с женой Марк больше ее не наказывал… так. «Наверное, папе противно», — подумала девочка. Родители не замечали той пропасти, в которую падала их дочь, а она сама решила, что за малейшую неправильность будет себя наказывать. Но ремнем себя не получалось, и тогда Гермиона принялась добиваться этого в школе, хотя бить девочек было запрещено.       Школа спокойно относилась к потугам девочки — «ненормальная» же. А Гермиона из кожи вон лезла, чтобы доказать, что она нормальная. Девочка прочитала десятки книг, пытаясь понять, как должна себя вести, но… Родители не меняли своего отношения к ней. Катастрофа произошла, когда Гермионе исполнилось девять. Это была катастрофа для нее самой, для ее психики, для ее самоуважения.       — Миону завтра положу на обследование, — сказал как-то вечером мистер Грейнджер. — Надо динамику проверить.       — А если нет, то инвалидность? — поинтересовалась Эмма. — Я с ней не смогу, ты знаешь.       — Сама полежит, взрослая уже, — равнодушно произнес Марк. Родители были будто заколдованными, им просто было все равно, и это испугало девочку, а когда наутро папа отвез ее совсем не в школу, а просто спокойно передал какой-то женщине, Гермиона вообразила, что от нее избавились. Это было ударом, страшным ударом, пережить который ей вряд ли удалось бы, но женщина, которой отдали девочку, была мудрой и опытной, потому легко угадала причину истерики ребенка.       — За что? — прошептала успокоившаяся от медикаментов Гермиона, и столько в голосе ребенка было боли, тоски и разочарования, что женщина не нашла слов.       Никому и никогда Гермиона не рассказывала о том, что с ней делали в больнице. Это воспоминание легло в основу самых ужасных кошмаров девочки. Теперь она была согласна на что угодно, лишь бы не туда… не в больницу. Она была готова делать что угодно, быть какой угодно, но только бы не возвращаться в десятидневный личный ад. Равнодушные врачи и жестокие санитары добились того, чего не смогли добиться родители — они сломили Гермиону. Несмотря на то что диагноз был полностью снят, родители по-прежнему смотрели равнодушно, а смысла жить у девочки не было. От самоубийства ее останавливало только то, что, если не выйдет — больница будет навсегда, а поэтому надо было быть очень послушной, все рассказывать учителям, лишь бы не туда, не снова…

***

      То, что его зовут Гарри, а фамилия Поттер, мальчик узнал только в школе. Не реагирующий на свое имя мальчуган привлек внимание педагогов, направивших ребенка на освидетельствование в принудительном порядке. С мальчишкой поехала Петунья, надеясь на то, что его наконец у них заберут, но все оказалось намного сложнее. Во время обследования врач обратил внимание на шрам ребенка, сразу же направив того на рентген.       Петунья не считала себя абсолютной сволочью. Да, сестру она не любила, но ребенок не виноват, женщина просто хотела, чтобы мальчик жил где-нибудь в другом месте, поэтому услышанное заставило ее покачнуться. В этот момент она вспоминала Лили и представляла, что бы ей сказали мама и папа. Что-то изменилось в Петунье, когда заговорил отводящий глаза доктор.       — У вашего племянника обнаружена опухоль, — произнес специалист, знавший, что сейчас его слова разделяют жизнь этой семьи на «до» и «после». — Мы попробуем ее прооперировать, но…       — Но? — поинтересовалась женщина. — Что «но»?       — Он может не пережить операцию, — вздохнул мужчина, взглянув в глаза Петунье. — А если и переживет, то нужна будет терапия, чтобы исключить рецидив.       — Оперируйте, — обрадовалась женщина, даже не задумавшаяся о том, что ей только что сказали. Уже дома она рыдала и цеплялась за Вернона, но согласие у врачей было и ребенка готовили к операции. Мальчика, обрадовавшегося тому, что может не получиться.       — Тогда я увижу маму, — прошептал малыш, заставив операционную сестру всхлипнуть. Дети не должны так говорить. Она и сама забрала бы малыша, если бы могла. Уезжавшая в оперблок каталка и улыбающийся ребенок на ней. Ребенок, которого никто не провожал, которого никто не обнял, не прошептал: «мы ждем тебя, малыш». Гарри Поттер уезжал навстречу своей судьбе.       Операция оказалась успешной, хирургу постоянно казалось, что ему помогает организм этого маленького мальчика, но никому, разумеется, о своих догадках он не рассказал. Послеоперационный период растянулся на месяцы, самые счастливые месяцы «ненормального урода» по имени Гарри Поттер. А потом… без перехода — курс химиотерапии. И Гарри было плохо, очень плохо, но рядом были медсестры, первые добрые люди в жизни ребенка.       — А можно мне еще один курс? — спросил он какого-то дяденьку, не обзывавшегося и не желавшего ударить.       — Зачем, Гарри? — поинтересовался мгновенно насторожившийся психиатр.       — Тетеньки добрые, — признался мальчик, на что мужчина просто обнял вздрогнувшего ребенка и уведомил полицию.       — Значит, говорите, согласен на что угодно, лишь бы хоть иногда обнимали? — онколог тяжело вздохнул, он понимал, что это значит.       Петунья совсем не ожидала того, что к ним в гости придет полицейский. Вызов в суд графства не ожидал уже Вернон. А в далекой больнице медсестры обнимали ребенка, который после уколов не мог даже сам покушать. Мальчика, который просил сделать ему еще плохо в обмен… на объятия, на ласку. Медицинские сестры после смены плакали, потому что такого в их системе ценностей быть не могло, но оно было.       — Мистер Дурсль, ваша опека над несовершеннолетним Гарри Поттером аннулирована, — известил мужчину судья, но в ответ увидел лишь искреннюю радость.       — Наконец-то этого урода не будет, — с облегчением сообщил Вернон Дурсль.       Когда Гарри выписывали, то врачи, медсестры, социальные работники поразились тому, как моментально погасли, будто умерли, глаза малыша. Догадавшись, о чем он думает, социальный работник присела напротив ребенка и тихо проговорила:       — Не к Дурслям, Гарри, — она погладила мальчика, тянувшегося за лаской. — К Дурслям ты больше не вернешься, — и замерла от моментально возникшего на лице ребенка выражения чистого счастья. — Господи… — прошептала эта женщина.