Терранец

Здесь улица плавно переходила в крутой спуск. Под ногами смутно серели и багровели аккуратные плиточные чешуйки. По обе стороны улицы, над плешивым асфальтом и над кованным кружевом фонарей громоздились старинные красные дома, кирпично-пряничные и двухэтажные. Кое-где украшенные вывесками адвокатских контор и каких-то галантерейных лавчонок. Из витрины напротив улыбались женские манекены в белых свадебных платьях. Мимо равнодушно сновали тепло одетые люди. Чуть сзади и слева, по дурно асфальтированному и крутому косогору, вверх и вниз, проносились, подпрыгивая и гремя на колдобинах, подержанные терранские машины. Альфа-легионер раздраженно отцепил клетчатый, черно-белый гаринский шарф от ветки и задрал голову: где-то сверху, на фонаре, грузно восседал и картаво орал во все стороны здоровенный, иссиня-черный грач. Благотворительная ярмарка, с которой альфарий возвращался, всё ещё напоминала о себе пропитавшим одежду запахом выпечки, благовоний, свечного воска и ладана. Сегодня семинария частично участвовала в работе ярмарки, назначенных студентов гоняли весь день с поручениями. Кто-то даже стоял за кассой и торговал в палатках платками, пёстрыми тканями и книгами, в большинстве своём — регентши. Погода стояла ясная, было тепло и солнечно, где-то в кронах деревьев задиристо и весело чирикали воробьиные стаи. Ультрамариново-голубое небо, ржавые кроны клёнов, звон колоколов и белая громада старинного храма, золотое узорочье куполов и серый асфальт под ногами, палатки, столы с товарами, казаки в казачьей форме и их походная кухня, люди повсюду, люди везде, шум и суета — под конец ярморочного дня для альфария это всё уже успело слепиться в единый яркий, гремучий шмат из эмоций и образов. За весь этот долгий, суматошный день альфарий потрудился носильщиком, грузчиком, ярмарочным зазывалой и экспертом по вопросам религии, посостязался в слове с забредшим на запах выпечки адептом Невзорова и даже познакомился с какими-то дедом-пасечником. Дед торговал прополисом и всякими снадобьями. Которые варил-намешивал из трав и из продуктов жизнедеятельности пчёл и их детёнышей. Доморощенный знахарь вид имел колоритный: совершенно седой, невысокий и всё ещё крепкий старик, с окладистой бородой, с манерами пожилого кавалериста и со степенным, неторопливым говором. Светло-карие, серьезные глаза старика были почти скрыты кустистыми седыми бровями, нависающими сверху как нависают заросли хмеля и осоки над озёрной гладью. К тому же, дед оказался человеком набожным, основательным и крайне упрямым. И при этом при всём — ещё и убежденным монархистом. Альфа-легионер с удовольствием пообщался со стариком на тему патриотического воспитания подрастающего поколения, о былых сражениях Российской Империи и о личностях таких полководцев, как Суворов и Кутузов. Одним словом, альфарий весь день плодотворно проводил отведенное ему время, понемногу улучшал имидж и моральный облик Георгия Гарина и наблюдал. И сейчас, освобождая шарф от цепких объятий ближайшей ветки, он тоже наблюдал: древних терранцев, их характерную манеру вести себя, говорить и взаимодействовать с неживыми объектами, стаи голубей и успевшие порядком надоесть вездесущие витрины свадебных салонов. Мимо, гремя портфелями, дорогу не по правилам перебежали какие-то мальчишки. Пахло выхлопными газами, кирпичным крошевом, влажной землёй и палой листвой. Альфа-легионер заправил наконец-то под пальто шарф и решительно зашагал в направлении ближайшей автобусной остановки. — Жор, Жорик! Альфа-легионер раздраженно дернул щекой и прибавил шагу: в звонком девчачьем голосе он безошибочно распознал Еву. Лисицыну Еву, хитрую, шумную, рыжую бестию с огромными зелёными глазищами. — Георгий! Альфа-легионер остановился и раздраженно спрятал руки в карманы пальто. Кто-то рыжий, шуршащий, бренчащий и буйно благоухающий пионами настиг его со спины и грянул во всю глотку: — Жора, ты забыл книгу! Круто развернувшись, альфарий на полной скорости наткнулся на забренчавшие вразнобой коробки. Прижимая к груди свою ношу, Ева лучисто улыбнулась ему снизу вверх и подперла лбом одну из них. На коробке действительно лежал забытый альфарием где-то Ницше. Скептически поджав губы, космоморяк спрятал книгу под пальто, не глядя отобрал у Евы одну из коробок. Коротко, отрывисто осведомившись: — Куда? — Да куда же ещё-то? В семинарию, — девушка пожевала губами, — ты правда хочешь мне помочь? — Да, — подумав немного, согласился альфарий, — пожалуй, да. Где твой молодой человек? Почему ты тащишь это на себе? Я полагал… — Слушай, давай немного срежем путь, — перебила его Ева, шмыгая конопатым носом, нервно хихикая и косясь по сторонам, — ну, просто, на этой остановке всегда транспорт набит битком, мы с такой тяжестью там точно не сядем… — Да они не столько тяжёлые, сколько громоздкие, — перебил её бывший апотекарий, — или зашибем кого-то случайно, или их нам раздавят в толпе. — Да, или наступят! А вот если пройти сейчас немного пешком, вон там, между домами, через стройку, можно спуститься к водохранилищу. Там с остановки уехать легче… — Разве? — Понимаешь, там пересекаются несколько маршрутов, там всегда транспорта больше… Альфа-легионер поудобнее перехватил свою ношу и согласно кивнул: звучало всё вполне разумно. На бежевом картонном боку красовалось выведенное маркером от руки «Мёд гречичный». Космоморяк принюхался: от коробки действительно пахло мёдом. Ева, возмущённо шипя, разогнала увязавшихся следом ос и бодро пошлепала куда-то в тенистый, кривой проулок, обнимая свою ношу и напевая себе под нос какой-то вздор. Ничего не понимающий, но крайне заинтригованный альфарий поспешил свернуть туда же, вслед за девушкой. Плиточное покрытие и относительно приличное, пусть и плешивое, полотно асфальта резко оборвались, превратившись в дикое застывшее буграми месиво, в разбитое нечто, которое когда-то очень давно, наверное, было асфальтом. Кое-где, из-под остатков асфальтового крошева, выглядывали бледные камни дореволюционной мостовой. Составленные из здоровенных булыжников полосы неиллюзорно намекали, что когда-то здесь ходили запряженные лошадьми телеги. Альфа-легионер задумчиво пнул ближайший асфальтный ком, наблюдая, как он летит куда-то вправо и рикошетит от ближайшего забора. Из-за забора немедленно отозвалась, гремя цепью, какая-то собака. Мурлыча себе под нос какой-то вздор, Ева от души пнула валяющуюся на дороге консервную банку — и та немедленно рассыпалась клочьями ржавчины. От неожиданности Ева ахнула и испуганно уставилась на своего спутника, но альфа-легионер поспешил сделать вид, что ничего не видит. Двух-трёхэтажные дома понемногу редели, в какой-то момент по обе стороны дороги начали попадаться одноэтажные строения. Дорога вильнула куда-то вправо и разделилась. Всё также мурлыкая что-то себе под нос, Ева на полной скорости свернула влево, прямо в густые заросли сирени и ирги. Альфа-легионер нехотя подался следом и обернулся: где-то во дворах истошно орал петух. Бестолково-романтическое мурлыканье Евы зазвучало отчётливее и наконец-то сложилось в слова: В мире двусмысленном ангел двуликий Стал сводным братом моим. Солнечный ветер и лунные блики Застит от нас едкий дым. Где же я это видела, где? Синие тени на синей воде. Медленно синие лодки скользят, Синее небо в синих глазах. Альфа-легионер от неожиданности замедлил шаг и задышал ровнее. Бесшумно нагнав Еву, он настороженно прислушался, не забывая смотреть под ноги и по сторонам. Неразборчивое мурлыканье Евы благополучно сложилось в слова, в странные, пугающие своей глубиной слова, навевающие не самые хорошие ассоциации: Мрачный попутчик садится на вёсла, Скован, неловок и нем. Есть в его облике смутное сходство. Я не пойму только с кем. Где же я это видела, где? Розовый камень, подобный звезде. Тонкой рукой потревожив пески, Зверь мне достанет кольцо из реки. — Ева, — настороженно позвал альфарий, — ты сама-то знаешь, куда идёшь? — «Куда ведёшь ты нас, Сусанин?!» — ликующе отозвалась Ева, гремя коробкой, — да не переживай, тут где-то должен быть сквозной проход. Если есть дорога — значит по ней ходят! — Вообще-то она грунтовая, — напомнил альфарий, — это тропа, а не дорога. Мы что, остаток дня будем бродить козьими тропами? Ева, я думал, ты знаешь, куда идти. — Чисто теоретически, — призналась Ева, оборачиваясь на ходу и поудобнее перехватывая свою коробку, — не боись, студент, если заблудимся — мед распечатаю. — Ты взяла весь этот мёд, чтобы заблудиться с ним и в итоге его весь истребить? Гениально, — скептически поджал губы альфарий. — Не, ну а что? Смотреть на него теперь, что-ли? Да и весь ты его точно не съешь, — засмеялась девчонка, озираясь, — наружу полезет. Ты лучше скажи: а Ницше, он интересный? — Философ как философ, — пожал плечами альфарий и с подозрением выглянул из-за коробки, — тебе зачем Ницше, Ева? — Ну, я пыталась прочесть хотя бы абзац и ничего не поняла, — легкомысленно отозвалась Ева, легко шагая вперёд и погромыхивая своей ношей, — наверное, просто не моё. Вот «Диалоги» Платона понятные. Всё написано нормальным человеческим языком. А этот какой-то весь непонятный. О, а вот я ещё Лукиана читала, у него такая сатира, такая сатира… Тропа стала значительно уже, а где-то слева, обрамленная кустами шиповника, обозначилась неимоверно загаженная полянка. Посреди неё, обложенное кирпичами, дотлевало кострище, а из пепла истошно воняли обугленные ошметья резины. Повсюду валялись бутылки и мятые пивные баклажки, а где-то в глубине поляны-проплешины вонял мочой и ещё не пойми чем линялый, полосатый матрас. Альфа-легионер зашевелил желваками и решительно нагнал Еву: — Погуляли — и будет. Немедленно возвращаемся. — Бомжиная лёжка, подумаешь, — легкомысленно отмахнулась Ева и прибавила шаг, — смотри, а впереди, кажется, бетонный забор… — Отлично. Возвращаемся. --… и в заборе есть дыра! Жорик, смотри! Там дальше какая-то стройка! Ууу, как всё заброшено, — оживлённо подпрыгивая на месте от нетерпения, поспешила вперёд Ева. Из зарослей действительно возвышались покосившиеся бетонные плиты и какое-то недостроенное строение. Брошенные корпуса неведомого назначения развязно и нагло пестрели пятнами всевозможных граффити, криворотыми рожами и матерными надписями. Словом, годы запустения успели превратить развалины в помесь помойки и памятника стихийному народному вандализму. И, надо заметить, вонь здесь стояла соответствующая. Из серого, размалеванного всевозможными рисунками бетона вовсю произрастали во все стороны кусты и кой-какие хилые деревья. Эти неимоверно разящие бродяжьими гнездами и грязными притонами унылые развалины вызывали только одно желание: поджигать. Альфа-легионер страдальчески скривился и поспешил за Евой: упрямая девчонка, громыхая своей коробкой, уже пружинисто шагала прямиком в зияющую между стволами тополей дыру. Альфарий с сожалением оглянулся, прощаясь с покинутой тропой. Даже несмотря на то, что эта чертовка всю дорогу вихляла во все стороны, она хотя бы куда-то вела. То, что начиналось за забором уже напоминало даже не заброшенную стройку, а генеральную свалку. Причем, смрад здесь стоял такой, что Ева попыталась зарыться носом в свой собственный шейный платок. Но, судя по выражению лица, безуспешно. Где-то между куч мусора смутно угадывалась извилистая тропка, ведущая куда-то вперёд, прямиком к заброшенному недострою. — Я же говорила: здесь ходят люди! — торжествующе провозгласила Ева, хрустя давленными баклажками и не глядя перешагивая комья подгнившего, обмаранного тряпья, — ещё немного — и точно выйдем прямо к набережной. Ну и воняет здесь, конечно… — Территория не охраняется. Это странно, — сообщил альфарий, нагнав и перегнав Еву, — а теперь слушай меня очень внимательно. Мы идём цепью. Не растягиваемся. По сторонам не глазеем. Делаешь всё в точности так, как скажу я. Поняла? — Пф. Да ты не волнуйся так, что нам будет-то? Подумаешь — бомжатник, — весело отмахнулась Ева, любознательно шаря взглядом по кучам мусора, — бомжатников я, что-ли, не видела… Ты, главное, иди тогда быстрее. Просто, ну, воняет ужасно. Ой, Жора, слушай, это, наверное, кого-то в девяностых посадили, а стройка его так и издохла. И рабочие разбежались. Смотри, здесь нет даже сторожа! Если бы территорию охраняли, её бы до такой степени точно не загадили… Вау, чемодан с барахлом! Ой. Прикинь, там даже парик… — Не глазей куда ни попадя, — не оборачиваясь, осадил её альфарий, — наша цель: убраться отсюда. А не изучать чужой мусор. Лучше смотри, не идёт ли кто следом. — Не, никого, — легкомысленно отозвалась Ева и замурлыкала себе под нос свои странные песенки, погромыхивая коробкой и звонко пиная бутылки, — ох и вонища. Я, кажется, куда-то уже вляпалась. — Ева, — напряжённо позвал альфарий, озираясь. Он был готов поклясться, что далеко впереди, там, где тропа уходила непосредственно к корпусам недостроя, толпились какие-то люди и звучали голоса, — иди-ка сюда. Только не шуми. — Слушай, Жорик, — испуганным шепотом позвала Ева и кивнула на оставленный далеко позади пролом в заборе, — Жора… Альфа-легионер обернулся, и всё внутри него оборвалось: широко расставив ноги и опираясь на какую-то шипастую мерзость, в проломе между бетонными плитами, ограждающими территорию бывшей стройки, далеко позади, возвышалась огромная человеческая фигура в заскорузлой, искажённой наростами броне. Обрюзгшая, опухшая и бесформенная. Человек смотрел вслед альфарию, а из-под его нагрудных пластин свисали мотки кишок. Убедившись, что его заметили, незнакомец закинул на плечо нечто, смутно напоминающее топор. И неторопливо зашагал следом, по грудам мусора. Альфа-легионер прижал к груди одной рукой коробку, другой схватил в охапку Еву. И почти бегом поволок прямо в недостроенные корпуса. — Жорочка, прости меня, я — идиотка, это всё из-за м-меня-я-аа, — всхлипнула на бегу Ева, озираясь на удаляющейся световое пятно и громыхая коробкой, — Ж-жорочка… — Не ной, — оборвал её альфарий и потемнел лицом, разглядев наконец-то слезы, — сейчас же прекрати реветь! — Я н-не специа-а-ально! — икая и всхлипывая, скривила губы Ева. Альфа-легионер обернулся и поспешно втащил Еву в боковой проход: по пятам за парочкой, источая немыслимую вонь и потрясая мотками гнилых потрохов, грузно шагал обыкновенный чумной космодесантник. Мысленно ругая себя за ротозейство, альфарий смерил Еву осуждающим взглядом и мельком выглянул из укрытия: тяжкая поступь и болезненное, свистящее дыхание хаосита звучали всё ближе. — Где же ты, маленькая пародия на скаута? Выходи, — на высоком готике, задыхаясь, булькая и источая невиданный смрад, позвал хаосит, а где-то совсем рядом проскрежетал по бетону топор, — не противься воле Чумного Дедушки. Отдай девочку, зачем тебе смертная псайкерша? Она хорошо послужит нашему делу. Такой потенциал. Шаркающе-хлюпающий звук и одышливое, тяжёлое дыхание прозвучали особенно близко. Прекрасно. Просто прекрасно. Невесть откуда вывалившийся в древний терранский город нурглит, количество противников не известно, специфический рельеф местности, груз, замедляющий свободу передвижения. И, как личный плевок в лицо — крайне нежелательный и безголовый свидетель в лице рыжей псайкерши. Наглый, шумный свидетель, которого нельзя ни устранить с пути, ни прикопать в ближайших кустах. Прекрасно. Просто прекрасно. Прислушиваясь, альфа-легионер окинул помещение скептическим взглядом и кивнул Еве на темнеющий где-то слева проход. Та поспешно закивала и, стараясь не шуметь, завернула туда, но тотчас же выскочила обратно с диким воплем. А вслед за ней неторопливо пожаловал и сам генетический сын примарха Мортариона, во всём своём зловонном, гнилом великолепии. Не теряя ни секунды, альфарий всучил Еве вторую коробку и сгреб её саму в охапку. Вокруг остро просияла лиловая печать. А буйные вихри имматериума привычно подхватили и вышвырнули альфария и его спутницу аккурат посреди какого-то запертого на замок, сумрачного класса. Альфа-легионер поднялся, отряхивая колени и проверяя, цела ли Ева: несло скипидаром. Столы и остеклённые шкафы, заставленные баночками с неведомыми порошками, какие-то книжные полки, архаичный нагревательный агрегат на одной из парт, древний и неоправданно громоздкий когитатор в углу… — Ух ты, мы же в аудитории у иконописцев, — Ева осторожно опустила на один из столов свою ношу, схватила со стола карандаш и принялась писать что-то прямо на коробках, — подожди, не уходи, я тебе сейчас что-то скажу, что-то очень важное. Не уходи! — Да не ухожу я, не ухожу… — Послушай, а вот ты давно так умеешь? Ну, раз — и переместился? — Давно, — обречённо согласился альфарий, наблюдая, как Ева мечется по классу с карандашом в руке и что-то ищет. — Тогда перемещай меня обратно! — потребовала Ева и выволокла из-под шкафа меч в ножнах. Такие мечи альфарию приходилось видеть у эльдар. Ева его даже прицепила было на пояс. Но, передумав, тотчас же сунула обратно. И, с торжествующим воем забралась по пояс в шкаф, что-то роя там и роняя. Альфарий поджал губы и прищурился: — Нет. — Что значит «нет»?! — рыжая бестия выволокла откуда-то из-за банок с растворителями какой-то запечатанный намертво фабричный пакет с надписью «хлорная известь». И заметалась по классу в поиске чего-то без сомнения очень нужного ей, но непонятного. — «Нет» — значит «нет». — Гарин, эта гниль убьёт кучу народа! — выронив на стол пакет хлорки, с безумными глазами Ева вцепилась в лацканы гаринского пальто и выкрикнула ему в самое лицо, в самый его скепсис, написанный в каждой тени, в каждой характерной черте и на дне радужек, — всего-то. Какая-то. Гнилая! Вонючка! Верни меня! Нет! Стой! Я придумала! Сначала я найду большую банку для хлорки… — И что ты собираешься с ней делать? — иронично заломил бровь альфарий, с интересом разглядывая красные от слез глаза и потрескавшиеся алые губы, — посыпешь ею его зад вместо детской присыпки? Ева остервенело всхлипнула и выпустила из рук лацканы. И сообщила уже тише, потерянно глядя, как оппонент независимо поправляет воротник и отряхивает пальто: — У меня тоже есть сверхспособности… Альфа-легионер закатил глаза и страдальчески взвыл. Наивная рыжая девочка несла несусветную ахинею и при этом смотрела с такой щенячьей верой в свои способности, что от неё уже прилично подташнивало. Бывший апотекарий Альфа-Легиона ещё раз смерил шмыгающую носом и излучающую надежду девчонку недобрым взглядом. Аккуратно отпихнул к стене. И активировал у себя под ногами печать. Контуры и плетения из символов всё ещё не существующего в этом мире языка, рассыпа́ли тонкий, едва слышимый звон. И рвано дрожали. — Гарин… — Нет, Ева. Так не пойдёт. Иди в общагу. — Не пойду я в общагу, — возмущённо побагровела девушка и поспешила занять печать. Но ничего не произошло. Постояв в ней впустую секунд десять, Ева раздраженно топнула ногой, — а ну перемести меня! — Нет, — сложил руки на груди альфарий, препарируя её очень нехорошим взглядом, — а вздумаешь шантажировать — сотру тебе память. Ева гневно разинула рот, да так и застыла, потерянно соображая. Явления продолжалось минут пять. За это время альфа-легионеру порядком надоело созерцать стоя как Ева, тараща глаза, хлопает ртом. И он уселся на край ближайшей парты. — Что?! — не выдержал альфарий, вдоволь наглядевшись на эту рыбью пантомиму и на дико выпученные глаза Евы. — Так вот почему ты такой! Ты — псайкер! Вот ты кто! — в грудь альфария упёрся тонкий румяный палец с радужным ногтем. — Я не понимаю, о чем ты, — раздраженно отводя руку девушки, альфа-легионер погасил печать, — Ева, шла бы ты в общежитие. Я, так уж и быть, не стану стирать твои воспоминания. Но, ты же понимаешь, что и тебе придется оказать ответную услугу? — Если ты правда умеешь стирать память, то почему не сделаешь это прямо сейчас?! Альфа-легионер пожевал губами, изображая вполне натуральное смятение и изрёк: — Потому что ты тоже обладаешь особыми способностями. А я впервые вижу таких, как я, если ты понимаешь, о чем я. Тот монстр из развалин не в счёт. Серьёзно, Ева. Я никогда раньше не видел, чтобы человек одним пинком обращал консервную банку в хлопья ржавчины. Это… необычно. — Это, ну, спасибо, — смутилась девушка, — на самом деле я надеялась, что ты не заметил. Я не нарочно, оно как-то… само… Эй! Не пытайся заговорить мне зубы! Посмеиваясь, альфарий легко соскочил с парты, открыл замок и, запустив руки в карманы, покинул класс. Но уйти далеко ему не дали. Гремя какими-то цепочками, бусами и браслетами, его таки нагнала Ева. — Гарин! — воинственно обрушилась на него девчонка, но, сбитая с толку, замолкла: в коридор какие-то старшекурсники уже сообща втаскивали большую вытянутую коробку, обклеенную бумажками и жёлтым скотчем. Пользуясь случаем, бывший апотекарий Альфа-Легиона аккуратно оттеснил Еву в сторону и попытался свалить. Но не смог. Вслед за ребятами в коридор многотонный танкером вплыл отец Игнатий, заведующий, (как нехотя напомнили остатки гаринских воспоминаний), не чем-нибудь, а целым иконописным отделением. Кудрявый, бородатый, необъятный, громогласный и при этом стойко напоминающий в равной степени и сибирского кота, и цыганского баро, отец Игнатий немедленно занял собой всё место в и без того узком, захламленном коридоре. Где-то справа, под топот старшекурсников что-то невразумительное пискнула Ева. Отец иеромонах тронулся с места. И затесавшиеся в общем человеческом потоке альфарий и Ева, оказались выдавлены весом его авторитета, а также его неспешными, уверенными движениями, как поршнем, аккурат в аудиторию третьего иконописного класса. — Блин, иконописцам какую-то фигню привезли. Смотри, чего это там такое? — вытянув шею зашептала в самое ухо альфарию Ева, косясь с опаской на странную коробку. Которую, к слову, уже распаковывали. На свет божий уже успели явиться пластиковый человечий череп, какой-то рыхлый упаковочный мусор и скелет на толстом стальном стержне с подставкой. Альфа-легионер не заметил, как подобрался ближе, с любопытством изучая жёлтые резиновые хрящи, сочленяющие между собой бледные искусственные кости неизвестного. Скелет, послуживший основой для этой имитации, явно когда-то принадлежал мужчине пятнадцати-шестнадцати лет от роду. Невысокий, щуплый и тонкий, с достаточно характерным для европейца строением черепа. Альфа-легионер заинтригованно обошел скелет, подобрал из гущи какой-то упаковочной дряни его дробно постукивающую, костлявую руку и пристегнул на место за металлическую петлю. — Лисицина, а что это мы здесь делаем? — нелюбезно грянул над самым ухом мощный, густой бас. Альфа-легионер поднял глаза: сверху вниз его въедливо, но как-то слишком добродушно разглядывал огромный отец Игнатий, — класс открыт, вы двое в нём сидите, закрылись ещё, поди… — Вы неверно всё поняли. Наверное, это наша вина, — поспешил заверить его альфарий, оттягивая шарф так, будто теплая ткань его душит и бегая глазами, — батюшка, тут такое дело, мы просто… --… занесли Нике посылку. Там знакомые ей передать просили… Я ей всё подписала, я ей звонила, она знает! — пришла ему на помощь Ева, заслоняя собой и искренне таращась отцу Игнатию прямо в задумчивые коровьи глаза его. — Ага. Посылку, — внимательный, недоверчивый взгляд заметался с юбилейно улыбающейся Евиной физиономии — на постно-скорбную, Гаринскую, — быстро вы что-то вернулись. Георгий, ты же вроде бы должен быть на ярмарке. — Так, это. Закончилось же всё. Уже, — растерянно пригладил волосы альфарий, честно тараща глаза и нервно пожимая плечами, — батюшка, да нас знакомый просто подвёз, мы, это… Быстро доехали, без пробок. — Да, считай, козьими тропами, — закивала Ева и раскрыла было рот, чтобы добавить ещё что-то, но передумала. — А, ну, если знакомый. Знакомый — это хорошо. Это очень может быть, — важно согласился иеромонах, окинул ещё раз Еву и альфария въедливо-подозрительным взглядом. И отправился инспектировать собираемый студентами скелет. Оставленные без контроля орясины уже, кажется, вовсю совали пальцы скелета ему же в носовую щель, ржали над чем-то своим и всячески радовались жизни. Едва иеромонах отвернулся, бывший апотекарий поспешил ретироваться в коридор. Но топот, возмущенные вопли и бряцанье фенек его настигли и там. Апотекарий мельком заозирался: людей вокруг не было. Откуда-то из аудитории третьего курса всё ещё звучали голоса, но в непосредственной близости ротозеев не наблюдалось. Губы альфа-легионера немедленно растянулись в ленивой ухмылке. Он нехотя расправил плечи, окинул Еву снисходительным взглядом, глумливо щёлкнув каблуками и, напоследок насмешливо козырнув на прощание, исчез в мареве зелёной вспышки. Привычно и обыденно вихри хаотичных энергий имматериума вышвырнули его в, уже ставшие привычными, зловонные недра недостроенных корпусов. Не прошло и минуты, как вслед за ним, из такой же зелёной вспышки, задыхаясь, гремя феньками и бусами и прижимая к груди пакет с хлоркой, вывалилась Ева. — Да твою же мать. Лисицина! — потемнев лицом, зашипел альфарий, медленно надвигаясь на неё, — какого… — Иди к лешему, я тоже всякое умею! --- не зная, плакать или смеяться, бывший апотекарий смотрел цирк с конями: совершенно багровая от гнева Ева, мстительно и загнанно дыша ему в лицо, как-то не слишком удачно рванула пакет. Отчего он разорвался на два кривых ошмётка. А вся хлорка немедленно осыпалась кучей прямо на пол. Ева задушенно взвыла и рухнула на колени, пытаясь собрать хлорку обратно. Но безуспешно. — Император, с кем я имею дело… — страдальчески закрыл лицо руками бывший апотекарий. Но, случайно разглядев, как дурная девка возится в хлорке голыми руками, в два шага пересёк разделяющее его и её пространство. Изловил Еву за шиворот. И угрюмо потащил прочь. Волоком. Но, случайно обернувшись, едва не выругался: сухая хлорка невозмутимо плыла следом. За как-то подозрительно притихшей, спотыкающейся псайкершей. По воздуху. Белым, рыхлым шлейфом. Поймав на себе абсолютно бешеный и несколько не совсем адекватный взгляд альфария, Ева надулась, обиженно шмыгнула носом. И отвернулась: — Да пошел ты. Не пропадать же добру. — Цирк с конями. Разило в руинах, честно говоря, ещё хуже чем снаружи. Что-то жирное и зловонное медленно стекало чуть в стороне по стене, прямо на грязный бетонный пол. Спину бывшего апотекария обожгло совершенно иррациональное чувство чужого присутствия. Где-то сзади, что-то грузное рухнуло откуда-то сверху с мерзким чавкающим звуком. Всё вокруг наполнила густая, удушающе-тошнотворная вонь. Выпустив от неожиданности руку Евы, альфа-легионер обернулся. С бетонного пола неуклюже и рвано поднимался чумной космодесантник. Собственной гнилой персоной. Булькая, воняя, марая гноем и дерьмом бетон и жизнерадостно мотая кишками. Даже отсюда можно было разглядеть омерзительные гнойные струпья, обезобразивщие до неузнаваемости лицо одного из генетических сынов примарха Мортариона. Эти сочащиеся гноем, подобные пчелиным сотам, воспалённые, алчно сокращающиеся дыры абсолютно покрывали собой полностью лишённое глаз и носа, искаженное варпом лицо космодесантника. Не глядя, альфарий протянул было руку чтобы коснуться плеча девушки. Но её уже не было рядом. Ева пятилась, а в её ставших от ужаса точками зрачках стыл инфернальный ужас. И, варп её раздери, нечто более губительное и крамольное: жалость. Губы девушки беспорядочно шевелились. Альфа-легионер даже разобрал пение. Она, варп её раздери, действительно пела, щебетала себе под нос, дрожа всем телом. И, внезапно, но туча сухой хлорки колебалась в такт её движениям: Время остановилось Между сказкой и былью Я стою на холодных плитах, Покрытых звездною пылью… Мост над туманным заливом, Чувство до боли знакомо: Закрываю глаза и таю, Падаю в невесомость… Чумной космодесантник хаоса тем временем плотоядно ощерился сочащейся гноем пастью и, с топором наперевес, весело рванул вперёд. Аккурат на преграждающего ему дорогу альфария. Всей своей неистово воняющей отхожим местом, грузной массой. Здоровенная ребристая плита неизвестного назначения под ногами оказалась очень кстати. Пользуясь преимуществом в скорости и своим немаленьким, в общем-то, реальным весом, альфарий метким броском вогнал плиту куда-то в частично лишённое брони брюхо хаосита и рванул в сторону, успешно отвлекая противника от Евы и вынуждая интенсивнее размахивать топором. Едва не размозжив череп, топор с визгом вгрызся в бетон в миллиметре от гаринского носа. Где-то справа, на какой-то безумный миг, альфарий краем глаза успел заметить застывшую в световом пятне фигуру девчонки, её широко распахнутые глаза и марево ожившего хлорного месива вокруг неё. Хаосит издал клокочуще-булькающий звук, смутно напоминающий смех, вырвал из себя кусок железа и запустил им в альфа-легионера. Густо обмаранный гнилыми ошметками плоти и внутренностей, гноем и калом, щиток с грохотом срикошетил от бетонной стены и рухнул куда-то под ноги. Альфа-легионер нырнул под руку, уходя от удара. И, в тот же миг, в нос ударила сильнейшая хлористая вонь. Ева уже не бормотала, а пела во всю глотку. И пение это искаженным эхом отражалось от стен, стлалось по бетону и забирались под кожу. На краткий миг альфарий успел краем глаза разглядеть нечто совершенно несусветное. А именно: парящую в воздухе тонкую фигурку, окутанную потоками зловонной жидкости. Хлорного раствора и чего-то ещё, кусачего и смутно знакомого. Но опасного. Если верить обонянию, конечно. И парящая в затхлом сумраке фигура эта совершенно точно была Евой. Рухнув и перекатившись, бывший апотекарий отступил ещё дальше в темноту. У него был план, простой и эффективный: увести нурглита как можно глубже во мрак и спокойно прикончить. Без лишних глаз. Но планы планами, а реальность продолжала подкладывать ему одну свинью за другой. Как и когда вслед за чумным десантником в эту часть здания пожаловало то, что ещё совсем недавно было Евой, альфарий не разглядел. Но учуял. Разбуженная психическая энергия захлестнула собой руины. Девичья фигура просто парила в воздухе, одетая как коконом бешенно вращающимся потоком какой-то мутно-желтой, остро смердящей химикатами пенной гнуси. Растрепанные рыжие волосы шевелились вокруг головы, напоминая чудовищный нимб. Кажется, эта ядовитая жидкость, на бешеной скорости вращающаяся вокруг вскипающим коконом, совершенно не касалась самой Евы. От прямого удара ликующе взревевшим цепным топором девушка попросту ускользнула, распавшись на брызги и на хлопья рыхлой белой хлорной пыли. Альфа-легионер на всякий случай даже протер глаза: но глаза не лгали. Приняв очертания огромной женской фигуры, ожившая хлорная масса ненавязчиво повисла на шее опешившего от такого поворота событий хаосита. По темному лабиринту недостроенного промышленного корпуса поплыл осязаемый от наполняющей его психической энергии, невыразимо прекрасный, невесомый женский голос. И было в нём столько ласкового упрека и разрывающей душу нежности, что у альфария задергался глаз: Снится морю гроза, Мягким травам — роса, Снятся вольному ветру Крылья и паруса… И лишь мне не уснуть Я сегодня в плену Горько-сладких воспоминаний, Вернувших мне эту весну… Судя по тому, что осталось от лица чумного космодесантника, от такого поворота событий опешил даже он. Что там творилось в его тронутой эманациями варпа голове, альфа-легионер мог только гадать. Между тем, хаосит сделал шаг. Другой. С грохотом рухнул на пол цепной топор, высекая искры и марая бетон какой-то зелёной пенистой жижей. То, что недавно было Евой, с воркующим смехом совершило кувырок в воздухе, поймало на редкость омерзительную рожу порядком охреневшего хаосита в ладони и с любопытством заглянула в его бешено сокращающиеся язвы-соты. На её лбу и тонких запястьях альфа-легионер успел разглядеть золотые, источающие пульсирующее мерцание эльдарские символы. — Это. Ты что творишь?! — голос генетического сына примарха Мортариона как-то подозрительно охрип. И альфарий был готов поклясться, что слышит в нём беспомощные и, э, почти умоляющие нотки, — я так не договаривался. Тихий смешок девушки изошел на эхо и растаял в затхлом сумраке. Между тем изуродованная скверной хаоса плоть чумного космоморяка пенилась и разваливалась, растворяемая прикосновениями эфемерной, псевдочеловеческой фигуры. Но он это, кажется, всё ещё не до конца понимал. Изъеденные струпьями, распухшие руки обвились вокруг жидкой, чересчур тонкой и гибкой девичьей талии. Отчего по самый локоть угодили в зеленовато-желтый и мутный концентрат, составляющий собой тело этого нечеловечески прекрасного создания. То, что совсем недавно ещё было Евой, прижалось ещё ближе, положив голову на изъеденный язвами и испещренный трещинами зловонный наплечник и лукаво заглядывая в изуродованное варпом лицо. Обезображенные мутацией руки бывшего боевого брата тотчас вскипели, растворяясь и медленно та́я в бурлящих и клокочущих недрах нечеловечески прекрасной и жестокой твари. Чарующий, мягкий как шелк голос, прихотливо переливаясь и рассыпая шепчущее эхо, казалось, вкрадчиво забирался в саму кровь приветливым, ласковым ядом: Километры некошеных трав. Разгорается пламя костра. Наполняются медом соты. И льется вино через край. И вплетаются нити дорог В ожерелье бессонных ночей. Лишь затем, чтобы мне однажды Уснуть на твоем плече. Шорох смятых страниц, Океан без границ. Твое сердце внутри. И я чувствую каждый удар: Тихий шепот и крик интонаций и рифм. Я хочу, чтоб так было всегда… Космодесантник хаоса как-то невпопад кивнул и крепче стиснул зубы. Странное дело, но генетический сын примарха Мортариона сгорал и таял. Безмолвно. Пожалуй, только исказившая его изуродованное лицо судорога, иллюстрировала, какие на самом деле мучения приносят ему эти жуткие, противоестественные объятия. Следуя какому-то странному, одному Императору известному порыву, чумной космодесантник сграбастал в охапку тем, что от рук осталось, Еву, точнее, то, что ею было когда-то. И поспешно прижал к груди. Эфемерное, полупрозрачное существо печально вздохнуло, наполняя всё вокруг себя шепчущим эхом и дикой химической вонью. И хаосит полностью растворился в кипящих, разящих химикатами объятьях смерти. Жидкой, разумной смерти. На серый бетон с грохотом посыпались куски поврежденной брони. Человекообразная, эфемерная фигура со скорбным шепчущим вздохом покружила ещё с минуту над тем, что осталось от бывшего хаосита, густея, принимая всё более реалистичные очертания и уменьшаясь в размерах. После чего совершила ленивый кувырок через голову. И мешком рухнула прямо на голый пол, обращаясь бессознательной, но вполне материальной Евой.

***

Добрый человек в багряном балахоне снова заглянул в отсек. Киберворобушек пару раз подпрыгнул на мотках кабелей и с нетерпением защебетал так, что эхо отразилось от стен: пахнущие железом и химической, кусачей вонью люди, которые сделали киберворобушку самое лучшее горлышко на свете, уважали доброго человека как вожака стаи. Не иначе, человек их всех здорово поколотил! Воробушек воинственно встопорщил все свои пёрышки, приветствуя доброго человека самым дерзким и радостным воробьиным кличем из всех возможных. Вожак достоин лучшего! Тем более, что человечий вожак пришел с вкусными зёрнышками, пахнущими летом, колосящимися полями и вкусными, большими подсолнушками. На воинственный воробьиный клич из недр корабля немедленно отозвалась его звонкоголосая стая. Железные люди говорили своим смешным пищащим языком, что «живые, но слишком драчливые и самостоятельные динамики будут угодны Омниссии». Улучшенный тончайшими микроимплантами мозг киберворобушка немедленно изобразил воображаемый образ этого самого Омниссии — Самого Главного Воробья, который дерётся с людьми и с большими рогатыми вонючками, но при этом обязательно должен любить воробьёв. Киберворобушек возбуждённо защебетал о своём открытии бинарным кодом, спеша поделиться своим знанием со стаей. И поспешно спикировал вниз. Добрый человек рассыпал по полу зёрнышки. Не то, чтобы они теперь были жизненно необходимы воробьиному тельцу, измененённому хитрой наукой железных людей, но киберворобушек их всё ещё очень, очень любил. — Чиви́к! — грозно заявил киберворобушек, браво подняв крылья, надувшись и распушив хвостовые пёрышки. Добрый человек с печальными глазами был достоин того, чтобы приветствовать его как воин воина. — Ну здравствуй, Чивик, — добрый человек опустился на корточки, дождался, когда киберптаха наклюётся своих семян и протянул руку. Киберворобей вспорхнул в огромную, удобную ладонь и, пружинисто прыгая на своих киборгизированных конечностях, залился оглушительным щебетом. Добрый человек хмыкнул и аккуратно поднёс ладонь к лицу, — ну что, полетаем? Киберворобушек гордо нахохлился. Большой добрый человек аккуратно проник в сознание воробья, потеснив его и взяв под контроль его крохотное тельце. Киберворобушек взмыл с тёплой, большой ладони, уже привычно ощущая немыслимую двойственность. Человек не обижал воробья и не пользовался связью со стаей чтобы как-то навредить шаткому воробьиному авторитету, приобретенному в множестве драк. Просто забирался в воробьиное тельце, кружил по коридорам и отсекам. И наблюдал. Как и сейчас. Воробей, ведомой волей человека покружил немного по коридору, заглянул к техножрецам и шустрой тенью понёсся к одной из кают. К той, из которой которой звучали обрывки разговоров и шарканье ног. --… французское Сопротивление! — звонко донёсся из каюты взволнованный женский голос. Голос человеческой самочки с короткими кудряшками и с воробьиными интонациями. Воробей, ведомый человеческим любопытством, прошмыгнул в сумрачную, пыльную каюту и с возбуждённым щебетом запрыгал по связке кабелей, свисающих с потолка, всем своим крохотным существом предвкушая хорошую драку. — Ника, — устало развалившись в огромном кресле, бритоголовый человек с тускло мерцающими символами на лице, жмурясь, растёр пальцами виски, отхлебнул кофе из огромной, ведерной чашки. И растекся по креслу с остатками кофе в обнимку. Грея руки и сумрачно созерцая пыльные мотки кабелей и шнуров, — в французском Сопротивлении были от силы пять человек от города. Пять, Ника. Ещё, да, стоит вспомнить первый истребительный авиаполк «Нормандия — Неман» и прочих безвестных героев. Но, будем честны, это горсть пыли на ветру, Ника. Особенно — в масштабах Второй Мировой: в большинстве своём французы, либо были пособниками нацистов, либо нацистскими, я извиняюсь, подстилками. И это — исторический факт. — Знаю. — С другой стороны, Ника, практически до конца войны французские женщины не могли получить нормальное образование. У них попросту не было выбора, Ника. Очень низкая квалификация, им просто некуда больше было идти, они были загнаны в угол. — Но... У них же революция случилась раньше! — возмущённо взвилась Ника, -- первый декрет — декрет об абортах, свободные нравы... — До войны они даже малярами быть не могли, это был не их выбор, Ника, — в глазах огромного человека стало темно и печально, — у французов до семьдесят пятого года женщина не могла голосовать без разрешения мужа. Матери одиночки и вовсе были бесправны совершенно. И это тоже — исторический факт. Девчонку натуральнейший образом перекосило: — И после этого именно мы — "дикие и отсталые"? На кой им вообще была революция тогда?! Что за идиотизм?! — Хороший вопрос. Очень хороший вопрос. Если кто-то из французских политиков однажды начнёт махать этим «мы все потомки Сопротивления, вы оскорбляете его память», так вот это, как бы, будет явный признак деградации и полного незнания истории… — Да это-то понятно. К таким вещам, обычно, примазывается громче всех известно кто, — отмахнулась его собеседница, а в крохотном мозгу киберворобушка всплыло чужое и мягкое «Ника», — там, как бы, приличная часть французского общества — потомки мадам по вызову и немецкой солдатни. Хотя, я не думаю, что это как-то может повлиять, мы же победили нацизм, мы же… — Нет. Кровь — не вода. Мы все отчасти подобны кому-то из наших предков. Сложно выйти за грани шаблона наследственных признаков. Бороться в принципе сложнее, чем плыть в общем, мутном потоке. — Тех, кто не купился на нацистскую пропаганду было не так много, — закивала Ника, — в той же Испании и Франции был велик процент добровольцев на призывных пунктах, они без доли сомнений вливались в строй нацистских полчищ. Да и раньше мы это видели, Лоргар. Да хотя бы взять разгромное для Британии сражение под Балаклавой! И то, какую грязь лили на Россию всевозможные европейские издания тех времён. Закачаешься. История постоянно повторяется. Уже сейчас в тех же американских фильмах считай любой русский — преступник и выродок. Ну, как бы… — Верно. История всегда повторяется. Они боятся и ненавидят нас. Нашу огромность. Это нормально. Так уже было, — помолчав, приложился к кружке огромный человек с непривычным, звучным именем «Лоргар», — семена посеяны. Слишком многие нацистские палачи после войны избежали Нюрнберга и нашли убежище под крылом американских спецслужб. Союзников, какая ирония. Семена посеяны, Ника. И они взойдут. Попомни мои слова, там, где прозвучат снова слова «Uber alles» — там и взойдет кровавое зарево нацизма. Чьими руками это будет совершаться, как — мы можем только гадать. Но у меня плохие предчувствия. Слишком многие ушли от справедливого возмездия. Слишком многие. И эта хрущёвская слякоть, освободившая из мест не столь отдаленных не пойми кого, всех, кого обвиняли в пособничестве нацистам… У меня плохие предчувствия. Хрущев осознанно выпускал из тюрем бандеровцев, я не верю, что это случайность, Ника. Я не верю, что последовавшая следом его же критика культа личности Сталина — случайность. Он затыкал тех, кто мог припомнить ему при случае зверства пособников Степана Бандеры — и, надо признать, затыкал успешно. И, на минутку, именно тогда он подарил Крым. Русский Крым. Понимаешь о чём я? Рвануть может где угодно. А мы не можем даже остаться. — Чивик! — оглушительно и воинственно согласился киберворобушек. И, прыгая от избытка чувств, победно встопорщил пёрышки. Из всего услышанного, его крохотный мозг понял только то, что предстоит большая, славная драка. А хорошенько потрепать кого-нибудь киберворобушек был непрочь везде и абсолютно в любое время дня и ночи. — О, птаха божья, — заулыбался огромный человек и протянул свою лапищу, со стуком отставляя в сторону кофе, — Эдик, ты что-ли? Повинуясь воле доброго человека в красном балахоне, что заполнил собой всё его существо, киберворобушек разразился бинарным писком и, сорвавшись с проводов, в несколько взмахов крыльями, шустро спикировал на протянутую ладонь. — Слушай, может ты как-то без меня с ними пообщаешься, а? — замялась девушка, разглядывая возбуждённо прыгающие по ладоне и заливающееся щебетом и бинарным треском воробьиное тельце, — я — недоучка иконописец, а там поэты, художники, композиторы… — Ника, ты — астартес. — Я — пешеход юродивый, — мрачно отозвалась девушка, подпирая кулаком подбородок и анатомируя самозабвенно щебечущего воробья темным, пустым взглядом, — ты видел, как я рисую? Это даже не уровень абитуриента академии. А там — цвет нации, лучшие умы Империума… — Ничего не знаю, ты идешь со мной, — человек приложился к своей кружке и скупо улыбнулся воробью, поднеся его к лицу, — тонко, ничего не скажешь. Техножрецы превзошли себя. Киберворобушек вспорхнул с руки, занимая место на плече, гордо чирикая и подпрыгивая от нетерпения. — Лоргар, творческая интеллигенция Империума… — Будем надеяться, что творческая интеллигенция Империума качественно отличается от интеллигенции российской, — криво усмехнулся человек, вливая в себя кофе и ковыряя пальцем столешницу, — как сказал Антон Павлович Чехов: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр». Будем надеяться, что хотя бы имперские деятели не будут в этом плане проблемой. — Не должны, наверное, — пожала плечами девушка и шмыгнула носом, — хотя, осторожность не повредит… да я не об этом даже, собственно… Понимаешь, Лоргар, я — очень хреновое общество для творческих элит Империума, может ты, того… — И это мне говорит боевая сестра-астартес, третья из стихийной четверки? — закатил глаза огромный человек, а его побледневшие было шрамы-символы ясно полыхнули бледно-голубым, — поверь, Ника, ты и эти люди даже не в разных весовых категориях, вы в принципе не подлежите сравнению. К тому же, на этой встрече ты нужна не как художник древней Терры, а как наиболее близкий к искусству человек из моего окружения, понимаешь? — Я понимаю, что у Евы — абсолютный слух. И она, вообще-то, больше похожа на человека творческого, чем я. Я — ремесленник, Лоргар. Ремесленник. — Ева до сих пор не сдала сольфеджио и общецерковную историю. Пока она нормально не сдаст эти предметы, я её хрен пущу на крейсер. — Лоргар, но… — Ни-ка! Она их третий раз сдаёт, нельзя быть настолько безответственным человеком… — Лоргар, ну, она просила… — Нет. — Она действительно сдаст, соберётся, сядет учить — и сдаст… — Вот как сдаст — тогда и поговорим. — Лоргар Юрьевич, простите, что прерываю диалог, но летописцы уже собрались и ждут вас, — в каюту заглянула человеческая девушка в очках. Похожая на трясогузку и отчего-то очень печальная, она, кажется, чувствовала здесь себя не слишком уверенно. Киберворобушек подобрался, выражая интерес и сомнение громким щебетом. И сидящий в его голове добрый человек, кажется, был полностью с ним солидарен. В крохотной птичьей голове всплыло тёплое, мягкое «психолог Маша». Девушка одернула нервно манжеты и поправила очки, белая рубашка её знакомо благоухала грозой и летними травами. — Надеюсь, я не помешала? — Нет, что вы, Мария, вы вовремя, — вставая, человек достал из нагрудного кармана телефон, и тот смешно запищал сияющими клавишами под пальцами, — я хочу, чтобы вы присутствовали на моей первой встрече с летописцами. Я в принципе настаиваю, чтобы вы занялись ими. Как специалист. — Понимаю, — нервно поправила очки девушка, — я читала о падении Фулгрима и о деградации его легиона. Вы хотите пресекать любые поползновения приближенных к вам людей искусства. Это будет сложно. Чем больше людей оказывается в зоне ответственности психолога — тем тяжелее отслеживать все процессы. Мне понадобится помощь. — Вы хотите привлечь к работе кого-то из ваших коллег? — напряженно разглядывая её лицо, поинтересовался огромный лысый человек со знаками на лице. — Нет, — замялась девушка и поспешила снять очки, моргая, — это небезопасно. Я осознаю всю серьёзность нашего положения, Лоргар Юрьевич. Я вовсе и не об этом. Со временем мне понадобятся ученики. Кто-то должен однажды продолжить моё дело.