i can't breathe without you.

”1 Вещи и люди нас окружают. И те, и эти терзают глаз. Лучше жить в темноте. Я сижу на скамье в парке, глядя вослед проходящей семье. Мне опротивел свет. Это январь. Зима Согласно календарю. Когда опротивеет тьма. тогда я заговорю. 2 Пора. Я готов начать. Неважно, с чего. Открыть рот. Я могу молчать. Но лучше мне говорить. О чем? О днях. о ночах. Или же — ничего. Или же о вещах. О вещах, а не о людях. Они умрут. Все. Я тоже умру. Это бесплодный труд. Как писать на ветру. 3 Кровь моя холодна. Холод ее лютей реки, промерзшей до дна. Я не люблю людей. Внешность их не по мне. Лицами их привит к жизни какой-то не- покидаемый вид. Что-то в их лицах есть, что противно уму. Что выражает лесть неизвестно кому. 4 Вещи приятней. В них нет ни зла, ни добра внешне. А если вник в них — и внутри нутра. Внутри у предметов — пыль. Прах. Древоточец-жук. Стенки. Сухой мотыль. Неудобно для рук. Пыль. И включенный свет только пыль озарит. Даже если предмет герметично закрыт. 5 Старый буфет извне так же, как изнутри, напоминает мне Нотр-Дам де Пари. В недрах буфета тьма. Швабра, епитрахиль пыль не сотрут. Сама вещь, как правило, пыль не тщится перебороть, не напрягает бровь. Ибо пыль — это плоть времени; плоть и кровь. 6 Последнее время я сплю среди бела дня. Видимо, смерть моя испытывает меня, поднося, хоть дышу, эеркало мне ко рту, — как я переношу небытие на свету. Я неподвижен. Два бедра холодны, как лед. Венозная синева мрамором отдает. 7 Преподнося сюрприз суммой своих углов вещь выпадает из миропорядка слов. Вещь не стоит. И не движется. Это — бред. Вещь есть пространство, вне коего вещи нет. Вещь можно грохнуть, сжечь, распотрошить, сломать. Бросить. При этом вещь не крикнет: «***** мать!» 8 Дерево. Тень. Земля под деревом для корней. Корявые вензеля. Глина. Гряда камней. Корни. Их переплет. Камень, чей личный груз освобождает от данной системы уз. Он неподвижен. Ни сдвинуть, ни унести. Тень. Человек в тени, словно рыба в сети. 9 Вещь. Коричневый цвет вещи. Чей контур стерт. Сумерки. Больше нет ничего. Натюрморт. Смерть придет и найдет тело, чья гладь визит смерти, точно приход женщины, отразит. Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придет, у нее будут твои глаза». 10 Мать говорит Христу: — Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив? Он говорит в ответ: — Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой.„

Иосиф Бродский. Натюрморт. 1971 г.

Шатен пошатнулся. Он впал в самый настоящий ступор, а разум помутнился, не в состоянии дальше ясно мыслить. Руки задрожали, и единственное, что спасло его от моментальной потери сознания — надёжные руки Рюноске сзади на плечах. Карие глаза моментально залились слезами. Сердце начало биться чаще. Осаму сразу понимает симптомы панической атаки. Хочет подать голос, сказать хоть что-то, хотя бы то, что ему нужен стаканчик с водой из-под кулера — но наружу выходят лишь всхлипы и тихие, невнятные хрипы. Акутагава видит это — увидел это, даже если бы был абсолютно слеп, — и смотрит на Ацуши серьёзным взглядом. Накаджима кивает, благодарит доктора за содействие и информацию, после чего отводит их в сторону, моментально уходя за лекарствами и водой. —..я не могу поверить...просто...это невозможно.. Обрывками шепчет Дазай, вытирая слëзы. Таким эмоциональным его видели только тогда, когда он узнал о смерти родителей. Но если тех Осаму почти не запомнил, ведь потерял их довольно рано, то Чуя въелся в его голову и покорил его сердце. Неужели парень был рождён исключительно для того, чтобы терять самых дорогих ему людей? Акутагава гладит его по голове, пока беловолосый спешно возвращается со всем необходимым. Тот врач ясно замечает их, но ничего не предпринимает. Старик видит это каждый день по несколько раз, поэтому такая ужасная композиция совсем не удивляет его, хоть и в начале своей работы вызывало мурашки по коже. — Осаму, тебе нужно расслабиться. Я понимаю твою боль и понимаю её лучше всех, поэтому точно знаю, что на этом жизнь не заканчивается. Ацуши же робко дал ему в руки таблетки и жидкость, чтобы запить. — Да, Рюноске прав, пожалуй...нам всем тяжело сейчас, но ты пройдёшь через это событие! Чуя будет жить в наших сердцах. Обоим хочется оказать намного больше поддержки, чем сейчас получается дать, но лучше вообще просто помолчать, давая волю чувствам. И, несмотря на всю любвеобильность, парни никогда не смогут дать больше, чем давал Накахара. Последний луч погас и начинается холодная и долгая зима. *** Несмотря на всë своё раскаяние, Дазай, как ни странно, явился на похороны. Они полностью были оплачены самым старшим, ведь у подростков не было ни гроша за пазухой. Ну, не совсем у подростков. Когда все они выписались из больницы и оказались свободными от ужасных болезней, Дазаю стукнуло восемнадцать, да и всем остальным на год больше. Однако жизнь у первого была в тупике лет с шестнадцати, потом продвинулась благодаря Чуе и потерялась ещё больше, как только рыжего не стало. Теперь обхода огромной каменной стены не существовало вообще. Всё это происходит на улице днём. Небо серое и понурое, закрытое серыми тучами и совсем не радующее глаз. Шатен сидит на скамейке и смотрит в пол, пока в землю закапывали гроб с буквально пеплом внутри — единственным, что осталось от такого милого, прекрасного и солнечного мальчика, у которого было всё впереди. Было всё, как у людей — мечты, надежды, радости. Вот только у многих всё это просто не суждено сбыться, просто потому что Бог их ненавидит. Коë-сан гладила его по голове всю церемонию, зарываясь руками в кудри и другой рукой закрывая рот, чтобы не было слышно слëз. Она уже давно сама догадалась об их отношениях и знала, что его, скорее всего, не вылечить, но пыталась дать рыжему хоть немного побыть счастливым вплоть до своей смерти. Накаджима стоял абсолютно потрясённый, он всё ещё не мог принять всю серьёзность и реальность таких событий. В отличие ото всех остальных собравшихся, он никогда не переживал смерть так близко, лишь мельком слышал в фильмах и читал в книгах, боясь даже представить, каково это — был человек и неожиданно пропал навсегда. Поэтому он крепко держался за руку Акутагавы, самого близкого друга, как ни странно. Никто его не понимал так хорошо, как человек вдвое старше него самого. Даже сейчас мужчина давал ему защиту и некое чувство безопасности, сдерживая слëзы и отчасти смиренно принимая факт погибели такого чудесного человека. *** Когда церемония завершилась, все разошлись, перед этим обменявшись номерами и договорившись о том, чтобы друг друга поддерживать и спрашивать, нужна ли помощь. Около могильной бетонной плиты остался лишь высокий, раз за разом перечитывая слова на надгробии, где оставили цветы. «Ему могло в этом году семнадцать исполнится.» Замечает про себя шатен, слабо и грустно улыбаясь. Суицидник наконец встаёт со скамейки, что скрипит и немного шатается, после чего оставляет свой букет белоснежных лилий, выкидывая ненужный целлофан в мусорную урну и приподнимаясь, смотря на фото могилы. «Как назло, выбрали фото, где он счастлив больше всего.» Усмехается тот, хотя, на самом деле, рад этому. В последний раз голубоглазый выглядел совсем исхудавшим и бледным, не понимавшим почти ничего. На город медленно, но верно опускаются сумерки. Это явный знак того, что пора уходить к себе. К себе — это в квартиру старого приятеля, где на той кухне он планирует совершить самоубийство, повесившись на самой крепкой верёвке. Хорошо хоть, что мыло у него точно есть, да и табуретка, поэтому для продавца это не будет выглядеть слишком подозрительно. —..жди меня, Чуя. Совсем скоро мы вновь увидимся. Дождись меня там и не отпускай никогда. Дазай поспешно вытер слëзы с глаз. Прикончить свою жизнь из-за одного агрессивного идиота, в прошлом соседа по палате — это надо уметь, конечно. Но этот идиот сделал для него столько не для того, чтобы просто так забыть. Перед тем, как окончательно уйти, Осаму смотрит прямо в чёрное ночное небо. Бинтованный ищет взглядом то место, куда показывал рыжик перед операцией и вскоре находит. Всё осталось точно таким же, только одна звезда совсем перестала светить.

..И она находилась справа.