Опекун

Дазай Осаму с трудом заставил себя разлепить хотя бы один воспаленный глаз. Голова гудела, во рту мерзостный, кислый привкус, а пересохшее горло обжигало болью. На лицо все признаки похмелья. Когда же он в последний раз так пил? А, точно, когда Мори впервые впихнул ему в руки алкоголь. Года так… три назад? Думать не получалось. Мозг на любую попытку мыслительной деятельности реагировал острой болью. С пересохших губ невольно сорвался стон вперемешку с руганью. Сдохнуть хотелось, как никогда раньше, но сил не было даже чтобы пошевелить конечностями. Слава его автопилоту, что очухался на футоне, а не каком-нибудь баре. Или того хуже с какой-нибудь дамой под боком, которую надо было бы сопроводить, не убив в процессе. И чего это он вчера так надрался? А… — Одасаку… Я… Что же мне теперь делать? — Перейди на сторону тех, кто спасает. Если всё равно, каким человеком быть, будь хорошим. Помогай слабым, защищай сирот. Для тебя ведь нет особой разницы между справедливостью и злом… но первое всё же правильнее… можешь начать с котенка, что я подобрал, после нашей последней встречи… в баре. Я не успел до конца оформить опеку... — Блядь, — сорвалось хриплое. Последние его воспоминания весьма расплывчаты… Мозг взвыл в отчаянии болезненными импульсами выплевывая огрызки воспоминаний. Тело Сакуноске, оформленное в ближайшем морге. Последняя оставшаяся бутылка из многих осколков, что резали пальцы, неловко зажатая в одной руке, тогда как он пытается открыть дверь квартиры Оды, чтобы забрать упомянутую живность. Испуганные глаза сонного тощего пацана в одной из футболок хозяина квартиры, по виду немного младше Акутагавы. И безумный хохот, когда Дазай понял, что лучший друг изящно обвел его вокруг пальца. Одасаку подобрал еще одного ребенка в компанию к остальным, но не успел увезти. К счастью или несчастью пацана, о котором шатен обещал позаботиться. А ведь он рассчитывал на какого-нибудь блохастого кошака… И собственные окровавленные пальцы сжимающие тонкую, белую шею… Дазай резко сел, ужаленный мыслью, что в пьяном угаре свернул подопечному Оды шею, но, схватившись за голову, застонал. Перед глазами все плыло, но рассмотреть кривые пластыри на руках ему удалось. Желудок же не перенес резкого изменения в пространстве, подскочив куда-то к горлу, пересохшее горло обожгло кислотой. Потом. Все потом. Юноша с трудом заставил себя подняться с футона, придерживаясь за стену. Надо добрести до туалета, если он не хочет заблевать свою единственную рубашку… которой на нем не было… Как и бинтов. Хоть штаны на месте, и то ладно. Белый фарфор непривычно холодит обнаженные, обезображенные руки, когда он согнулся над унитазом… Полулежит согнувшись над ванной, а за шиворот льется ледяная вода, заливая волосы, открытое лицо без бинтов, затекая в рот… бинты и рубашка неприятно липнут к телу, мешая дышать. Кажется, он пытался стянуть хотя бы удушающий его галстук, но пошатнулся и едва не ударился головой об унитаз. Про самоубийство о сантехнику Дазай еще не слышал. А быть номинантом премии Дарвина* ему претило. Его кто-то подхватил, и… Чернота. Дазай в последний раз сплюнул желчь, и, прополоскав рот водой из-под крана, вышел из ванной… чтобы натолкнуться на настороженный взгляд. Не убил-таки. Теперь, рассматривая мальчишку в более трезвом состоянии юноша поморщился: худой до невозможности, в той же самой футболке, достающей до середины бедра, из-за ворота даже торчало костлявое плечо, внезапно седые с единственной черной прядью волосы жестоко обкромсаны каким-то парикмахером-авангардистом. На шее неожиданно отсутствовали синяки. В бледных руках парнишка держал знакомую упаковку таблеток, явно обезболивающих, и стакан воды. Позаботиться решил? Ну-ну… — Цианид? — неожиданно хриплым голосом спросил он, криво ухмыляясь. Мальчик вздрогнул и испуганно воззрился необычными, лилово-золотыми глазами. — Обезболивающее, — прошептал едва слышно. — Ну давай — трави, — Дазай в упор смотрел на бледного ребенка, зная, как его взгляд действует на людей. У мальца явно тряслись руки. После таблеток в голове прояснилось, и юноша уже бодрее направился на кухню, ожидая, что пацан последует за ним. Зря. Вместо этого беловолосый не нашел ничего лучше, чем запереться в ванной. Шатен закатил глаза, на эту детскую выходку, мимоходом ставя чайник. Можно подумать эта дверь его остановит. Хотя… десять минут он все же ему выделит — вдруг и вправду при взгляде на него у парнишки вылечился запор. С губ помимо воли вырвался смешок. Взгляд карих глаз остановился на уже почти сухой рубашке, развешанной на стуле. Так, одно есть, а где пиджак? Юноша в любопытстве заглянул в комнату, сглотнув горький комок, подступивший к горлу. За все время их дружбы он ни разу не был в квартире Одасаку. Обычная однокомнатная холостяцкая квартира. Один футон, на котором очнулся Дазай, пиджак, кстати, был аккуратно сложен у изголовья, шкаф с книгами, стол с выдвинутыми ящиками, где тот явно хранил оружие. Единственное, что выбивалось из облика - фотографии, аккуратно приколотые булавками к обоям. Фотографии с детьми и… их единственная совместное фото из бара. Как в воду глядел… Как всегда, впрочем. Хотя юноша рассчитывал лишь на предательство Анго, а вовсе не на смерть Оды… По телу шатена прошла дрожь, при одном только воспоминании об остывающем теле друга. А ведь надо еще заняться похоронами. И могила должна быть обязательно с видом на океан. Бегло просмотрев россыпь листов на столе, Дазай хмыкнул. Документы об опеке. Со всеми печатями и подписями, осталось только вписать имя опекуна и подопечного. Ну, и дать небольшую взятку за официальное проведение документов по всем базам данных. «Помогай слабым, защищай сирот.» Юноша взял валяющуюся рядом ручку и, не давая себе передумать, быстро записал свое имя в графе опекуна. В горле вибрировал нервный смех — а ведь даже Акутагава, пусть и считается его, Дазая, воспитанником, но официально является беспризорником, не имея опекуна. — Как твое имя, — коротко спросил шатен, услышав тихие шаги за спиной. — Ну, — уже раздражено, не услышав ответа. — Накаджима… — раздалось тихое. — Атсуко. Он быстро заполнил графу и замер, тупо уставившись на иероглифы. Увиденное не желало укладываться в голове. Дазай медленно обернулся, увидев, что ребенок переоделся в неприметные серые бриджи и кофту, которые уже сейчас хотелось выбросить в мусорное ведро. — Я… — начал было он, но юноша резко перебил. — Ты — девчонка?! — и, заметив осторожный кивок в ответ, грязно выругался, глядя как бледные щеки окрасил яркий румянец. Одасаку, да ты издеваешься?! Сначала человеческий детеныш, хоть не совсем мелкий и на том спасибо, вместо ожидаемого питомца, так теперь еще и девка? Что прикажешь ему с ней делать?!