whatever happened to the young man's heart?

       В свою первую ночь в Облачных Глубинах Вэй Усянь встречает восход луны песней.       Признаться, к тому времени, когда он перестает блуждать, он понимает, что немного потерялся. Облачные Глубины огромны, и он действительно не обращал внимания на то, куда идет, когда уходил от Цзысюаня-гэ, и поэтому, оказавшись на вершине небольшого холма у водопада с хорошим видом на небо и большим пространством вокруг, он не стал утруждать себя попытками вернуться к ужину вовремя (все равно он не очень-то и голоден). Вместо этого он достает Суйбянь и проводит некоторое время, повторяя стойки со своим мечом, пока не вспотеет от приятной усталости, не почувствует легкое жжение в мышцах и почти забудет о развязности шага Вэнь Чао, после чего он идет к камню у реки, вытекающей из водопада, и садится на него.       «Облачные Глубины действительно прекрасны», — ловит себя на мысли он, глядя, как верхушки деревьев и вода становятся пунцовыми и золотыми от заката. Здесь прохладнее, чем в Ланьлине, но в то же время самый разгар лета, и даже несмотря на то, насколько тонкое на нем одеяние, он чувствует себя комфортно: легкий ветерок проносится мимо него и охлаждает пот на его шее. Возможно, ему стоит вернуться, как только сядет солнце — он не совсем уверен, который сейчас час, но если его застанут на улице после отбоя, он уверен, что у него будут проблемы, а ему к тому же все еще нужно найти дорогу обратно в гостевые покои. Но здесь так хорошо: в воздухе чувствуется тихая умиротворенность, которой так мало в Башне Кои. Есть что-то такое в том, чтобы просто быть на улице, в окружении природы, без ночных охот и, следовательно, необходимости постоянно быть начеку. Даже если ему не удается полностью расслабиться (слишком хорошо осознает незнакомость окружающей обстановки, слишком возбужден от недавней драки, слишком мало алкоголя под рукой, особенно когда шум ветра в деревьях звучит как шепот духов), он все равно может погрузиться в спокойствие момента и позволить ему откликнуться в его груди.       После нескольких минут раздумий он достает Чэньцин из-за пояса и задумчиво вертит ее между пальцами. Сегодня у него не было возможности поиграть, а учитывая ее… уникальные свойства, он опасается играть на ней слишком близко к ученикам из других орденов — в основном к ученикам Гусу Лань, так как любой, кто обучен музыкальному совершенствованию, может заметить, что ее тон звучит не совсем так, как нужно, не так, как следует, и это вызовет вопросы, на которые он не сможет ответить. Он не может ходить вокруг и говорить: «Ну, видите ли, моя дицзы звучит странно, потому что я сделал ее из бамбука, выросшего в груди человеческого трупа, и она может быть одержима общим сознанием Луаньцзан, поэтому она звучит немного как призрак и имеет свое мнение о людях, и на самом деле нормально она звучит только тогда, когда ее играют на самой горе Луаньцзан». Большинство людей даже не поверили бы ему, скажи он это.       Тем не менее он любит играть, даже когда это не для совершенствования — любит музыку, то, как он может потерять себя в ней так же, как он это делает, когда рисует или исследует — и это, вероятно, один из лучших шансов ускользнуть, который он получит в течение следующих нескольких дней, поэтому он вздыхает и слегка улыбается, подносит Чэньцин к губам, вдыхает и начинает первую песню, которая приходит ему на ум. Он не играет с намерением, и на этой горе нет ничего, что можно было бы вызвать, даже если бы он потянулся к источнику темной энергии, поэтому он не беспокоится о риске того, что что-то услышит его призыв, просто закрывает глаза и позволяет музыке течь через него. Он играет свой репертуар народных песен, колыбельных, развлекательных пьес, некоторые классические произведения, а затем переходит к исполнению музыки, которую он сочинил для совершенствования.       Иногда, когда он использует темное совершенствование, он играет все, что приходит в голову, следуя своим инстинктам и течению ситуации — это наиболее полезно, когда он находится в обстоятельствах, где ему нужно адаптироваться и действовать быстро, — но на большинстве ночных охот, когда он один и может использовать Чэньцин, он не сталкивается ни с чем, что он не может контролировать с помощью нескольких нот, поэтому во время своих экспериментов с мертвецами он проводит большую часть своего времени, сочиняя песни для разных целей. Некоторые из них, конечно, легче играть, чем другие, но Вэй Усяню было десять лет, когда он начал брать уроки музыки, чтобы стать более всесторонне развитым господином, и он всегда любил дицзы. Его мастерство, вероятно, не сравнится с мастерством музыкального совершенствующегося из Гусу Лань, но техническое мастерство не так важно для этого, и он проводил часы и часы днем, играя, когда он был на Луаньцзан, экспериментируя с тем, как различные виды мертвецов, духов и монстров реагируют на его музыку.       Он находится на середине одной из частей, которую он использует для того, чтобы приказать мертвецам напасть друг на друга, когда рядом с хрустом ломается ветка. Его глаза распахиваются, и на мгновение ему становится не важно, что рядом слышен шум воды, видны звезды и воздух свеж — на мгновение он видит только темноту, деревья и камни под своими сапогами, и звук, которого он не ожидает, означает что-то, что он не контролирует, а это означает боль, возможность смерти и…       Он моргает и снова оказывается в Облачных Глубинах, держа Лань Ванцзи на острие меча.       В лунном свете Второй Нефрит клана Лань выглядит еще более неземным. Его белые одежды практически светятся, а серебряный свет луны подчеркивает темные волосы, длинные ресницы и отблески металлического украшения в виде облака в центре ленты на лбу. Вэй Усянь чувствует, как у него пересыхает во рту по совершенно иной причине, он сглатывает и отряхивается, отводя взгляд от лица юноши и переключая свое внимание на то, чтобы вновь убрать Суйбянь в ножны. Он откашливается и не может заставить себя убрать Чэньцин, когда нервная дрожь все еще пробегает у него под кожей (он не может перестать думать о мертвецах, это последнее, о чем он хочет думать прямо сейчас, но также и отличное средство для того, чтобы отвлечься от одиночества с Лань Ванцзи), и вместо этого вертит ее между пальцев.       — Извините, — говорит он немного застенчиво. — Вы меня напугали.       Лань Ванцзи наклоняет голову и мычит в ответ что-то смутно похожее на согласие, а Вэй Усянь переводит взгляд с него на небо — чернильно-темное, усыпанное звездным одеялом, с луной, блестяще отражающейся от воды неподалеку — и его осеняет догадка.       — О черт, отбой, — выпаливает он. — Вы, должно быть, патрулировали — сколько уже времени? В последний раз, когда я обращал внимание, был закат, клянусь, я не собирался нарушать правила в первый день, я просто отвлекся. И еще немного заблудился, — бессвязно продолжает он, но не может остановиться под пристальным взглядом темных глаз.       — Пока еще не отбой, — говорит Лань Ванцзи, а затем колеблется, и что-то в его выражении лица напоминает Вэй Усяню Цзысюаня-гэ, когда тот пытается понять, как говорить не как наследник ордена. — Твою музыку было… приятно слушать. Я наблюдал.       — О, — отвечает Вэй Усянь, на мгновение теряя дар речи, а затем светлеет почти без желания этого. — Вы уже второй раз делаете мне комплимент, Лань-эр-гунцзы, из-за вас у меня начинает расти эго, — он делает паузу, улыбка исчезает с его лица. — Верно, вы, наверное, не помните, но мы познакомились три года назад, когда мы с Цзысюанем-гэ поклялись друг другу в братстве. Вы сказали, что я отлично владею мечом.       — Я помню, — Лань Ванцзи дергается, и его глаза снова опускаются на Чэньцин, в них звучит незаданный вопрос. И он только что подумал о том, почему не стоит привлекать к ней внимание, но что-то в этом человеке заставляет Вэй Усяня хотеть быть впечатляющим, чему, как он думал, Цзинь-цзунчжу научил его еще много лет назад.       — Это Чэньцин, — говорит он, протягивая дицзы и слегка покручивая ее. — Она — мой основной духовный инструмент. Ланьлин Цзинь не занимается музыкальным совершенствованием, поэтому я экспериментирую сам. — Все это технически верно и является хорошим оправданием того, почему он почти никогда не берет ее с собой в бой в окружении других людей.       — Она?       — Ах… — Вэй Усянь немного неловко открывает и закрывает рот. Большинству духовных инструментов не хватает разума, чтобы иметь личность; это не неслыханно, но редко, и эти конкретные инструменты и оружия, как правило, хорошо известны в мире совершенствования. С другой стороны, большинство людей даже не знают, что он вообще играет на инструменте. — Да, — говорит он через секунду, решительно кивая. — Это просто подходит ей.       Лань Ванцзи кивает, принимая это объяснение.       — Она прекрасный инструмент, — говорит он, и Вэй Усянь улыбается и сдерживает желание выплеснуть все о себе наружу. Они едва познакомились, а с Лань Ванцзи уже слишком легко разговаривать.       — Спасибо, — говорит он вместо этого, слегка склонив голову и в последний раз прокручивает Чэньцин между пальцами, прежде чем заправить ее обратно за пояс и сцепить руки за спиной. — Мне немного стыдно признаться в этом, но… я, наверное, забыл, как сюда попал, и не знаю, как отсюда вернуться в покои приглашенных учеников. Не могли бы вы показать мне обратный путь?       Лань Ванцзи на мгновение колеблется, а затем кивает, разворачиваясь на каблуках и жестом приглашая Вэй Усяня следовать за ним.       — Спасибо, — снова говорит Вэй Усянь и делает пару огромных шагов, чтобы догнать его и идти рядом с ним. — Что вы думаете о церемонии приветствия? — он немного понижает голос по привычке, хотя почти наверняка никого вокруг нет, кто мог бы подслушать. — Я знаю, что не должен был провоцировать Вэнь Чао — это было очень мило со стороны вашего шуфу простить меня за безрассудство. Я думал, что он может наказать меня.       — Вы действовали в защиту своего ордена, — говорит Лань Ванцзи, качая головой, движение такое же легкое и сдержанное, как и любое другое выражение его лица, — и в защиту нашего. Он… должен был не только отчитать вас, но и поблагодарить.       Вэй Усянь небрежно машет рукой.       — Я сделал это не для того, чтобы меня благодарили, — говорит он и вздыхает. — Я не люблю прямую благодарность, не такую ​​— людям всегда чего-то хочется, когда они это предлагают, особенно людям во власти. — Он понимает, что эти слова подразумевают осуждение дяди Лань Ванцзи, и кривится, спеша добавить: — Не то чтобы я обвинял вашего шуфу в том, что он делает что-то ради политической выгоды, он Лань, так что очевидно, что он не стал бы этого делать, это просто… инстинкт, я полагаю. Башня Кои сильно отличается от Облачных Глубин.       Лань Ванцзи останавливается и поворачивается к нему лицом, и это достаточно неожиданно, чтобы Вэй Усянь тоже остановился, закрыв рот. Он так и не смог преодолеть свою склонность к болтовне, когда чувствует себя не в своей тарелке — ему нужно, он знает, ему нужно говорить то, что он имеет в виду, и не отказываться от этого, а если он будет болтать без умолку, то рискует раскрыть слишком много информации, — но выражение лица Лань Ванцзи сразу же подавляет это ощущение.       — Вэй Усянь, — говорит он и действительно кланяется, — спасибо.       Вэй Усянь двигается прежде, чем успевает обдумать мысль до конца, протягивает руку и хватает руки Лань Ванцзи, чтобы поднять их. Лань Ванцзи напрягается от прикосновения и быстро отпускает руки, делая шаг назад и опуская руки к бокам.       — Простите, не подумал, — немного неловко говорит он и смещает свой вес. — Просто… вам не нужно кланяться мне, Лань-эр-гунцзы, я даже технически не являюсь учеником внутреннего клана. У меня нет никакого положения, когда я не с Цзысюань-гэ.       — Вы защищали мой орден с риском для вас, — уверенно говорит Лань Ванцзи, не сводя глаз с лица Вэй Усяня, хотя и не смотрит ему прямо в глаза. — Это достойно благодарности, независимо от вашего положения.       Вэй Усянь открывает рот и снова закрывает его, пытаясь побороть румянец, который он чувствует на своих щеках.       — Почтенный Второй Нефрит клана Лань действительно заслуживает своей репутации, — говорит он наконец, желая поддразнить, но получается более мрачно. Пытаясь не дать разговору закрутиться в нежелательном для него направлении, он спрашивает: — Вы собирались проводить меня обратно?       — Хм, — мычит Лань Ванцзи, казалось бы, недовольный, но он снова начинает идти, его руки заведены за спину, а осанка идеальна, и Вэй Усяню приходится заставлять себя не отвлекаться, чтобы просто посмотреть еще раз. (Он не совсем идиот — он понял, что его тянет и к девушкам, и к парням, примерно в то же время, когда впервые увидел Лань Ванцзи в другом конце комнаты и подумал: «о, так вот как выглядит идеальный парень», а потом ему пришлось переживать кризис по этому поводу с Мяньмянь, потому что Цзысюань-гэ был слишком занят, раздражаясь из-за того, что он не переставал говорить о тридцатисекундном общении с идеальным парнем, — но обычно ему удавалось отодвинуть свой интерес к людям подальше, где он не мог отвлечься и стать проблемой с относительно небольшим количеством сложностей. Чем дольше он проводит в обществе Лань Ванцзи, тем больше беспокоится, что ему будет… гораздо сложнее здесь.) Несколько мгновений они идут в тишине, слышны только шаги, прежде чем Лань Ванцзи снова заговорил, слова звучат медленно и нерешительно, как будто он полностью обдумывает каждое из них, прежде чем произнести:       — Не могли бы вы рассказать мне о Башне Кои?       Вэй Усянь моргнул. Из всех вещей, которых он ожидал, Лань Ванцзи не интересовался ни его детством, ни тем, где он вырос, ни тем и другим.       — Конечно, но… Вы имеете в виду саму резиденцию или… мою жизнь там?       — О чем бы вы ни хотели говорить, — говорит Лань Ванцзи, затем колеблется. — Я не часто... разговариваю с теми, кто не принадлежит к моему ордену.       — И вот я беззаботно втягиваю вас в разговор, — поддразнивает Вэй Усянь, а затем вздыхает. — Башня Кои… Я, наверное, не лучший человек, чтобы рассказывать о том, каково это — жить там. Меня привели в Башню Кои только в девять лет, а потом сразу же зачислили в ряды внешних учеников, чтобы начать обучение — к тому времени у меня уже было золотое ядро, так что я опережал примерно половину своих сверстников. По большей части, кроме того, что я был другом Цзысюань-гэ, я провел первые два года в Ланьлин Цзинь как обычный ученик, — здесь он колеблется, потому что многое из того, чем он занимается, держится в секрете, но, конечно, он может объяснить основы, не слишком приближаясь к сути дела. — У меня почти сразу проявилась склонность к талисманам, а поскольку половину детства я провел в Илине, то… — он делает паузу. — Вы знаете, что я изобрел способ отслеживать энергию обиды и монстров, Компас Зла.       — Мгм, — соглашается Лань Ванцзи. — Шуфу считает, что вы раздвигаете границы традиционного совершенствования, — его голос звучит осторожно, без осуждения, и на его лице нет ни следа обвинения или поощрения, его глаза устремлены на дорогу перед ними.       — А что вы думаете, Лань-эр-гунцзы? — спрашивает Вэй Усянь. Было много разговоров о компасах, которые он усовершенствовал настолько, что Цзинь-цзунчжу начал продавать их совсем недавно. Чтобы сделать их способными так точно отслеживать темную энергию, ему пришлось бы изучать ее, а также мертвецов, монстров и духов, которых компас также способен отслеживать. Не зря же он и его флажки притяжения духов — единственные изобретения, созданные им в ходе экспериментов по темному совершенствованию, которые он и Цзинь-цзунчжу сделали публично.       Лань Ванцзи скосил глаза, чтобы взглянуть на него.       — Вы носите меч и умело им пользуетесь. Не вижу причин обвинять вас в еретических практиках, а сплетни запрещены, — невысказанным, конечно же, является то, что если нет доказательств, то все обсуждения по этому вопросу — просто предположения, противоречащие правилам.       Вэй Усянь кивает в знак благодарности.       — Ну, как я уже говорил, мне было четыре года, когда я начал жить в Илине, и я сформировал золотое ядро просто от отчаяния и из того немногого, чему мои родители смогли научить меня перед смертью. Так что у меня было немного больше интуитивного понимания энергии обиды, чем у других, просто потому, что я был окружен ею и не знал, что ее нельзя трогать. — Лань Ванцзи хмурится, лишь слегка поджав губы, а Вэй Усянь говорит быстро, почти оправдываясь: — Было легче найти еду на фермах и в лесах, поэтому я часто бывал рядом с Луаньцзан, — он опускает одну руку вниз, чтобы коснуться Чэньцин, и вздрагивает, тряся головой, чтобы отогнать воспоминания, пока они снова не поглотили его. — Дело в том, что Цзинь-цзунчжу заставил меня больше времени уделять экспериментам, когда я начал опережать своих товарищей. А потом я просто следил за Цзысюань-гэ, когда ему приходилось посещать официальные мероприятия, так что я узнал немного о политике ордена, — он пожимает плечами. — Сомневаюсь, что большинство деталей покажутся вам очень интересными.       Лань Ванцзи мычит, и на этот раз Вэй Усянь не может понять, что он имеет в виду под этим звуком. У него нет времени спрашивать, потому что вдалеке светятся огни, а комнаты приглашенных учеников разрывают окружающий их лес.       — Ах, отсюда я смогу найти дорогу назад. Спасибо за помощь и компанию, Лань-эр-гунцзы.       Лань Ванцзи склонил голову.       — Если вы хотите обсудить музыкальное совершенствование, — осторожно предлагает он, и в его глазах мелькает что-то, что Вэй Усянь не может точно назвать, — у меня в настоящее время не так много обязанностей, кроме надзора за приглашенными учениками.       Вэй Усянь улыбается.       — И вы могли бы «надзирать» за мной, оценивая меня? — спрашивает он, и Лань Ванцзи кивает. Это же не повредит, если он примет предложение другого человека? Узнав больше о том, как работает музыкальное совершенствование, он только продвинет свои исследования. А пока он будет очень осторожен, чтобы не дать Лань Ванцзи подойти слишком близко к Чэньцин, пока он не сделает ничего, чтобы не рисковать вопросами, на которые он не сможет ответить, если он будет сосредоточен и будет помнить, что делает это для своей ордена, брата и Цзинь-цзунчжу, а не потому, что хочет провести как можно больше времени с Лань Ванцзи в течение нескольких месяцев, когда ему разрешено притворяться, что он не более чем обычный ученик, это не должно быть слишком большим риском. Он все еще не может удержаться от улыбки и поддразнивает: — Как бесстыдно с вашей стороны, Лань Ванцзи, подкупать меня музыкой, чтобы я проводил с вами больше времени, — Лань Ванцзи слегка наклоняет голову, и возможно, это обман зрения, но кажется, что кончики его ушей покраснели там, где они видны сквозь темные волосы. — Ах, не смущайтесь, мне бы этого хотелось. Правда.       — В библиотеке есть партитуры, написанные исключительно для дицзы, — говорит Лань Ванцзи, выражение его лица снова становится ровным, и Вэй Усянь не скорбит о потере даже этого мельчайшего признака того, что другой человек был смущен. — Я покажу вам их, — говорит он следом.       — Мне бы этого хотелось, — повторяет Вэй Усянь, а затем кланяется на прощание, Лань Ванцзи повторяет его действие. — Еще раз спасибо, что проводили меня сюда. Будете ли вы завтра на лекциях?       — Мгм, я буду присутствовать на протяжении всего времени.       — Тогда увидимся завтра, — Вэй Усянь поворачивается, слегка махнув рукой, направляется в комнату, в которой остановились он и Цзысюань-гэ, и пытается — безуспешно — изгнать тепло, оседающее в его груди и животе, легкость, похожую на смех, но более сладкую. Он изо всех сил старается проглотить хотя бы внешнюю реакцию на это чувство, но как только он входит в свои комнаты, Цзысюань-гэ, сидящий за столом в главной комнате, попивающий чай и читающий книгу, поднимает на него глаза, вздыхает и откладывает книгу.       — Ты улыбаешься как идиот, — говорит он, и Вэй Усянь подавляет ребяческий порыв зажать рот ладонью, чтобы скрыть улики. — Что привело тебя в такое хорошее настроение?       — Ах… ну… — Он пересекает комнату и падает на одну из циновок, опирается локтями на стол и подпирает подбородок рукой. — Возможно, я немного заблудился, пока бродил вокруг, и Лань Ванцзи, возможно, нашел меня и показал мне дорогу назад.       Цзысюань-гэ стонет.       — У нас будет повторение того, что случилось, когда тебе было тринадцать? — спрашивает он, и Вэй Усянь морщится от этого напоминания.       — Обязательно каждый раз об этом вспоминать? — ворчит он, а потом вздыхает и качает головой, тянется к чашке Цзысюань-гэ и берет ее, чтобы выпить. Надо было взять с собой воды. — Но нет, не будет. Я не собираюсь отвлекаться.       — Возможно, это пойдет тебе на пользу, — признает Цзысюань-гэ, забирая свою чашку с лучшим выражением раздраженного лица наследника ордена. — Хватит. Лань Ванцзи — хороший человек, его связи сильны; фуцинь не расстроится, если ты подружишься с ним.       Вэй Усянь качает головой.       — Завести друзей — это одно, а отвлечься — совсем другое. — И первое, вероятно, невозможно сделать с Лань Ванцзи, не наткнувшись на второе. — Но ты прав, мы могли бы использовать следующие несколько месяцев, чтобы притвориться, что нам не нужно возвращаться в Башню Кои в конце дня.       Он тянется к другой чашке и чайнику, чтобы налить себе чая, а Цзысюань-гэ дотрагивается до его руки, достаточно, чтобы вернуть его внимание. Выражение лица его брата открытое и почти печальное, и это не имеет смысла.       — А-Сянь, — осторожно говорит он, — я знаю, что фуцинь несправедливо с тобой обращается…       — Это не так, — быстро перебивает Вэй Усянь, качая головой. — Не слушай меня, Цзысюань-гэ, я просто говорю, хорошо? Башня Кои — мой дом, и Цзинь-цзунчжу поддерживает меня во всем, пусть это и может навредить ордену, если кто-то узнает. Просто приятно побыть некоторое время вдали от всех этих кривляний, вот и все.       — Если ты так уверен, — со вздохом говорит Цзысюань-гэ, а Вэй Усянь улыбается брату, как может, успокаивая его.       — Уверен, — искренне обещает он, прежде чем потянуться в ханьфу за своим мешочком цянькунь. — И я пойду работать над талисманами, пока не устану — нет, ничего такого, что может взорваться, я хочу установить несколько защитных полей вокруг комнаты. На всякий случай.       Возможно, он параноик, и это может вызвать осуждение, если кто-то из учеников Гусу Лань узнает об этом — это будет оскорблением их гостеприимства, намеком на то, что они не способны защитить своих собственных гостей (или, что еще хуже, что они представляют угрозу для своих собственных гостей), — но у него слишком много секретов, и, кроме того, он не может заснуть, не будучи окруженным знакомым гулом охранных массивов с тех пор, как вышел с Луаньцзан. Даже с Чэньцин Луаньцзан все еще была опасна для него, все еще была наполнена мертвецами и духами, которые могли убить его в одно мгновение, если бы он не смог взять их под контроль, как только понял, что они рядом. Даже зная, что он в безопасности — даже в самом сердце Башни Кои, где он провел почти половину своей жизни, даже здесь, в Облачных Глубинах, считающихся самой безопасной резиденцией ордена, — это трудно почувствовать.       Цзысюань-гэ не спорит, он знает его достаточно хорошо, чтобы не удивляться; он делал то же самое в таверне, которую они снимали в городе Цайи, а его личная комната в Башне Кои уже больше года увешана оберегами и талисманами. Вэй Усянь поставил чай и мешочек цянькунь на столик у кровати и погрузился в работу, стараясь не думать о выражении лица брата, когда тот заговорил о Башне Кои и Цзинь-цзунчжу.       Он с Цзысюанем-гэ никогда не были полностью согласны по вопросу об отце его брата. Цзысюань-гэ всегда был обеспокоен тем, как к нему относятся в Башне Кои. До того, как они стали побратимами, все было не так уж плохо, но отказ Цзинь-цзунчжу признать его семьей или даже чем-то большим, чем потенциальным телохранителем для брата и защитником его ордена, всегда раздражал Цзысюаня-гэ, он знает. За напускным высокомерием его брат — человек лучше, чем большинство вокруг, и он не понимает, что в политически напряженной обстановке Башни Кои — места одного из крупнейших орденов и крупнейших кланов, помимо Цишань Вэнь, конечно, — и с миром и его напряженностью Цзинь-цзунчжу просто делает то, что лучше для его ордена и его семьи. Вэй Усянь понимает это, и даже если то, что делает Цзинь-цзунчжу, иногда причиняет ему боль, это идет на пользу и ему самому, и ордену.       И даже Луаньцзан.       (Перед сном, когда он наконец ложится спать, он ставит талисманы глушения, приклеивая их к стенам и ширме, отгораживающей его часть их общей комнаты. Его брату не нужно слышать его кошмары).

***

      На следующий день рассвет яркий и ясный (что, по его мнению, является непосредственным и сильным признаком), тепло наступает почти сразу. Вэй Усянь ждет до последней возможной минуты, чтобы встать и успеть на завтрак, и в итоге зевает во время еды, подперев голову одной рукой и наблюдая за столовой. В Облачных Глубинах есть правило, запрещающее говорить во время еды, что имеет меньше смысла, чем некоторые другие их правила, но он еще не проснулся настолько, чтобы жаловаться, и, похоже, никто другой тоже не склонен к этому рано утром. Приглашенные ученики в основном молчат, изредка тихо переговариваясь друг с другом. После завтрака их ведут в тот же класс, что и вчера, и старший ученик рассказывает им о том, как будут проходить лекции: Лань Цижэнь будет вести большую часть занятий и будет читать им лекции обо всем, начиная с этикета, истории и заканчивая талисманами. Упоминание о лекции по талисманам привлекает внимание Вэй Усяня: он всегда интересовался талисманами и полями больше, чем чем-либо другим, и хотя сейчас он чаще всего изобретает свои собственные, у Гусу Лань, вероятно, другой подход к некоторым вещам, которые стоит изучить. В любом случае даже если это будет просто прохождение уже известных ему предметов, он не будет против такого опыта — рисование талисманов успокаивает.       После того, как все расселись по своим местам по орденам (двое из Цишань Вэнь выделялись темно-красным цветом; конечно, для них не было одеяний приглашенных учеников, поскольку они прибыли неожиданно), Лань Цижэнь вошел в комнату и снова сел за стол на возвышении, с длинным свитком в руках. Чтобы начать лекцию, он приступает к чтению правил Гусу Лань, всех трех тысяч, и это, вероятно, для их пользы, поскольку им всем придется соблюдать правила во время их пребывания здесь, и маловероятно, что многие из приглашенных учеников нашли время, чтобы тщательно запомнить вырезанное на каменной стене, но Вэй Усяню трудно сидеть и слушать все это. Особенно когда Лань Ванцзи сидит в пределах его видимости, прямо напротив прохода в центре комнаты.       Он достает лист бумаги и кисть и проводит кистью по бумаге, почти рассеянно; Лань Ванцзи легко рисовать, его изящные ниспадающие одеяния, волосы, лицо — все это уже похоже на то, что сошло с картины, и Вэй Усянь, возможно, уже наполовину закончил свою картину, когда Лань Цижэнь с раздраженным вздохом затихает. Он откладывает свой свиток достаточно громко, чтобы напугать его.       — Я начал лекции с изложения правил, потому что знаю, что никто из присутствующих не читал их, несмотря на то, что они вырезаны на каменной стене у входа, — говорит пожилой мужчина с явным раздражением в голосе. — Таким образом, никто из вас не сможет сослаться на незнание, если нарушит их. Но я вижу, что у вас у всех есть дела поважнее, чем обращение внимание на прочитанные правила. — Вэй Усянь поднимает глаза от своего рисунка и видит, что взгляд Лань Цижэня прикован к нему, что… справедливо, полагает он. — Вэй Ин.       — Здесь, — говорит он, откладывая кисть и вставая, и Лань Цижэнь критически осматривает его одежду. Ладно, да, на нем все еще красные нижние одеяния, и, вероятно, он плотнее обтянул свободные рукава вокруг предплечий, но на нем все еще одежда приглашенного ученика, что лучше, чем ее отсутствие.       — Яо, демоны, призраки и монстры — это одно и то же?       — Нет, — отвечает он и заводит руки за спину, расправляя плечи.       — Чем они различаются?       — Яо формируются из живых нечеловеческих существ, демоны — из живых людей, призраки — из мертвых людей, а монстры — из мертвых нечеловеческих существ. — Это, по крайней мере, то, в чем он хорош — быстро отвечать на вопрос, особенно если тот о самих основах мира совершенствования.       — Яо и монстров часто путают, — говорит Лань Цижэнь, и это правда. — Какой пример отличает их друг от друга?       Вэй Усянь на мгновение задумался, его взгляд упал на большое дерево, которое было видно через окно в задней части класса. Он демонстративно кивает на него головой.       — Если бы дерево позади нас подвергалось воздействию энергии определенного вида и превратилось в сознательное существо, а затем причиняло вред, оно было бы классифицировано как яо. Если бы я взял топор и срубил это дерево на дрова, оставив только пень, а затем пень превратился в существо, причиняющее вред, оно считалось бы монстром, — он задумчиво склоняет голову на бок. — Спутать эти два понятия достаточно просто, потому что многих учеников не учат понимать происхождение злого существа, с которым они сталкиваются, только для того, чтобы уничтожить его. Но если мы не знаем, как что-то появилось, как мы можем предотвратить появление другого?       — Хорошее замечание, — неохотно говорит Лань Цижэнь. — Продолжим. Какова была профессия основателя ордена Цинхэ Не?       — Мясник.       — Сколько лепестков у цветка лотоса Юньмэн Цзян?       — Девять.       — Кто первым в мире совершенствования сосредоточился на росте своего клана, а не своего ордена?       Вопрос кажется несколько острым после вчерашнего вторжения. Вэй Усянь слегка поморщился, вздохнул и сказал:       — Основатель ордена Цишань Вэнь, Вэнь Мао.       Через пару столов от него Не Хуайсан издает впечатленный звук, и Вэй Усянь отводит взгляд от Лань Цижэня достаточно далеко, чтобы увидеть, что он находится в центре внимания комнаты, и даже Цзысюань-гэ тепло смотрит на него. Как будто последние семь лет он не занимался только тем, что учился, читал, учился сражаться — он никогда не увиливал от уроков, по крайней мере, не специально. Те случаи, когда он был так занят изучением чего-либо, что полностью пропускал тренировки, не то же самое, что пропуск уроков, и он всегда наверстывал упущенное позже. Что касается мелочей орденов совершенствования, то он обязан знать все эти ответы, если собирается помочь Цзысюаню-гэ, когда тот станет главой ордена.       На мгновение воцаряется тишина, Лань Цижэнь изучает его более внимательно, после чего кивает.       — Еще один вопрос, — говорит он, спускаясь с помоста. — Был палач с женой и детьми и который убил более сотни человек. Он умер публично и был оставлен гнить на улицах на семь дней в наказание за свои деяния, и с количеством темной энергии в его теле он стал лютым мертвецом и начал преследовать и убивать. Что следует делать?       Вэй Усянь улыбается, потому что это, наконец, интересно — гипотетические сценарии, которые можно встретить на любой ночной охоте.       — Есть три общепринятых шага, — говорит он и, борясь с желанием шагать по комнате, вместо этого переносит свой вес вперед и назад на ногах. — Первый — это Упокоение. Обратиться к его семье, исполнить его предсмертное желание и тем самым освободить его от этой жизни. Но Упокоение часто невозможно, потому что многие обиженные духи на самом деле не хотят быть упокоенными или их предсмертные желания трудно или аморально исполнить, поэтому следующим шагом является Усмирение. Успокоить труп, запечатать его, извлечь из него как можно больше энергии обиды и не позволять ему причинять вред другим, надеясь, что в будущем он будет готов принять Упокоение. — Он делает вдох, по привычке снимает Чэньцин с пояса и вертит ее между пальцев, повторяющиеся движения успокаивает и сосредотачивают. — Некоторые существа слишком сильны или слишком опасны, чтобы их усмирять, что приводит нас к третьему варианту — Уничтожение. Но я думаю, что есть четвертый путь.       — Четвертый путь, — нейтрально повторяет Лань Цижэнь. — Я никогда не слышал о таком.       Он не должен говорить об этом даже вскользь. Но он почти никогда не получает возможности даже хоть немного приблизиться к этой теме, а ведь так легко свести все к очевидному выводу — он добрался бы до этой мысли даже без вмешательства Цзинь-цзунчжу, он уверен, потому что в этом есть смысл.       — Некоторые существа не могут быть упокоены и могут быть слишком сильны, чтобы их уничтожили, поэтому их можно только усмирить, — говорит он, подпрыгивая на носочках. — Например, Луаньцзан в Илине, — краем глаза он замечает, как Лань Ванцзи дергается при этом названии. Думает ли он об их вчерашнем разговоре, об упоминании о том, что Вэй Усянь рос в тени Луаньцзан? — Заклинатели не могут войти на Луаньцзан, потому что энергия обиды слишком сильна, а злые существа слишком многочисленны и могущественны и темная энергия продолжает расти, поскольку люди используют гору как свалку трупов. Но длительное подавление энергии обиды имеет свои последствия, поскольку поля для её сдерживания должны постоянно становиться мощнее и сложнее, чтобы продолжать активное подавление, потому что иначе энергия будет просачиваться в окружающее пространство — мы видим это на примере горы Луаньцзан, даже несмотря на всё, что великие ордена сделали для поддержания пограничных стен. Например…       Он делает паузу, опускается на колени перед своим столом, достает два листа бумаги, снова берет кисть и набрасывает быстрый талисман и соответствующий массив, который он закрепляет на первом, затем гораздо менее сложную версию того же самого на втором листе.       — Это основа печати, которая в настоящее время удерживает Луаньцзан от поглощения всего Илина, — говорит он, поднимая в воздух первую бумагу, и на лице Лань Цижэня появляется вспышка удивления. Тишина настолько плотная, что даже малейший шорох его ханьфу друг о друга отдается эхом. — Если я учту естественное разложение, утечку энергии, прогресс, достигнутый в области защиты за последние несколько столетий — многое из которого появилось благодаря горе Луаньцзан, — очевидное и естественное поведение самой темной энергии и избыточность, встроенную в эти защиты, я смогу создать нечто похожее на это, — он поднимает второй лист бумаги, — что представляет собой гораздо более простую систему защиты, и более чем вероятно, что она похожа на то, что орден Цишань Вэнь впервые возвел вокруг горы, когда она стала проблемой, — он кладет бумаги обратно на стол и снова вертит Чэньцин между пальцев. — Все это говорит о том, что длительное подавление не является разумной целью, поэтому остается очевидным четвертый путь. Если темная энергия не может быть очищена духовной энергией…       — А-Сянь, — прерывает Цзысюань-гэ низким, но настойчивым голосом, и Вэй Усянь закрывает рот от слов, которые вот-вот вылетят, и сглатывает. Верно. Вот почему он не может даже косвенно упоминать об этом, потому что тогда он начинает говорить, а он никогда не знает, как остановиться, когда речь идет об исследованиях, и слишком очевидно, что он потратил на это время и мысли. Его брат многозначительно смотрит на Чэньцин, все еще вертящуюся между его пальцев, и он морщится, убирает дицзы обратно за пояс и снова складывает руки вместе.       Он почти забыл, что рядом с ним и Лань Цижэнем были другие люди.       — Верно, — говорит он немного неловко. — Я думаю, что вышел за рамки вопроса, Лань-сяньшэн, приношу свои извинения. Вы хотели спросить меня о чем-нибудь еще?       В классе так тихо, что он даже не слышит чьего-либо дыхания.       — Нет, — наконец говорит Лань Цижэнь, и выражение его лица становится странным и нечитаемым. — Вы можете присесть, хотя я хотел бы обсудить ваши теории о восстановлении талисманов и эффективности систем защиты позже.       — Конечно, — отвечает Вэй Усянь, кланяясь и стараясь игнорировать ощущение дурного предчувствия. На самом деле он не сказал ничего компрометирующего и он всегда может спрятать Чэньцин (вероятно, безопаснее было бы оставить ее в своей комнате, когда он встретится с Лань Цижэнем, но идея пойти куда-нибудь без нее в лучшем случае вызывает беспокойство), так что, наверно, это действительно просто связано с академической стороной вещей. По логике вещей, он понимает, что большинство людей его возраста не разбираются в талисманах, оберегах и массивах, чтобы просто… реконструировать их систему так, как это сделал он, что, вероятно, интересует Лань Цижэня больше, чем последствия того, что он изучает энергию обиды, но он все еще не может совладать с нервной дрожью, пробежавшей по спине, когда снова садится за стол и проводит пальцами по его краю.       — Ничего себе, — шепчет кто-то в дальнем конце комнаты, и Вэй Усянь сглатывает и заставляет себя не смотреть в ту сторону. — Думаешь, поэтому Цзинь-цзунчжу держит его рядом?       — Разве до вас не дошли слухи, что…       Голос, раздавшийся гораздо ближе к нему, вклинивается прежде, чем он успевает услышать, что говорят ученики (он не может не сжать руки в кулаки, потому что почти наверняка снова поднимается тот старый слух, что он бастард Цзинь-цзунчжу, хотя он совсем не похож на Цзиня, и иногда, когда он слышит, как люди рассуждают об этом, будто его родители не имели значения, будто его отец не имел значения только потому, что он был слугой, ему хочется ударить их).       — Это было действительно впечатляюще, Вэй-сюн, — говорит Не Хуайсан, его голос низкий, он машет веером перед лицом. — Я ничего из этого не знал.       Вэй Усянь поднимает бровь, смотря на него.       — Даже того, что основатель ордена Цинхэ Не изначально был мясником? — бормочет он в ответ, достаточно тихо, чтобы его не услышали, когда Лань Цижэнь снова начинает говорить что-то о том, что первый день они начнут с обсуждения истории основания пяти великих орденов.       Не Хуайсан хмыкает.       — Я знал, что у тебя есть чувство юмора, Вэй-сюн, — весело отвечает он, а затем прячет лицо за веером. — Кстати, Лань Ванцзи пялиться на тебя.       Вэй Усянь поворачивает голову так быстро, что у него заболела шея.       Конечно же, Второй Нефрит клана Лань наблюдает за ним с непроницаемым лицом. Ранее он был очень внимателен, даже когда Лань Цижэнь просто зачитывал правила Гусу Лань, поэтому тот факт, что его внимание рассеялось именно сейчас — интересен и заставляет сердце Вэй Усяня биться в груди быстрее. Он пытается подавить это чувство, и наблюдает, как Лань Ванцзи опускает глаза на бумаги, на которых он нарисовал магические поля, затем снова встречается с его взглядом и поднимает одну бровь.       Ох. Ох. Он заинтересован, заинтересован настолько, что фактически игнорирует урок, что, должно быть, нарушает какое-то правило, но Вэй Усянь не задерживает внимание на этом. Вместо этого он берет кисть и небрежно начинает писать объяснения к сходству между нарисованным, различиям и почему он сделал такие предположения, после чего размахивает листами, пока чернила не высохнут, потом складывает бумаги и, повернувшись спиной к Лань Цижэню, кладет на пол, подталкивая, чтобы те проскользили к столу Лань Ванцзи. Тот лишь кивнул ему, затем засунул бумаги в рукав и вернулся к уроку — видимо, он намерен изучить их позже. Может быть, он действительно отведет Вэй Усяня в сторону, чтобы обсудить с ним его рассуждения, и лишь тогда можно будет завести об этом разговор, который не перейдет в обсуждение использования энергии обиды. Эта мысль заставила его улыбнуться.       Может быть, из того, что он чуть не сорвался, все-таки выйдет что-то хорошее.