Влюбляться надо в мае

Влюбляться надо в мае. Кисаки и не помнил, откуда услышал фразу эту впервые: от матери ли, брошенную шутливо, от одноклассниц ли, в коридорах школы солнцем залитых, или вычитал где случайно, пусть художественной литературы — а особенно романов — читал он чересчур мало для того, кого книжным червем прозвали. Но важно не это, вообще не это, не происхождение цитаты этой в жизни его, а то, отчего она вообще всплыла у в голове из воспоминаний давно забытых, можно даже сказать детских. Ну, в свои пятнадцать то, что около пяти-четырех лет назад было, действительно детством кажется. А влюбленность тогдашняя не более чем глупостью, знаете, когда ещё говорите, что вечно будете вместе, что когда вырастете — станете друг для друга семьей. И потом вас нещадно, по закону жанра-жизни, бурным потоком судьбы разобьет и разъединит. Будто течением горной реки: беспорядочным и смертоносным, и когда принимаешь решение сплавиться по ней, никогда не знаешь, куда тебя занесет, останешься ли ты в итоге жив. Хорошо ещё, если удастся связь пусть и тонкую, но сохранить, хотя бы письмами, хотя бы диалогами в мессенджере, приводящими в тупик, когда смотрите на сообщения последние, не зная, что ещё можно было бы написать и рассказать. И молчите. На дни, недели и месяца, а потом написать-позвонить становится чем-то невозможным из-за чувства неловкости и вины. А потом Тетта видит Хинату снова, спустя несколько лет разлуки, вспоминает те слова, и сердце мальчишеское пропускает удар. На дворе май. На дворе — весна, и в её догорающем цветении шестнадцатилетняя Хина особенно красива, особенно нежна, подобна цветущей сакуре, несмотря на то, что период их цветения давно уже сошел. А она была тут, перед ним, улыбалась ему мягко, произнося: «Давно не виделись, Кисаки..» И он, кажется, впервые был доведен до столь абсолютного смущения, что выглядело потешно. Тетта всегда старался всем видом своим серьезным выдать из себя будто бы юношу старше, чем он есть, а сейчас… а сейчас он казался младше своих пятнадцати. Будто ему снова тринадцать, и он тот мальчишка потерянный, пытающийся ужиться с царящим на улицах Токио миром гопников и мотоциклов, большую часть юности своей отсиживаясь в библиотеке. Правда, это настигло его и там, в лице Ханмы Шуджи. От этого несуразного и долговязого старшеклассника пахло мотоциклами и сигаретами, и для библиотеки школьной он выглядел… как пальма в Антарктиде. Когда этот ещё безымянный, — Тетта слышал о нем что-то, и имя из слухов вертелось на языке, но он никак не мог вспомнить, — сесть за один с ним стол попросился, Кисаки бросил немного непонимающий и вопросительный взгляд, мол, тут и так полно свободных мест… об этом он и говорит: — Разве тебе полупустой библиотеки мало? В ответ смешок тихий, но замечание это от Тетты парень пропустил благополучно, отодвигая стул напротив, присаживаясь. Кисаки сам уже думал встать и уйти, потому что такие, как он — с искрами во взгляде небезопасными и с татуированными руками, — ничего хорошего не предвещали, однако, к удивлению его, тот книгу достает. Харуки Мураками, читает Кисаки на обложке. Мой любимый Sputnik. Хлопает глазами даже как-то неверяще, и тут же слышит шутливое: — Не смотри на меня так, будто думал, что я не умею читать. Тетта тушуется. — Прости, — И уйти уже не позволяет совесть, и он сам к своей книге возвращается взглядом и вниманием. С литературой у Кисаки были… небольшие проблемы, как и с физкультурой, стоит признаться. И если во втором он был совершенно безнадежен, то первое пытался наверстать, даже сейчас. И пока этот оборванец напротив читал что-то совершенно отстраненное, Кисаки грыз что-то из программы школьной, то и дело беря ручку в руки, кладя между страниц пожелтевших закладку и откладывая книгу чуть в сторону, что-то торопливо, но почерком аккуратным записывая. Сбоку доносится: — Что проходите? Молчание секундное. — Хигути Итиё, «Сверстники». С этого разговора в библиотеке прошло два года, и до сих пор Ханма помогал ему с литературой. Они обсуждали классические произведения то и дело встречаясь там, за их излюбленным столом вдали от остальных, и литература с Шуджи стала чем-то совершенно иным, и познавал её Кисаки через диалог, через разговоры полушепотом, и какой бы оборот их беседа не приняла, Ханма всегда улыбался привычным искривлением губ. И кто бы мог из них догадаться, что в делах сердечных Шуджи тоже будет ему помощь оказывать? Вправду ведь будет. Так и в мае этом злополучном. Договорился он до встречи с Хиной у Тетты оговоренной встретиться с ним, передать кое что важное, если словам его верить. Так и стоял сейчас теплым майским вечером, ждал, ждал в месте назначенном, смотря на то, как сгущались на горизонте краски алые, темные, и не заметил в этой отрешенности задумчивой, как подошли к нему сзади, навалившись слегка на плечи. — Эй, влюбленыш. В облаках витаешь? Кисаки вздрагивает, краснея, чуть прогибаясь под весом чужим, безуспешно стараясь вылезти и выпрямиться. — Прекращай. Что ты хоте-… Обрывается на полуслове вопрос, когда к Шуджи он все же оборачивается, и видит в руке чужой — цветов букет. Свежих, весенних. Полевых. Не купленных, так вульгарно и банально выглядывающих с витрин магазинов цветочных, а тех, смотря на которые понимаешь: собирали их вручную. Обернуты они были нежно крафт-бумагой светло-коричневой, и протягивал ему, Тетте, Ханма концентрацию этих чувств весенних. Свежесобранный май, свежевыжатые эмоции. Ханма хмыкает. — Держи. Просто дай ей этот веник в руки, лады? Уж это-то ты можешь, я прав? Думаю, ей понравится. Если судить по тому, как ты её описал. Так ты скажешь о своих чувствах к ней и не делая этого, понимаешь? Нет ничего искреннее весенних цветов. Тетта цветы в руки боязливо, — чересчур осторожно, будто хрустальные они, — принимал. Слегка приблизился, втянув их запах, и ведь… ведь так похоже на то, что ощущал он, когда в глаза Тачибане смотрел. Но на Шуджи Кисаки смотрел… странно. — Откуда ты эти фразы выцепил? — Художки много читал, умник. Всё, всё, пиздуй отсюда, и чтоб без поцелуя от неё хотя бы на щеке не возвращался ко мне, уяснил? Это бросает в краску. Стоило только подумать, только представить… И ведь не остается же незамеченным. Смеется Ханма, растрепав волосы его, наверняка наведя там беспорядок полный, и хотелось возразить, но Шуджи произносит тут же: — Не делай из себя зализанного придурка. Так тебе идет куда больше. Даже небрежность бывает очаровательной. И подмигивает. Кисаки остается ему только поверить на слово, поверить в себя, и в то, что влюбляться действительно нужно в мае. Иначе до следующей весны он не доживет.       На прощание Хината действительно оставит губ касание на щеке. Это не поцелуй, нет, это что-то нежнее, как минимум от неё оно так выглядело и ощущалось. Тетта чуть прямо там ей в руки душу свою и не вложил вместе с букетом цветов полевых, что она, домой придя, когда проводит он её, в комнате своей в вазу поставит почти сразу. А после — сухоцветы сделает из нескольких, чтоб потом сотворить себе амулет из эпоксидной смолы с цветками внутри.       Так и увековечит: весну, когда вернулась, весну, когда влюбилась.