трещины в стенах

майку шиноде едва исполняется шестнадцать, когда он впервые в жизни переступает порог психиатрической больницы. от самого названия учреждения веет безысходностью и почему-то смертью. вскоре майк понимает, что эти ассоциации неспроста поселились в его голове. он осознаёт это, глядя на пациентов: вроде обычные, такие же, как он сам, подростки, но ни в одном нет той искры, что чувствуется в каждом человеке за стенами клиники для душевнобольных. эти дети - не более, чем пустые оболочки, по инерции выполняющие определённые действия, даже не отдавая себе отчёт, зачем вообще продолжают это делать. майк боязливо оглядывается, стоя в коридоре и стараясь незаметно рассмотреть их, и вздрагивает внезапно от колючего взгляда откуда-то со стороны одной из палат. в ту же секунду его окликает санитар, подошедший, чтобы показать его временное место жительства, и когда шинода вновь находит взглядом нужную дверь, проём оказывается пустым. санитар хмыкает и ведёт его к этой же палате. - а тебя за что? - интересуется за обедом подсевший к майку рыжий парень. - в смысле? - ну, положили за что? если это не государственная тайна конечно. - собеседник усмехается. - а, это... - шинода отодвигает тарелку с сомнительного качества едой. - ерунда вообще-то. меня превентивно заперли, чтоб не сделал с собой ничего. - о, классика! - понимающе кивает рыжий. - у нас тут есть ещё несколько таких, но их скоро выпишут. с таким надолго не оставляют, так что максимум через месяц ты выйдешь, если мозгоправы не обнаружат никаких отклонений и факторов риска. - слава богу... - не скрывая облегчения, выдыхает майк. - да уж, повезло тебе. но если хочешь, могу просто на всякий случай рассказать подробнее о длительном пребывании здесь. это даже интересно, если задуматься. - парень оглядывается и добавляет тихо, наклонившись ближе, чтобы не услышал никто: - да и подводных камней тут не сосчитать. майк зачем-то оглядывается тоже, после чего согласно кивает. рыжий вновь улыбается. - прекрасно. тогда... в общем, есть тут один пациент... весьма странный, если честно. ни с кем не общается, боится любого движения, даже если оно направлено не в его сторону. говорят, один раз даже санитара ударил. и, кажется, он с тобой в одной палате. будь осторожен. в этот момент майк вновь чувствует спиной тот же взгляд, и не решается обернуться. в палате на шестерых определить того самого, от кого, судя по слухам, стоит держаться подальше - задача не из лёгких. впрочем, майк справляется быстро, вешая воображаемый ярлык со знаком вопроса на тощего невысокого шатена, с утра до ночи сидящего на подоконнике с тетрадью и ручкой. голоса этого парня он не слышит всю первую неделю, и даже начинает подозревать, что тот и вовсе немой, однако это оказывается неправдой - шинода застаёт его короткий диалог с санитаром в столовой, когда парень, судя по всему, не впервые отказывается от еды. голос его майк запоминает хорошо: высокий, чуть хрипловатый, какой-то слишком мёртвый даже для этого места. майк любопытен, он строит теории касаемо прошлого этого загадочного пациента, но все его предположения разбиваются вдребезги, когда он, зайдя вечером в палату, обнаруживает там того самого парня. одного. и в слезах. повинуясь первому порыву, майк садится рядом с ним на подоконник, произнося тихо, чтобы не испугать: - что у тебя случилось? тут же в него впиваются два тёмных, проницательных глаза, и шинода осознаёт, чей взгляд он чувствовал на себе раньше. от него в дрожь бросает. а парень молчит, словно выискивая признаки угрозы в поведении сидящего рядом. - как... как тебя зовут? - всё так же тихо спрашивает майк. шатен вжимается в стену, на которую опирается спиной, и отводит глаза. - честер. - отлично, честер. я майк. - шинода пытается улыбнуться, но клиника словно высасывает положительные эмоции, и улыбка выходит изломанной и неровной. - так что произошло? - я... к врачу заходил. а когда вышел, ко мне подошёл один... местная банда, они тут частые гости и задерживаются в отделении прилично. он выхватил тетрадь, пролистал и начал смеяться, угрожая, что при всех вслух прочитает. я сказал ему отвалить, а он тетрадь порвал. а там несколько неплохих стихов было... - ты пишешь стихи? - удивляется майк. - ага, время от времени... на воле пытался иногда класть свои тексты на музыку, и даже группа у меня наклёвывалась, да только одна моя ошибка поставила на всём этом крест, и теперь я здесь. он отворачивается, а майк несколько секунд молчит, переваривая внезапный поток информации и пытаясь сообразить, как же утешить собеседника. - слушай, - несмело начинает он наконец, - классно, что ты даже в таком месте, в такой обстановке продолжаешь творить. я вот совсем потерял всякую мотивацию, рисование вовсе из моей жизни ушло. и мне кажется, что с группой у тебя всё получится, вот выйдешь отсюда... - вряд-ли выйду. - внезапно перебивает честер, всё так же не глядя на него. - но... почему ты... - это долгая и хуёвая история. не та, которую я готов рассказать. прости уж, но это... просто слишком личное. снова наступает тишина, и шинода осознаёт, что, кажется, сказал лишнего. - честер... - окликает он, и, не дождавшись ответа, продолжает: - я не буду давить и выпытывать у тебя ничего, но... если захочешь поговорить, обращайся. и ещё... - честер наконец смотрит на него из-под отросших вьющихся волос. - опиши мне ту банду. если ещё раз пристанут к тебе, я с ними поговорю. майк плохо находит общий язык с другими пациентами. точнее, он его вообще не находит. все слишком отстранённые, абсолютно незаинтересованные в новых знакомствах и в происходящем вокруг в принципе. самые нормальные выписываются быстро. в конце концов единственным собеседником шиноды становится тот самый нелюдимый поэт честер, вечно сидящий на подоконнике палаты и постоянно пропускающий приёмы пищи. холодный, загадочный честер, который однажды ночью, думая, что майк спит, произносит шёпотом короткий монолог, в котором шинода различает собственное имя и слово "друг". и это греет душу, тогда как тело дрожит под тонким одеялом на старой больничной кровати. майк не открывает глаза, только зарывается лицом в подушку, улыбаясь улыбкой счастливого идиота. честер хмыкает и устраивается на соседней кровати. а через несколько дней майка выписывают. врач желает удачи и скорейшего возвращения к нормальной жизни, родители отлично играют счастливую семью, и майк хочет то ли отмотать время назад, то ли провалиться сквозь землю, особенно когда выходя из отделения, чувствует на своей спине сквозящий печалью взгляд. возвращение к нормальной жизни происходит слишком быстро, майк даже опомниться толком не успевает. отсидеться дома ему не дают, и уже на следующий день после выписки он вваливается в школу, навстречу стрессу, несправедливо заниженным оценкам, травле - в общем, реальности, которую его родители и врачи именуют нормой. впрочем, едва заканчивается первый урок, майк понимает: раньше было вполне нормально. по крайней мере терпимо. эта мысль проскальзывает в голове, когда его буквально за шиворот вытаскивают из класса и притискивают к стене. далее следует удар в живот и колкое "возвращайся в дурку" в самое ухо. кто именно это делает - майк не запоминает, да и не имеет это значения, когда и весь класс, и преподаватели с этим заодно. как они узнали - он не задумывается. и без того ясно, что родители не послушали его и рассказали обо всём директору, тот в свою очередь доложил учителям, а те растрепали учащимся. "ничего необычного," - убеждает себя майк, промывая свежие ссадины, - "и похуже бывало. одним слухом больше, одним меньше - это ничего не изменит." в это время за дверью школьного туалета одноклассники майка заканчивают рвать на мелкие кусочки один из его рисунков. ничего необычного. спустя полтора месяца учёбы майк не выдерживает и совершает попытку самоубийства. больница уже не кажется такой жуткой, как в первый раз. теперь здесь всё знакомое - почти родное, чёрт возьми, - и занятие искать не придётся: родители в последний момент разрешили взять с собой гитару. шинода удивляется, когда его ведут в ту же палату, в которой он лежал раньше. и роняет челюсть на пол, когда видит на подоконнике честера. - он оттуда не слезает почти, - улавливает он голос медсестры, - видать, тебя дожидался. неудачную шутку майк не удостаивает вниманием, поскольку его взгляд, ошарашенный, испуганный и почти радостный, намертво скован с таким же. только у честера в глазах боли чуть больше почему-то. и руки у него дрожат. лишь убедившись, что в палате кроме них никого нет, шинода стремительно сокращает расстояние, притискивая к себе вздрогнувшего от прикосновения парня, поражаясь тому, что тот успел похудеть ещё больше с их последней встречи. а ещё он подстригся, и волосы теперь не свешиваются на глаза, а ещё он их осветлил, и проколол нижнюю губу, и сменил стиль одежды - всё это доказывает, что его тоже выпускали, и это майка радует несказанно. одно только беспокоит, и майк, с трудом оторвав от себя честера, спрашивает тихо: - почему ты снова здесь?.. а честер в ответ улыбается криво и совсем не весело. - ничего необычного. и отводит глаза, а затем и вовсе идёт к своей кровати. "ничего необычного..." шинода в два широких шага сокращает расстояние до минимума, останавливаясь у изголовья кровати, на которой свернулся клубком боли и животного ужаса честер. - я расскажу свою историю, - произносит он отрывисто, - но только если после этого ты расскажешь свою... друг. последнее слово шинода произносит с нажимом, и ему почти в кайф то, как блондин от этой интонации вздрагивает. майк рассказывает, сидя на постели честера, так и не сменившего позу. рассказывает о том, что подвергается травле с самых первых классов. о том, как ему однажды сломали гитару, и как потом осуждающе смотрели на него родители, чьим подарком и был инструмент - словно бы это сам майк поступил так со сразу полюбившейся вещью. о том, как каждый его рисунок оказывается разодран в клочья, как его поджидают за школой, как после предыдущей выписки ему каждый день кричат в спину разнообразные оскорбление, основанные на всевозможных психических расстройствах. о том, как наглотался таблеток, пока родителей не было дома. о том, как рад увидеть его, честера, живым. - живым? - глухо переспрашивает блондин, стоит шиноде замолчать. - не думаю, что это можно назвать жизнью. а впрочем, тебе виднее. - не томи уж, выкладывай. - майк тяжело вздыхает, понимая, что монолог будет тяжёлым как для честера, так и для него. чез садится, опираясь спиной о стену, и разглядывает свои руки. говорить он начинает не сразу. а когда начинает, майк оказывается к этому абсолютно не готов. - когда ты поступил впервые, я находился здесь уже четвёртый раз за последние два года. не так много на первый взгляд, но я, знаешь ли, задерживаюсь тут надолго, потому мне хватало. как так получилось? а очень просто: моему папаше попросту неудобен сын, открыто признавшийся в том, что его несколько лет ежедневно насиловал друг семьи. кстати, мой отец занимается расследованиями такого рода преступлений. забавно, а? за чужих детей трясётся, а своего сына спихнул в больничку, сказав "не позорь меня". - он заливается истеричным хохотом резко, и так же внезапно становится снова серьёзным. - так я попал сюда впервые. интересно тебе, что было дальше, а, майк? я не стал молчать. о том, как отец со мной обошёлся, начали узнавать люди, и он опять упрятал меня сюда. выйдя вновь, я ушёл с матерью, а у неё новый мужик, так как с отцом она развелась ещё давно. и мужик этот возненавидел меня сразу же, причём я и не делал ничего ему... а он сделал. и не раз. честер замолкает и поднимается с постели. прежде, чем шокированный майк успевает сказать хоть слово, просторная кофта блондина летит на пол, обнажая болезненно худое тело с чётко проступающими костями. чез стоит к нему спиной, и майк видит на его бледной коже роспись ярких синяков. а ещё рубцы, как от глубоких порезов. честер разворачивается, давая оценить ущерб с другой стороны - там картина не лучше, только вдобавок по рёберной вязи тянется созвездие из сигаретных ожогов. а ещё на запястьях следы от верёвок. и на шее тоже. майк в прострации тянет руку. едва касаясь, проводит пальцами по груди честера. тот вздрагивает, но не отходит. шинода со вздохом притягивает его к себе, затягивая на колени, и утыкается лицом в худое плечо, чувствуя, как в его рубашку вцепляются длинные пальцы. - из-за него ты попадал сюда третий и четвёртый раз, верно? - спрашивает шинода. - ага. а в этот... сам постарался. - чез указывает на след на шее. - не выдерживал потому что. майк ничего не отвечает, только обнимает его крепче. - знаешь, - нарушает он тишину спустя несколько минут, - ты очень изменился с прошлого раза. стал... более открытым, более... живым, что-ли? не знаю, как описать. - оно и понятно, - усмехается честер, - я в то время был обколот всевозможными лекарствами, из-за чего с трудом формулировал даже простые предложения. помнишь ведь? а накачивали меня по требованию отца, он приказал делать это ещё в самый первый раз... чтобы я не смог ничего рассказать. они не сразу смогли подобрать дозу, ибо я на воле от безысходности баловался веществами, ну и сделал себе терпимость к некоторым препаратам. то, что мне вводили, кита убить с одного укола может. а я... живой, и при встрече с тобой даже смог заговорить. врачу, кстати, это не понравилось. и за то, что я тебе всё это рассказываю, мне потом влетит от него. сердце майка пропускает удар. честер чувствует. сжимает его в объятиях крепче и спешит заверить: - тебе ничего не будет. твои родители наверное стали лучше к тебе относиться, не знаю, но из того, что слышал мельком, сделал такой вывод. майк не знает, что ответить на это. спустя несколько минут честер слезает с его колен и ложится на постель, не потрудившись поднять сброшенную на пол кофту. он поворачивается в сторону окна, за которым проносятся в бешеных порывах ветра крупные хлопья снега. майк укладывается рядом. накидывает на них обоих одеяло и обнимает под ним честера за талию, стараясь согреть хоть немного своими руками. чез кладёт свои ладони поверх его, вскоре проваливаясь в сон, успев только невнятно пробормотать: - только не отпускай... майк едва слышным шёпотом отвечает, что и не собирался. утром честер удивляется наличию в палате гитары. шинода предлагает сыграть, намекнув, что будет не против услышать что-то из его собственных песен. - я давно не играл, и подставить музыку под свои стихи с непривычки не смогу... - виновато опускает глаза тот. - но... нирвану знаешь? шинода кивает. - прекрасно. - и честер бьёт по струнам. "I'll start this off Without any words. I got so high I scratched 'till I bled. I love myself Better than you! I know it's wrong So what should I do?" он закрывает глаза и продолжает петь всё увереннее, ни разу не запутавшись в аккордах и словах. его высокий голос вписывается в песню идеально, и майк ловит себя на мысли, что хотел бы слушать его пение вечно. он понимает, почему честеру нравится нирвана: песни кобейна пропитаны надеждой и безысходностью одновременно, и в глазах честера даже при первой встрече он видел именно это. чез словно сам является одним из персонажей этих песен, настолько хорошо он чувствует каждое слово, каждую строчку. когда песня заканчивается, майк начинает аплодировать. честер краснеет и опускает голову, пытаясь скрыть следы смущения. майк ничего об этом не говорит, всё ещё боясь отпугнуть этого невероятного парня. постепенно приближается новый год. к майку приходят родители, и он убеждается, что честер был прав - отношения с ними действительно налаживаются. они много извиняются, спрашивают, как он вообще. шинода решает рассказать им о честере. родители радуются, что он наконец нашёл друга, а майк косится на сидящего на подоконнике чеза, и видит на его лице печальную улыбку. - знаешь, - говорит блондин после того, как за родителями шиноды закрывается дверь, - я рад за тебя. у тебя, похоже, всё понемногу налаживается. есть надежда, что больше сюда не загремишь. едва договорив, он прячет лицо в ладонях, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. майк соображает долго, и только через полминуты садится рядом, прижимая парня к себе. - ты чего, чез? радости в твоём поведении я не вижу. - прости, просто... - честер вздрагивает, словно ожидая удара. - вчера я говорил со своим врачом. довольно скоро за мной должны прийти. майк давится воздухом, осознавая, что это может значить. - мать?.. - ага, со своим бойфрендом. догадайся, что меня ждёт, как только выйду отсюда. шинода рвано выдыхает, обнимая его крепче. слова внезапно кажутся лишними, и вместо бесполезных в этой ситуации утешений он начинает планировать следующий разговор с родителями. - теперь ты знаешь всё. - смотрит майк на отца взглядом мученика. - помощь нужна даже не мне, но... - я понял. - голос отца подрагивает, и он отворачивается, не давая волю эмоциям. - прости, что прошу о таком, - начинает оправдываться майк, когда чувство вины начинает неприятно грызть изнутри, - но этот парень... для меня он не чужой человек. я считаю, что неправильно оставлять его с этим, но чтобы хоть как-то повлиять на ситуацию, мне нужна твоя поддержка. - я понял, майк... - от того, с какой болью звучать эти слова, шинода-младший вздрагивает и подавляет желание снова извиниться. - это... будет сложно. но учитывая историю этого мальчишки... я готов попытаться. обещаний давать не буду, но знай, что я сделаю всё, что в моих силах. в этот момент майк понимает: честер точно не ошибся, сказав, что у него всё налаживается. день, когда честера должны забрать, настигает их обоих слишком резко, лавиной тревожности накрывая с головой. чез дрожит в углу палаты, не подпуская шиноду к себе, и тот занимает его место на подоконнике, молча сходя с ума. светлые, зеленоватого оттенка стены давят, многочисленные трещины словно насмехаются над его затеей: "ты правда надеешься, что вытащишь его? не выйдет, его заберут у тебя!". шинода хочет орать, что нет, не бывать этому, но вспоминает слова отца о сложности этого плана, и аргументов просто не остаётся. он в красках представляет спор, разгоревшийся сейчас в кабинете главного врача, и сознание дорисовывает кадры того, как в палату врывается безликая в его воображении фигура, как шарахается от неё честер, и как его вытаскивают из палаты, уводя прочь, оставляя майку лишь невысказанное "прости", не успевшее сорваться с языка. он представляет всё это, и ему кажется, что сейчас его нахождение в больнице вполне оправдано. от этого почти хочется смеяться. снег за окном валит сильнее, его подхватывает и закручивает воронками ветер - погода словно создаёт визуальное сопровождение для мыслей шиноды. честер словно чувствует всё это - из угла доносится череда сдавленных всхлипываний, и майк давит в себе желание подойти и обхватить руками трясущееся в истерике тело. нельзя - он понимает, - нельзя давать надежду, когда сам не знаешь, чего ожидать. в помещении становится всё холоднее. ветер затихает внезапно. в ту же секунду, как по команде прекращается снегопад. а затем открывается дверь, заставляя обоих пациентов вздрогнуть. честер не поднимает глаза, майк знает, что он не хочет видеть вошедшего... да он и сам не хочет. ему до безумия страшно, и он едва не падает с подоконника, услышав голос главного врача: - собирайтесь. оба! не говоря более ни слова, он покидает палату. честер поднимается первым. достаёт свою сумку - потрёпанную и старую, как и все его вещи, - засовывает туда то немногое, что лежит на его столике. на шиноду он не смотрит, словно уже похоронил их дружбу, и от этого сердце майка болезненно сжимается. они выходят в коридор одновременно. майк поднимает глаза на единственного ожидающего их человека - собственного отца. смотрит на него, и не верит в то, что нет неподалёку того монстра, что сейчас схватит честера за руку и потащит прочь из здания. после череды разочарований поверить в удачу нелегко. - пап? - несмело подаёт он голос. - почему ты один?.. - а с кем я должен быть? - улыбается отец. - мама дома, разве забыл? - но мы... - именно, что вы. вы оба сейчас идёте вниз и ждёте меня возле машины. майк несколько секунд прожигает взглядом довольного собой родителя, после чего подходит медленно и кидается ему на шею, не зная, как иначе выразить всю ту бурю эмоций, что сейчас зарождается у него в голове. спустя минуту он поворачивается к честеру: тот стоит неподвижно, дрожащими пальцами сжимая ручку сумки. шинода подходит к нему и протягивает руку. - пойдём. в момент, когда в его запястье вцепляются холодные пальцы честера, майк видит через решётку на окне, как из-за занавеса тёмных, низко висящих туч медленно, как главный герой какого-то сюрреалистического спектакля,появляется солнце.