сродство

После смерти отца у Люсиль остаётся огромный дом и стопка комиксов про Джокера. Она листает их снова и снова, кадры сливаются в цветное пятно. Люсиль бродит по дому. Подчеркивает макияжем бледность и истощённость, одевается в чёрное с ног до головы и едет к их адвокату. Люсиль выслушивает его, чинно сидя в кресле у него в кабинете. Она знает, что он видит траурный облик, тени, залёгшие под ее глазами, непролитые слезы, сухие, скорбно сжатые губы. Жалеет ее – осиротевшую, чуть не погибшую от рук собственной матери. Люсиль это нравится. Люсиль в сущности плевать. Она хочет получить недвижимость и деньги Шарпов наконец. Она хочет забыть о матери навсегда, отвязаться от нее и спать по ночам в собственном доме, не слушая ничьи истерики. Лечащий врач Беатрис встречает Люсиль даже слишком тепло. Выражает соболезнования по поводу смерти отца – уже не впервые, кажется – и доверительно беседует с ней о состоянии матери. Люсиль держится спокойно и слушает крайне внимательно. У миссис Шарп не наблюдается никаких улучшений, но Люсиль просит о встрече. — Ciao, mamma, come va? – здоровается она, зная, как мать ненавидит итальянскую речь из ее уст. Как ненавидит мысль о том, что глупая и жалкая дочь достигла хоть каких-то высот без нее. Беатрис взирает на Люсиль, едва сдерживая злость. Мать похудела – это заметно даже под пижамой – осунулась, рыжие волосы измазала седина. Мать полна ярости и совсем немного – отчаяния. Она в шоке, что оказалась здесь. Благодаря Люсиль. — Зачем ты пришла? – если бы взглядом можно было убивать, Люсиль не стало бы в эту же секунду. Она тонко улыбается. — Узнать, не нужно ли тебе чего, мамочка. «Мамочка, не надо, пожалуйста!» — Мне нужно, чтобы ты сдохла. Люсиль усмехается. — Я была у твоего доктора и у адвоката. От новостей Беатрис меняется в лице как марионетка, которую тянут за ниточки. – Ты глупая тварь, Люсиль. Ты ничего не сможешь удержать в своих руках! Ты разрушишь все, чего я добивалась столько лет! Беатрис не выдерживает, пытается броситься на дочь. Миссис Шарп скручивают очень быстро, но Люсиль успевает заметить отчаяние и безумие в ее глазах – как у загнанного в угол зверя, бешеного, огрызающегося из последних сил. Ее мир перевернут, руками Люсиль – бессловесной, молчаливой, ни на что не годной Люсиль. Беатрис нужны краска для волос и новая одежда. Люсиль не собирается заботиться об этом. Она возвращается к доктору – угнетённая, сбитая с толку. Он жалеет ее, но он так же желает ее денег. И это то, что ей нужно. Люсиль больше не собирается возвращаться. Она обновляет окрашивание волос в салоне и наконец отвечает Юнис после пятнадцати пропущенных звонков. Собирает блестящие смоляные пряди в пучок, красит губы и едет на встречу. — Люсиль... Это так ужасно. Юнис обнимает Люсиль, льнет к ней, касаясь щекой волос, окуная в сладкий запах своих противных духов. Люсиль кладет руку Юнис на спину, мечтая отпихнуть от себя. — Как ты держишься? — Рыдаю каждую ночь. — Я даже не представляю, каково тебе сейчас. Юнис дура. Но она – хорошая девочка из респектабельной семьи, заботливая дочь и сестра, бойкая, умеющая обзаводиться нужным связями. Полезная – по-своему. Теперь Люсиль придется чаще выходить из дома. — Хочешь выпить? — Да. Люсиль надеется, что ее улыбка выглядит действительно вымученной. Но Юнис ничего не замечает, радостно падая на диванчик и утыкаясь в меню. На контрасте с ней, одетой в светлый костюм, Люсиль подобающе мрачна – в черной водолазке, юбке и ботфортах. Кроваво-красный кулон Беатрис покоится на груди – мешает дышать. — Слышала про Томаса? – спрашивает Юнис, все ещё изучая меню. — Что там с ним? — Он наконец вернулся. — Его всё-таки выпустили из дурдома? — Люсиль. — Что? – Люсиль прекращает перебирать в пальцах цепочку кулона, следя за Юнис. Та смотрит на неё. — Это был несчастный случай. Доказали, что он не убивал эту женщину. Маргарет, кажется. Юнис наконец заказывает еду и выпивку. — И где он сейчас? — Увивается возле Эдит Кушинг. Читает ей стихи. Люсиль давится смехом. — Хрень какая-то. Юнис смотрит на нее внимательно. — Он что, её... — Что? Нет! – смеётся Юнис. – Зачем он ей? У нее же планы на Алана. Чувствую, Томасу просто нравится над ней издеваться. — Чем она сейчас занимается? — Пытается издать свою новую книгу. — О чем? — Какая-то чушь про призраков и какой-то багровый пик. То ли мистика, то ли фэнтези. Почему бы Эдит Кушинг не писать книги? Под крылом любящего отца, при деньгах, с уверенностью в завтрашнем дне, с крепким плечом Алана МакМайкла рядом. Почему бы беззаботной и оберегаемой, не знающей проблем Эдит Кушинг не писать про съедающих тебя демонов и черные бездны разума? Когда приносят заказ, Люсиль прячет задумчивую улыбку за бокалом. Алан заезжает за Юнис вечером. Здоровается с Люсиль, окинув ту взглядом. – Люсиль. Мне очень жаль, что так вышло с твоими родителями. — Спасибо, Алан. Они все жалеют её – образованную, умную, достойную молодую женщину, замурованную в доме жестокой матерью. Потерявшую большую часть жизни жертву постоянного насилия и унижений. Кто бы знал, что респектабельная бизнес-леди Беатрис Шарп дома превращается в ненормальную садистку, которая, не справляясь со вспышками жестокости и изменами мужа, срывается на единственной дочери. Это привело всех в шок. Это вызвало возмущение и жалость – к Люсиль. А вместе с тем – возросшее уважение. Она выжила, она справилась с этим кошмаром – и продолжает навещать мать, после того, как мать ее едва не убила. Люсиль Шарп теперь чуть ли не святая. И ей так удобно. Она возвращается домой – в особняк, который перестал быть клеткой. Благословенно пустой, он теперь только ее, Люсиль, дом. Никаких других Шарпов здесь больше не будет. Люсиль снимает обувь, переодевается, удаляет макияж, умывается перед зеркалом в ванной – долго смотрит на свое мокрое бледное лицо сквозь пряди черных волос. Вспоминает отца – высокого и красивого, рыжего, с зелёными, как у нее, глазами. Люсиль благодарна ему – за то, что порой он приходил вовремя и останавливал мать. «Оставь ее, Беатрис! Хватит!» «Я сама разберусь с ней, Джеймс, не вмешивайся!» Тяжёлая пощёчина заставляла Беатрис заткнуться и перестать вопить. После нее в комнате разливалась тишина. После нее Люсиль уже не было так больно, как было до, пока ее били всем, что Беатрис под руку попалось. После нее в комнате разливался запах чужих женских духов и сигарет отца, который тащил мать в комнату, крепко ухватив за руку. «Еще раз я увижу, что ты её калечишь – закрою тебя в клинике навсегда. Ты поняла меня?!» Люсиль должна была ненавидеть эти слова. Но они давали ей надежду. Но однажды отец просто ушел. Он не хотел, чтобы Люсиль калечили – однако по большому счету ему было плевать. Он даже не забрал ее с собой. И Люсиль поняла, что должна защитить себя сама. (Потому что после его ухода мать обезумела ещё больше.) Люсиль сушит волосы, расчёсывает их и бродит по пустому дому, как бесплотный дух. Касается клавиш пианино чуткими пальцами, наигрывает пару нот. Единственное, что Беатрис в ней не сломала. Потому что дочь, играющая на музыкальном инструменте – это изысканно. Даже если в остальном дочь методично унижали и топтали. Даже если дочь тупая, бесполезная и бестолковая идиотка, которая виновата во всех несчастьях своей матери. Беатрис ненавидела Люсиль за то, что та с детства научилась молчать. Молчала всегда. Не просила, не умоляла, не пыталась угодить. Не искала материнской любви. Люсиль впитывала ненависть Беатрис, чтобы в этом обрести силу. Люсиль уходила в учебу с головой, закрывалась, сбегала из дома, засыпала с учебниками, пытаясь утонуть в этой черной, как дёготь, злости. Не чувствовать ничего другого – усталость и злость, и вместе с тем силу. И выжить. Беатрис внезапно оставила дочь в покое, когда та поступила в университет и съехала из дома. А потом Люсиль узнала о смерти отца. И поняла, что пора вернуться. Беатрис пыталась повредить рассудок дочери, чтобы избавиться от нее. Но Люсиль сама свела ее с ума. Подстроить все так, будто мать пыталась ее убить, оказалось не так уж и сложно. Ведь она действительно пыталась. И убивала все эти годы. Люсиль уже была мертва – разве сложно было поверить? Люсиль приходит на идиотское сборище бывших однокурсников, чтобы снова выкупаться в чужом сочувствии и, может быть, узнать что-нибудь полезное. Люсиль выделяется в толпе даже сейчас – густо накрашенная, одетая в траурный черный, на высоченных каблуках, с усталостью, могущей сойти за скорбь. Окружающим быстро надоест образ жертвы – но теперь уже плевать, у нее есть карты помимо этой. Все облизывают ее любопытными взглядами, но Люсиль все равно. Мать тоже была красивой, ей это не помогло. Юнис и Памела, нарядные и радостные, затаскивают Люсиль в объятия – теплое кольцо из атласа платьев и душистых волн волос. Ее это даже не раздражает, так она онемела внутри. Хотят тискать как куклу – пусть. Маленькие глупые бабочки. — Хорошо, что ты пришла. — Какая глупость, Памела, я не могла не прийти. — Энола тебе не писала? — Нет... наверное. Мне было не до переписки. Люсиль знает, каким будет эффект от этих слов, прежде, чем договаривает. Юнис делает Памеле страшные глаза. Та проглатывает оплошность и замолкает, тут же отводя взгляд и переводя тему. — Это Эдит там? С Аланом. Юнис смотрит в направлении взгляда Памелы. — Да, она. Рассказывает ему о своей новой книге, должно быть. Памела фыркает – Эдит ей не нравится, ее книги тоже. — Я напишу Эноле. Люсиль уходит подальше от толпы – пожалуй, организовать встречу на природе было прекрасной идеей – устраивается на переносной скамейке, положив ногу на ногу, и утыкается в телефон, смахивая уведомления и ища в мессенджере диалог с Энолой. Чтобы в следующую секунду замереть от ощущения чужого взгляда. Томас на соседней скамейке смотрит на Люсиль внимательно-настороженно. С нездоровым интересом. Люсиль такие взгляды терпеть не может – словно тебя сажают на поводок. Она пристально смотрит в ответ и размыкает губы, бросая безразлично: — В чем дело? — Люсиль Шарп. Ее имя очень странно звучит из его уст – негромко и бархатно. — Мы оба знаем, кто я. — Я давно тебя не видел. Ты все ещё злая. — А ты всё ещё опасен для женщин? — Смотря в каком смысле, – отвечает Томас с милейшей улыбкой. Люсиль раздражается. Блокирует экран телефона движением пальца. — Во всех смыслах. Ищешь девушку с наследством? Слух режет смех – внезапный, громкий, беззастенчивый. Ей хочется хлестнуть Томаса по лицу – чтобы оборвать его. Чтобы не видеть этой демонической улыбки. Дурацкой. — А у тебя есть наследство? – спрашивает Томас, отсмеявшись. — Есть. Но тебе оно не понравится. Намек прозрачнее слезы. Но Томас – внезапно – оказывается рядом и въедается в Люсиль взглядом искрящихся голубых глаз. Она ругает мысленно свою привычку сидеть на краю – Томас близко. Слишком близко – Люсиль чувствует запах его парфюма. Томас мгновение смотрит на кулон Беатрис на ее груди и снова в глаза. — А вдруг? — Это правда, про Маргарет? Люсиль научилась затыкать поток чужих слов. Они больше ею не не овладеют. Но истина страшнее. Потому что Томас кивает. И Люсиль кипит от отвращения. — И где она сейчас? Томас наклоняется к ней ближе, чтобы с улыбкой шепнуть в ухо: — В могиле. И смотрит на Люсиль невинно. А в глазах – черный дёготь, где-то на самом дне. Но она видит. Люсиль не знает, что случилось с Маргарет МакДермотт на самом деле, но те, кто совершают то, что совершила она, должны получить своё. И темно-красные губы Люсиль расплываются в злой улыбке. Томас внезапно очарован. Энола так и не получает сообщений. Люсиль говорит с ним, и ее отпускает. Отпускает отрава невысказанных слов, жгучая, застоявшаяся, чёрная. Всё, что Люсиль годами не говорила, потому что боялась, что захлебнётся в этой ненависти, отпустив ее и ослабев. Люсиль жила этим холодным глухим молчанием. Томас не жалеет Люсиль – он восхищается ею, боготворит ее, злую, сломанную, холодную до полной бесчувственности. И Люсиль нравится это равенство. Нравится их ужасное сродство, общая червоточина. Нравится эта тяга к нему – так же, как и его влечение к ней. Однажды вечером Люсиль впускает Томаса в только её, Люсиль, дом. Тихий, просторный, темный, ожидающий ее после долгого дня. Двое воспринимаются в нем странно, поэтому Люсиль долго стоит возле двери, не зажигая свет, не сбрасывая с себя оцепенение. Пока Томас не обвивает рукой талию Люсиль, притягивая к себе и целуя в затылок, грея дыханием. Она застывает, потому что это странно. Больно. Не побои, не унижения, не ненависть, не холод. Нежная ласка – вот что больно и странно. Так, что хочется повести плечами и отстраниться, избавившись от нее. Люсиль поворачивается в кольце рук Томаса, смотрит на него настороженно. И видит в его глазах тьму. Бархатную, непроглядную – собственная отзывается в ней, – и Люсиль ныряет в его тьму по самую душу. Пускает его ближе и ближе, пока в сгущающихся сумерках не расплываются контуры тел. Томас осматривает дом, Люсиль ходит за ним следом, лохматая и полуодетая. Они останавливаются не сговариваясь возле огромного портрета Беатрис Шарп – красивой, рыжей, надменной, жестокой даже в собственном изображении. — Откуда он? – спрашивает Томас. — Мать была очень красивой. Отец восхищался ею и однажды заказал его. Ей нравились подобные вещи. — Почему ты не сняла его? — Чтобы помнить, какой я не должна быть. Беатрис Шарп умирает в больнице. Люсиль, вся в черном, присутствует на похоронах, пьет вино, занимается сексом с Томасом, живёт. Обретает свободу и контроль. Они меняют документы, уезжают из страны, женятся тайно, отправляются в Италию, светлую и солнечную, в гости к дурочке Эноле, в ее уютную виллу, к красивой, знойной, жизнелюбивой Эноле – та просияла, увидев Люсиль у своего дома, и ринулась обнять, осыпая щебетанием на итальянском. Люсиль нацепляет лёгкую улыбку и осторожно касается спины Энолы. В Италии Люсиль и Томас счастливы, опьянены солнцем и страстью – омертвелость сходит с души, они оба тонут в безумии, что в понятие любви не умещается. И Люсиль дышит свободно. Тупая сучка Энола случайно толкает ее, Люсиль падает с лестницы и теряет ребенка. После возвращения из больницы Люсиль сидит на постели в доме насмерть перепуганной Энолы и смотрит в стену пустыми глазами. Все вокруг затихло, словно отступило перед Люсиль. Она могла свернуть себе шею, упав, но выжила и даже не осталась прикованной к постели. Всхлип в тишине кажется чужим. Люсиль плачет – впервые за много лет плачет так, что ее всю трясет. От ярости, от боли, от горя – одинокого и необратимого. Она продолжает рыдать, даже когда Томас приходит, чтобы обнять ее. И это приводит Люсиль в ужас. Она замолкает внезапно. В голову приходит холодная мысль. Тупая сучка Энола очень любит жизнь. Но и их ребенок тоже. Мог бы полюбить. Люсиль кажется, что она умирает. Одна в родительском доме, на полу – снова ребёнок, которого никто не спас. Умирает, как хотела мать. Круг замыкается и душит её.