Призраки умерших надежд

      Дайнслейф.       Далеко не каждому в Группировке знакомо это имя. Кто-то слышал о нем лишь мельком, кто-то не ведает даже о его существовании, и только двое знакомы с ним лично.       Но вот если убрать с этой истории пелену лжи, то окажется, что их на самом деле трое. И этот «Третий» втайне от всей Группировки сотрудничал с Дайном и поспособствовал тому, чтобы отправить Панталоне в тюрьму.       Возможно, Дайнслейф производит впечатление человека, который очень серьезен в своих намерениях и пойдет на все ради отмщения. И это действительно так, но вот на самом деле на убийство он не способен — до поры до времени — поэтому очевидно, что возлюбленную Панталоне убил не он, а человек, который определенно не отказался бы от возможности вернуть себе назад свои четыре миллиона, которые Дайн предложил в качестве платы.       — Ты всегда, даже порой неосознанно, причиняешь людям одну только боль. Даже самым близким. Даже тем, кого любишь. Даже себе, — Дайнслейф подошел к краю крыши, глянув вниз и смотря на труп, распластавшийся в луже собственной крови. — Такие, как ты, в конечном итоге заканчивают жизнь самоубийством.       Самоубийство — слабость. Дотторе всегда так считал.       Ему хотелось скинуть Дайна с этой крыши, заставив повторить судьбу трупа внизу. Он мог это сделать. У него была возможность. Было желание. Но единственное, что его останавливало, это понимание, что Дайнслейф его единственный шанс вернуть назад те четыре миллиона, которые Дотторе выплатил Панталоне.       — Я тебя уже ненавижу, — тихо, но твердо сказал Дотторе, наблюдая за тем, как губы Дайнслейфа расплываются в улыбке.       Может, если бы он убил Дайна в этот день на той крыше, наша история закончилась бы иначе.       Может, двое из нас были бы живы.       Но мы понимаем, что Дотторе плевать на это хотел. И если бы знал о последствиях, между жизнью двоих из нас и четырьмя миллионами, выбрал бы деньги. ***       Если нас когда-нибудь спросят: «Какие отношения были между всеми участниками Группировки?», мы предположим, что, вероятно, не очень хорошие. И будем неправы. Отчасти.       Сейчас же их довольно хорошим отношениям многие могут даже позавидовать, но вот два года назад единственные из Группировки, кто не ладил между собой, были Дотторе и Капитано, которые все конфликты решали кулаками. И хоть для них обоих подобное в целом не свойственно, это был единственный способ, которым Дотторе пытался доказать всем — и себе в том числе — свое превосходство над человеком, являющимся сильнейшим по физической силе в Группировке.       А для Арлекино и Альбедо это служило лишним поводом сделать ставки, наблюдая за дракой, что являлось их излюбленным занятием.       Арлекино, на удивление для себя же, всегда ставила на Дотторе и таким образом тешила его самовлюбленность, которая на деле очень легко рассыпалась из-за его подсознательной зависти.       Альбедо же, рассуждая объективно, понимал, что одолеть Капитано почти невозможно, и ставил на него. Поэтому — о чудо! — его ставка всегда выигрывала.       Два года назад Дотторе был склонен к тому, чтобы поступать максимально импульсивно, из-за чего по сей день мучается от последствий. Но все произошедшее научило его впредь не совершать необдуманных поступков.       Он был импульсивным, вспыльчивым и достаточно агрессивным, и именно это являлось одной из причин, почему он и Капитано катались по полу, размахивая руками и ногами и предпринимая попытку нанести удар. Что было безуспешно, потому что они парировали каждую атаку друг друга.       — Мне это уже надоело, — сказала Арлекино, наблюдая за всем происходящем без какого-либо интереса, которое было у нее изначально.       Альбедо кивнул в знак согласия. Девушка продолжила, вздохнув:       — Давай до первого удара, и пойдешь разнимать.       — Почему я?       Арлекино снова вздохнула, собираясь сказать то, что многократно уже говорила другу:       — Потому что ты единственный, кого Дотторе послушает, а Капитано чисто из уважения не позволит себе ударить тебя.       Она замолчала, ожидая ответа, но, не дождавшись, продолжила:       — А вот если пойду я, то живой оттуда уже не вернусь, — услышав от друга в ответ лишь вздох, она снова заговорила. — Группировке нужна неприкосновенность. Поэтому, если я умру, то вы все окажетесь за решеткой.       — Ну они же не настолько глупы.       Арлекино посмотрела на Альбедо таким вопросительным взглядом, что он невольно захотел взять свои слова назад.       — Ну или настолько.       Ждать, когда кто-то из тех двоих нанесет первый удар, долго не пришлось. Когда Капитано нависал над соперником, прижимая его руки к полу и пытаясь тем самым его угомонить, Дотторе ударил коленом ему по ребрам. Тот согнулся, зашипев, и невольно потянулся ладонью к грудной клетке, освобождая руку Дотторе, которая мгновенно нанесла Капитано второй удар по лицу. Он ослабил хватку и был скинут на пол, что позволило Дотторе подняться на ноги.       Интерес, что уже успел испариться, вновь загорелся в глазах Арлекино, и она, вскочив, сказала:       — Неужели?! Моя долгожданная победа?!       — Да что с ним сегодня? — Альбедо недовольно посмотрел на Капитано, что поднимался с пола, приложив ладонь к лицу.       — Коломбине нездоровится, — ответила Арлекино, — вероятно, он и не спал уже вторые сутки на пару с ней. Ну ты знаешь, какой он.       — А меня должно это волновать?       — Все, иди разнимай их, я не готова к неожиданному повороту событий, который отберет у меня мою победу.       И Альбедо поднялся с дивана, закатив глаза. Он подошел к Дотторе, который уже собирался напасть вновь, и, схватив его за руку, отвел подальше. Тот вопросительно посмотрел на друга, который жестом попросил его наклониться ближе к нему. Дотторе наклонился, и его тут же схватили за воротник и начали трясти со словами:       — Я на него двадцать штук поставил! Нельзя было поддаться, ты же видишь, в каком он состоянии. Еле стоит блять.       Капитано же в это время равнодушно наблюдал за всем этим, скрестив руки на груди.       — Да насрать мне, — Дотторе вырвался из хватки друга. — Скажи спасибо, что я его не убил вообще.       — Ой, какие мы гордые! Нанес ему пару ударов и радуется. Ну давай, — он отступил, показывая рукой на Капитано, — иди и убей его. Только сам не умри в процессе.       — Я просила их разнять, а ты подначиваешь.       Дотторе усмехнулся.       — Как там говорится? Послушай женщину и сделай наоборот?       Арлекино резко перевела взгляд на него и посмотрела так, будто пыталась задушить его взглядом. После чего, вздохнув, спокойно сказала:       — Ещё одна подобная фраза, и я размажу твое лицо по стене, Дотторе.       — Правда? — в его голосе читалось сильное удивление. — Попробуй.       Он сделал шаг в сторону девушки, но был остановлен Альбедо, который снова, схватив друга за тот же воротник, сказал:       — Да что ты кидаешься сегодня на всех, как зверь какой-то. Угомони свое блатное сердце.       Дотторе вновь высвободился из хватки, закатил глаза и удалился из комнаты, ничего не ответив. ***       Дотторе всю свою жизнь пытался как-то разобраться в собственных чувствах, но понял только одно: он никого и никогда не любил. Он не знает, каково это, и никогда не ощущал чего-то похожего на любовь.       И только недавно, около двух лет назад — если учесть абсолютно все время, что он пытался разобраться в себе, два года это действительно недавно — после ухода своего единственного друга, он смог сказать себе, что любит его. И было бы замечательно, если бы он остался при том же мнении, однако же, через время, размышляя над этим, понял, что, говоря «люблю», он все так же ничего не ощущает. Поэтому пришел к выводу, что для него любовь — это просто отсутствие отвращения и ненависти к кому-либо. Если учесть то, что за всю свою жизнь он испытывал отвращение к абсолютно каждому человеку, исключая одного единственного, то логично, почему именно в отношении этого «единственного» ему удалось сказать...       «Я люблю тебя».       Он смотрел на своего бывшего друга, который оперелся на перила балкона и устремил свой взгляд на людей внизу, проходящих мимо. Сердце его билось с бешеной скоростью, а внутри что-то больно разрывалось. Два года уже прошло, он и не думал, что ощутит что-то подобное вновь.       Это и есть любовь?       Помимо того давящего чувства тревоги и невыносимой боли в груди, он ощущал нарастающую ненависть. Ко всем тем, кто когда-то посмел сделать больно единственному дорогому для него человеку. Единственному, кто по-настоящему любил его, пока родители забивали ему голову словами «должен». «Обязан». «Ничтожество».       Альбедо всегда был рядом с ним, пока другие сторонились. Он был рядом даже тогда, когда Дотторе исключили из академии по причине убийства.       После всего этого Дотторе просто не мог позволить ни одному живому существу причинять какую-либо боль его другу. Бывшему другу. Человеку, которого он любил. Любит.       А потому Дотторе ненавидит каждого, кто посмел к нему притронуться.       Ненавидит Дайна. Итера.       Но ещё больше он ненавидит себя.       Альбедо перевел взгляд на друга. Глубоко вздохнул. И сказал тихо, но так искренне, что голос его смог передать всю боль, что таилась внутри:       — Помоги мне, Дотторе.       И если бы он действительно ничего не чувствовал, было бы ему невыносимо больно из-за ухода единственного дорогого для него человека? Или, быть может, он просто-напросто боялся оставаться один? Боялся вновь быть отвергнутым?       К сожалению для него, то, чего он больше всего боялся, настигло его и больно ударило по грудной клетке, выбивая из легких весь воздух.       И с тех пор этот страх и одиночество сильно давит на то же место, поэтому он по прежнему не может спокойно вдохнуть.       Самоубийство — слабость. Только благодаря этому убеждению Дотторе все ещё жив. ***       Этой ночью он точно сделает кому-нибудь больно.       Он вскочил и опрокинул стол перед собой, фишки и карты, раннее лежащие на нем, рассыпались по полу с характерным звуком.       Панталоне даже не дрогнул. Он встал со стула и, удовлетворенный своей победой, с улыбкой произнес:       — Я так понимаю, платить тебе нечем?       Ни для кого не секрет, что Дотторе до жути самовлюбленный человек. И по сути это, наверное, действительно так, но вот если заглянуть глубоко внутрь него, можно понять, что чувство собственной никчемности буквально разрывает его изнутри.       Он пытался быть лучшим. Пытался доказать, что превосходит остальных и даже собственные ожидания. Сыграл с Панталоне. Поставил огромную сумму. Но вот загвоздка — Дотторе был до жути неуверен в собственных возможностях. Он уже видел Панталоне в игре. Неоднократно проигрывал сам. Но доказать ему свое превосходство над ним Дотторе желал так сильно, что не мог не сдержаться от того, чтобы не смухлевать.       Но он все равно проиграл. Вновь.       И вновь сгорал изнутри от мыслей о том, что он никто иной как ничтожество.       Этой ночью он точно сделает кому-нибудь больно.       Дотторе не удостоил Панталоне своим вниманием и, развернувшись в сторону выхода, собрался покинуть помещение. Люди, стоявшие позади него, как по команде резко расступились по сторонам, освобождая ему дорогу. Дотторе игнорировал присутствие почти каждого человека, находящегося в зале, и кинул суровый испепеляющий взгляд в сторону только одного из присутствующих — человека, по вине которого он проиграл.       Дотторе покинул зал и вышел в коридор. Панталоне последовал за ним, остановил его и спросил, продолжая растягивать губы в кривой улыбке:       — Так что насчет оплаты?       Дотторе резко схватил его за воротник и пригвоздил к стене. Он смотрел на Панталоне так, будто взглядом мог стереть эту отвратительную улыбку с его лица. Будто мысленно мог перерезать Панталоне горло от уха до уха.       — Клянусь, если сегодня я не убью тебя, то убью кого-нибудь другого.       Панталоне оставался максимально спокойным и продолжал улыбаться.       — Хорошо. А что насчет оплаты?       Дотторе пришлось приложить все силы на то, чтобы сдержаться и не ударить Панталоне головой об стену с такой силой, чтобы проломить череп насмерть с первого раза.       — Отпусти его, Дотторе, — он услышал слева от себя голос Давида, в котором очень явно читалась присущая ему неуверенность.       Повернув голову в его сторону, Дотторе увидел направленное на него дуло пистолета, который трясущейся рукой держал Бернар.       Губы Дотторе расплылись в улыбке. Он отпустил Панталоне и направился в сторону Давида, который невольно отступил назад и второй ладонью стал держаться за пистолет, пытаясь скрыть трясущиеся руки.       — Ты же ничтожество, Бернар.       Дотторе подошел к нему и, схватив ладонью дуло пистолета, резко выбил его из рук Давида.       Бернар сделал еще пару шагов назад и глянул за спину Дотторе, пытаясь найти взглядом друга, который в это время просто спокойно за всем наблюдал.       — Когда-нибудь это дуло пистолета будет смотреть тебе в висок. И не исключено, что именно ты станешь тем, кто его направит. Потому что ты слаб, Бернар.       Самоубийство — слабость. Дотторе был в этом глубоко убежден.       Он не услышал от Давида ответа. Он и не ждал. Только опустил взгляд в пол, думая о тех двух миллионах, которые проиграл только что.       — Если ты не можешь мне отплатить тем, чем следовало изначально, — начал Панталоне, — то, возможно, платой станет жизнь твоих близких. Или твоя жизнь. Или ещё что-нибудь. Я пока не придумал.       Все, чем он дорожил, рассыпется и будет уничтожено человеком, которому он задолжал, если этот долг не будет выплачен.       Но было то, что его успокаивало, — у него ничего нет. Он потерял все уже давно, и сейчас терять ему действительно нечего.       Хотя, если задуматься, все же было кое-что... Или кое-кто?       Дотторе развернулся в его сторону и исподлобья посмотрел на него. Вздохнув, он сказал:       — Я найду деньги. Только дай мне время.       — Не люблю ждать.       — Я отдам тебе три миллиона, только дай мне хотя бы год.       Панталоне задумался. Он устремил взгляд куда-то наверх и стал рассхаживать из стороны в сторону.       Дотторе понимал: все, что Панталоне говорит — пустые угрозы. Его любовь к деньгам так велика, что он никогда не примет взамен их что-либо другое. Но также Дотторе знал, что и играться с ним не стоит. Этот человек непредсказуем, и никто не знает, что на этот раз придет ему на ум.       Деньги давно вскружили Панталоне голову, но не вытеснили его жестокость, жажду убивать и желание лицезреть чужие душевные и физические страдания.       А потому, если Панталоне не получит то, чего хочет, то легко сможет воплотить в реальность свои «пустые угрозы».       — Три миллиона... — он резко остановился, взглянул на Дотторе и улыбнулся. — Кстати, как там Альбедо поживает? Ещё не жалеет о том, что покинул Группировку?       Поняв намек, Дотторе резко и твердо сказал:       — Четыре. Я выплачу тебе четыре миллиона, если ты дашь мне больше времени и оставишь его в покое.       Панталоне усмехнулся, прикрыв глаза. Дотторе казалось, что собеседник вот-вот просто зальется истерическим смехом.       А самому Дотторе казалось, что в один момент он в свою очередь зальется истерическим плачем.       — Я пойду тебе навстречу, Дотторе. По старой дружбе, так сказать. Я дам тебе два года. И если по истечению срока ты мне не выплатишь всю сумму или вернешь неполную, то... сам понимаешь.       Он понимал. И ему очень не нравилось, что осознание того, что может случиться, давит на него так сильно, что полностью перекрывает доступ кислорода.       Он просто кивнул и собрался покинуть помещение, кинув напоследок испепеляющий взгляд на Давида, который сказал ему:       — По сути, ты сам виноват, Дотторе. Ты мухлевал и получил по заслугам. Просто сам не хочешь признавать свою вину.       Бернар произнес это с не присущей для себя уверенностью. И тот факт, что даже Давид сказал это ему, ни разу не дрогнув, невыносимо давил на Дотторе, который в действительности не хотел признавать эту правду.       Он еще не знал, что следующие два года будут полностью пропитаны болью, тревогой, страданиями, бессонницей и одиночеством, потому что единственный человек, что был ему дорог, в скором времени оставит его совсем одного.       Но, может быть, он этого правда заслужил?       Этой ночью он точно сделает кому-нибудь больно. ***       Стефан всегда был человеком неконфликтным. Никогда не совал свой нос в чужие дела. А потому искренне не верил в то, что мог перейти кому-то дорогу.       Кому-то, кто в последствии будет упиваться мыслями о его смерти.       Но, тем не менее, сейчас он пытается спасти свою жизнь, бежит по лестнице наверх и выбегает на крышу.       Наверное, стоит упомянуть, что Стефан — человек глупый.       «Бедный щенок, пытаясь спастись, сам же загнал себя в ловушку», — Дотторе невольно расплывался в улыбке от возникающей мысли.       Он не собирался долго играться с жертвой, наслаждаясь ее страхом, а потому кинулся в сторону Стефана сразу, не медля, чтобы быстро прикончить. Лезвие ножа блеснуло в его руке, он догнал мужчину, схватив того за руку. Очертив ножом в воздухе дугу, Дотторе замахнулся, собираясь вонзить лезвие в грудь Стефана.       Мужчина не отличался умом, но вот силой и выносливостью — вполне, а потому высвободил руку из чужой хватки и, не оборачиваясь на юношу, замахнулся ногой и ударил ей Дотторе в живот, а после, развернувшись и сделав хороший замах, Стефан сжал руку в кулаке, который пришелся парню по лицу.       Ладонь Дотторе разжалась, нож упал на пол и в то же мгновение оказался во владении Стефана, который встал лицом к краю крыши, заставив тем самым юношу в свою очередь повернуться к нему же спиной. И каждый раз, как Стефан делал шаг, Дотторе отступал назад, сокращая расстояние между собой и краем крыши и не замечая этого.       Быть может, Стефан был не так уж и глуп? Ведь иногда показная слабость играет на руку.       Дотторе отступал назад, не отводя взгляда от мужчины, до тех пор, пока не уткнулся ногой в парапет, что заставил его остановиться.       Впервые за долгое время кто-то смог дать ему отпор, и потому в глазах Дотторе загорелся огромный интерес к происходящему. Теперь он просто не сможет отказать себе в том, чтобы поиграться с жертвой.       — Теперь я понимаю, почему за твое убийство мне выплатили такую большую сумму.       Стефан бросился на юношу, стремительно сокращая между ними расстояние, отвел назад руку, держащую нож, чтобы замахнуться и нанести удар. Дотторе встал на парапет, понимая, что в любой момент рискует сорваться вниз. От осознания этого его сердце забилось чаще, губы расплылись в мрачной улыбке, он с интересом наблюдал за быстро приближающимся к нему мужчиной, что замахнулся, собираясь пронзить шею юноши ножом.       Но его рука остановилась, лезвие лишь слегка царапнуло кожу Дотторе, так и не достигнув своей изначальной цели. Стефан в тот же момент понял, что рука парня крепко держала его за запястье, не давая воплотить в реальность задуманное мужчиной.       Дотторе ощутил ногой самый край крыши. Буквально осязал ту пропасть сзади себя, то небольшое расстояние, что отделяет его от падения вниз. Чувствовал эту границу между жизнью и смертью. Как тогда. Во время первой попытки самоубийства. Когда смотрел на окровавленные руки и всматривался в глаза самой смерти, которая его так и не настигла.       Самоубийство — слабость.       Слабость...       Иногда показная слабость играет на руку.       Дотторе сделал шаг в сторону, заставил мужчину наступить на парапет посредством того, что потянул за его руку, держащую нож. Юноша резко поднял колено, ударив им по животу Стефану, который безуспешно пытался парировать удар. Другой ногой Дотторе сбил мужчину с ног, но упал он не в ту пропасть, что несколько мгновений назад грозила парню убить его, а приземлился на пол. Ладонь выпустила нож, который с глухим звуком упал недалеко от мужчины, но он, дотянувшись, вновь его схватил. Дотторе спустился с парапета, ударил ногой Стефану по ребрам и наступил на его грудную клетку, не позволяя подняться на ноги.       — Нет, наверное, я не особо понимаю, почему за твое убийство мне выплатили такую огромную сумму.       Стефан замахнулся, собираясь пронзить ножом ногу Дотторе, но та наступила на его запястье, прерывая атаку. Другой ногой юноша сильно ударил мужчину по локтю, заставив сустав вывернуться в другую сторону. Стефан завопил от боли, высвобождая нож из своей ладони, который вернулся во владение первоначального хозяина.       Дотторе стремительно наносил удары ножом по грудной клетке Стефана, пока крики того не стали заметно затихать. Кровь фонтаном выливалась из мужчины, растекаясь по полу.       «Бедный щенок пытался спастись, но потерпел поражение», — губы Дотторе невольно расплывались в улыбке от возникающей мысли.       Он поднял мужчину и скинул его с крыши. В ту пропасть, в которой мог погибнуть сам.       Сердце его все еще быстро билось, прямо в такт хлопкам, которые внезапно раздались позади него.       Дотторе обернулся, сжимая в руке нож, и заметил молодого голубоглазого парня, который, сделав еще несколько хлопков руками, заговорил:       — Это было прекрасное зрелище, Дотторе. Но, честно говоря, я в какой-то момент испугался, что ты упадешь вниз.       Дотторе сильнее сжал нож в руке, пристально смотря на незнакомца. Но, по правде говоря, его лицо казалось ему знакомым.       — Надеюсь, ты вдоволь насладился этим «прекрасным зрелищем» перед своей смертью, потому что я не оставляю свидетелей.       — Правда? Убьешь своего потенциального заказчика? Я ведь мог предложить тебе огромную сумму в качестве платы, — голубоглазый сверкнул своей прекрасной улыбкой.       — Это так не работает.       — Может, сделаешь для меня исключение?       — За красивые глазки? Нет уж.       Дотторе мысленно признал, что глаза у незнакомца были действительно красивые.       — Жаль, — заговорил голубоглазый. — Тогда, может быть, ты согласишься за четыре миллиона?       — Что ж, — Дотторе отошел подальше от края крыши, — знаешь... Как тебя там?       — Дайнслейф.       — Знаешь, Дайнслейф, все это звучит очень сомнительно. И ты не вызываешь у меня доверия.       — Понимаю. Но мне кажется странным то, что ты меня не знаешь. Панталоне про меня не рассказывал?       В ответ ему Дотторе покачал головой.       — А Арлекино?       Безмолвный ответ снова был отрицательным.       — Ясно. Но ты приспросись у нее как-нибудь, если захочешь узнать обо мне побольше.       — Уверяю, что не захочу. Но вот те четыре миллиона, которые ты предлагаешь, меня, признаться, заинтересовали. Чего ты хочешь?       — Дотторе, я знаю, как сильно ты хочешь отомстить Панталоне за все, через что тебе пришлось пройти из-за него. А потому я хочу, чтобы ты помог мне отправить его за решетку. У него ведь уже нет неприкосновенности, которую ему даровала когда-то Арлекино, и сейчас он очень осторожен. Я смогу повесить на него убийство, которое он не совершал, но для этого мне нужна твоя помощь. Как киллера. Как человека, ненавидящего Панталоне всей душой. Как участника Группировки, у которого имеется неприкосновенность. В качестве платы я верну тебе всю сумму, которую ты выплатил Панталоне. Все четыре миллиона.       Предложение Дайнслейфа казалось Дотторе достаточно привлекательным, но вот доверия это все у него попрежнему не вызывало.       — Знаешь, Дотторе, честно признаюсь, ты мне так-то тоже не нравишься. И я понимаю, почему ты во мне сомневаешься. Но уверяю тебя, если я когда-то и захочу испортить тебе жизнь, это будет только после того, как мы отправим в тюрьму человека, которого оба ненавидим.       Все сомнения Дотторе старался прогонять из своей головы, но они и сами вытеснялись желанием вернуть назад четыре миллиона. Даже если Дайнслейф обведет его вокруг пальца, Дотторе был уверен в том, что в таком случае он сможет познакомить Дайна со смертью.       — Если быть честным, Дотторе, ты очень жестокий человек.       Дотторе усмехнулся.       — Хорошо, мистер очевидность, чем еще удивите? — сказал он, игнорируя суровый взгляд человека напротив.       Он прекрасно осознавал свои недостатки — хотя и не все — и понимал, почему сейчас он вынужден мучиться от последствий того, что натворил в прошлом. И даже в какой-то степени считал, что всего этого действительно заслужил. И понимал, почему Альбедо ушел. Знал и знает, что ему будет гораздо лучше, если он будет держаться подальше от Дотторе.       — Может, ты меня и не знаешь, но вот я тебя — вполне. Я в курсе всего, что происходило два года назад.       Улыбка, что сияла на лице Дотторе, испарилась. Он продолжал молчать, пристально смотря на собеседника.       — Ты всегда, даже порой неосознанно, причиняешь людям одну только боль. Даже самым близким. Даже тем, кого любишь. Даже себе, — Дайнслейф подошёл к краю крыши, глянув вниз и смотря на труп, распластавшийся в луже собственной крови. — Такие, как ты, в конечном итоге заканчивают жизнь самоубийством.       Ему хотелось скинуть Дайна с этой крыши, заставив повторить судьбу трупа внизу. Он мог это сделать. У него была возможность. Было желание. Но единственное, что его останавливало, это понимание, что Дайнслейф его единственный шанс вернуть назад те четыре миллиона, которые Дотторе выплатил Панталоне.       — Я тебя уже ненавижу, — тихо, но твердо сказал Дотторе, наблюдая за тем, как губы Дайнслейфа расплываются в улыбке.       — Мы поладим.       Дотторе знал, что все, о чем говорит Дайн, — правда. И это осознание стремительно наносило ему больные удары, заставляя сильно ослабнуть.       Самоубийство — слабость. И Дотторе казалось, что с каждым днем он становится слабее.       Такие как он счастливого конца не заслуживают.       И, как сказал Дайнслейф, такие как он в конечном итоге заканчивают жизнь самоубийством.