Die Schweigereltern

      Ацуши смеётся низко, почти урчаще. Щурится от бьющего прямо в лицо весеннего солнца. Рюноске закрывает окно, и в кухне почти сразу становится жарко без промозглого сырого ветра, который летел с улицы.       — Ты простудишься, — отрезает альфа на просящий взгляд, и Ацуши сникает, потирает шею. Длинные руки обвивают сзади за плечи, Рю поглаживает носом его ухо, пристроившись вплотную. Прохладнее, что очевидно, от этого разомлевшему на солнышке Ацуши не становится, но он и не думает двигаться с места. Почти дремлет прямо стоя и пристроив голову на чужом плече, пока из коридора не раздаётся хлопок входной двери.       — Вы чем заняты, мальчики? — заискивающе интересуется Коё-сан, изящно вплывая на кухню, и Ацуши краснеет, быстро бормоча первое, что на ум приходит:       — Смотрели в окно?       Чуя не реагирует никак на полуголого Ацуши в объятиях сына, только проходит мимо них к столу, на который бросает свой портфель. Поль-сан, окинув их внимательным взглядом, шутит:       — Может, вам всё же уединиться?       Рюноске ворчит что-то про то, что они и так были одни, но Ацуши, окончательно смущённый, тащит его в комнату, пока кто-нибудь не сказал что-то ещё.

***

      Брат устраивается курить на окне, и кухня зависает в молчании. Только пылинки над полом торопливо гоняют друг друга в лучах солнца. Сестра смотрит перед собой, поджав губы.       Чуя мысленно благодарит их обоих за поразительное умение владеть собой — никто из них и жестом не выдал, что разукрашенная шрамами кожа Ацуши приводит если не в шок, то в жесточайшее негодование.       Он сам не видел мальчика целиком, только, пожалуй, Акико и Рюноске. Но хватает с лихвой и по пояс. Плечи, спина, шея, грудь… Чудовищно. Просто чудовищно, если говорить о ребёнке. Тяжело поддаётся осмыслению, если вспомнить, что у этого ребёнка аномальные способности к регенерации.       Чуя не хочет знать, что с ним делали. Единственное желание, которое в нём поднимается, когда он смотрит на отметины — жажда крови.       Ацуши не тревожат ни пятна, ни белёсые полоски от ран. Чуя как-то спрашивал об этом Рюноске. Тот передал, что словами омеги по этому поводу было «Они со мной всю жизнь, как пальцы или глаза, я привык». Звучит как безразличие. Подразумевает обречённость и боль.       У Рюноске тоже есть шрамы, но их меньше, один, может быть, два — и те случайные, несерьёзные. Акико исправно лечила его все эти годы и, хочется верить, продолжит впредь. Ацуши она тоже лечила… Но даже её способность не убрала следов с его кожи.       Возможно, они действительно стали частью всей его сути. «Как пальцы или глаза».       — Если бы директор его приюта уже не был мëртв, — наконец, медленно произносит брат, выдыхая широкое кольцо дыма, — я бы с удовольствием убил его ещё раз.       — Думаю, подобные мысли уже не раз посещали каждого из нас, — кивает сестра, и Поль всё же возмущается тихо, чтобы их, не приведи Ками, не услышал, если ему вздумается прислушиваться, их домашний тигрёнок:       — Так истязать ребёнка! Совершенно неудивительно, что его психика сейчас в таком состоянии.       — Вы посмотрите на него, — напоминает Коё удручённо, — он же пугается любого нового тона в голосе, а на заботу и вовсе как реагировать не знает!       — Ничего, — качает головой Чуя, сбрасывая оцепенение. — Главное, что теперь он в безопасности. Мы не дадим его в обиду никому.       Брат задумчиво кивает, затягиваясь, сестра потирает бровь тонким пальцем.       Чуя не самый гуманный человек, но при всей его жестокости… Он бы не смог сотворить такое с беззащитным маленьким существом. И Ринтаро-сан, он уверен, не смог бы тоже. Невольно представляются, лезут в мысли навязчивым ядом, картины того, что, возможно, происходило — и совсем, надо сказать, недавно! — с этим ребёнком. Машинально Чуя ставит на его место собственного сына, дочку, — и становится дурно.       Да. Если бы директор приюта не был уже мёртв, Чуя позаботился бы о том, чтобы он умирал медленно. И очень мучительно.