Деревенщина и сказочник

Пришлось бросить телегу с ослом у самого леса — дальше было попросту не пройти. Он, по правде сказать, волновался слегка — не то осла звери дикие задерут, не то недоброжелатели к себе утащат, а заодно и телегу с ним, и тогда возвращаться придется пешком. Но если с другой стороны поглядеть, осел-то не его вовсе, а женишка сестры, да еще и такой строптивый, что хрен с ним, с ослом. Проблема назревала теперь другая, и пока он не уверен, что должен ее решать. — Я вниз ему веревку скинула, — впечатлительная сестрица вытирает платочком, собственноручно расшитым красными значками всякими, зареванные глаза, и смотрит с такой мольбой, что отказать ей невозможно. — Она короткая оказалась… Ну, вытяни его, Мишутка, прошу тебя! «Мишутка» — уже как мать начала называть, дожили. Он уверенно отодвигает испуганную сестрицу в сторону и заглядывает в старый заброшенный колодец. «Вытяни его, вытяни», — передразнивает он самым обидным тоном, пытаясь разглядеть на дне колодца хоть что-то живое. Вовремя девка, конечно, опомнилась — скоро темнеть начнет, зверье всякое набежит, а он должен шкурой своей рисковать и какого-то проходимца вытягивать. — Эй, есть тут кто? — кричит деревенский в пустоту, с силой сжимая каменные бортики колодца. С силой он, правда, переборщил — вниз посыпались мелкие камушки, мох, и, кажется, насекомые. — Не ответишь — на голову плюну! — Попробуй попади, — отвечают дерзко откуда-то из глубины. Голос хриплый — сразу видно, от криков сорванный, — и юный совсем еще. Человек, попавший в ловушку, явно не носил еще усов, а значит, и мозгов не нарастил. Зачем в колодец только сунулся — непонятно. Самоубиться, что ли, решил? — Пьяный, что ли? Или городской? — высказывает свои догадки Миша, а сам колодец обходит по кругу, отмахиваясь от сестрицы, которая увязывается вслед за ним. — Да отойди ты! Думать мешаешь! Подземный источник давно иссяк, колодец иссох, вот и перестали сюда ходить люди. Давно надо было засыпать, да все руки не доходили — своих забот полон рот. Вот и результат. Теперь точно поработать придется. Не выйдет дурачка вытащить — засыплет вместе с ним, чтобы кости его не нашли. А то был у них на деревне один парень, Федя, так он скелет из колодца вытащил и с ума сошел… Неприятности никому не нужны. И с легавыми тоже. А дурачка не жалко. Миша его не видел особо, работой занят был. Слышал только, что чужак прибился какой-то, все разнюхивал что-то, а местные бабки на сестрицу наговаривали, что она перед парнем распушилась вся, женишку своему изменить решила. Понятно, почему бабки злобствуют — Маха для них и сама чужачка, приехала с другой деревни, завидного парня отхватила, лишив местных девок выгодного замужества. В деревне-то либо совсем некрасивые остались, либо старые, вот и бабке каждой за внучку свою обидно стало, что угодно наговорят. А чужак, по описаниям, красивый — покрасивее самого завидного жениха деревни будет, — так всем вдвойне обиднее от того стало. Может, сами его в колодец и скинули по итогу… — Тебя местные не обижали, не? — пробует Миша снова достучаться до пленника колодца. Закурить хочется жутко, да что с собой взял, за день закончиться успело. У Махи не попросишь — не курит, правильная ведь. А он неправильный, ему все равно, чем здоровье гробить. Это у Машки жизнь хорошая будет, только замуж выйдет, а его вот уже ничего веселого не ждет. — Да надоело просто все, — отвечает чужак с ироничным смешком. Эхо разносит его слова многократно, голос глухой совсем кажется, грустный. Миша вывод делает: врет, как пить дать. Точно деревенские его сюда закинули, просто так на этот колодец не наткнуться. А пацан еще оправдываться будет, лишь бы еще большую беду на свою голову не навлечь. — Суета, непонимание… В тишине побыть захотелось. — Городской, стало быть, — деревенский решает пацану подыграть и подробности не выпытывать — пусть думает, что ему поверили. Захочет, сам расскажет. — Ну, и как тебе тишина? — Увлекательна, — отвечают коротко. Тянуть больше нет смысла — городской на контакт пошел, вроде живой, отбрыкиваться будет вряд ли. Миша, пока работал, про чужака долго не слышал, дня два — это Маха его еще не сразу нашла. Сама догадалась или случайно наткнулась, но еще денек — и ему бы точно кирдык. Миша поднимает с травы самую длинную лестницу, какую только смог раздобыть еще для работы, и медленно опускает ее в темную дыру колодца. На всю длину, конечно, не хватит, но дальше он уже и сам свесится навстречу. Лестницу терять жалко, но надо будет — новую себе смастерит. А то человек помирает, нехорошо. — Только в городе суета эта пустая, — продолжает Миша, пытаясь чужака разговорить. Разговаривать тому полезно, а то уснет вечным сном от голода и жажды, и будет покойник по ночам двери Миши оббивать, как будто это он его убил. Нет, брат, нам такого не надо. — А в деревне, знаешь ли, суетиться незачем, работа никуда не убежит. Правду я говорю? — Правду, Миша! — Маха активно кивает, хотя их общий собеседник вряд ли может это увидеть. Что там снизу разглядеть-то можно? Круг света и неразборчивые тени? Сейчас и света не будет, торопиться надо, а Маха вместо того, чтобы помочь, раздражает только слезами своими. — У Яши моего коровы две, и козочки две… И куриц курятник целый, и гуси. Кролики вот были, но он крольчатину захотел, теперь нет… — Вытяни руки вверх, — прерывает поток ее причитаний Миша, заглядывая в колодец. — Лестницу чувствуешь? — Не чувствую, — бурчат снизу. И спустя короткую паузу уточняют: — Рук вообще не чувствую. — Отнялись? — спрашивает Миша деловито. — Отмерзли. — А, ну, так это того, не страшно. Потри друг об друга и вверх подними. Жить, что ли, не хочешь, я не понимаю, е-мое?! Может, мне еще рубаху свою тебе скинуть, раз ты мерзлявый такой?! Конечно, если прикидки Миши верны, городской в колодце уже давно сидит, одну ночь точно — а ночи тут, в лесу, довольно холодные. Двигаться в колодце — особо не развернешься, так что и кровь не разгонишь как следует. Но раз помощь пришла, пацан и постараться может для своего спасения. А то Миша его реально песком или даже бетоном засыплет. Чтобы угроза подействовала, Миша ее вслух озвучивает, а городской на это ничего не отвечает. Испугался, наверное. Долгое время снизу слышится только непонятное шебуршание. Руки у Миши начинают затекать — и так все ноет после работы, а теперь еще и это. А может, и не человек там внизу сидит вовсе, а какой-нибудь водяной или, раз воды нет, черт, что в пекло утащить хочет? — Ну? — нетерпеливо кричит Миша. — Не дотягиваюсь, и так понятно было. Сестрица издает какой-то особенно горестный стон, как будто простофилю своего уже похоронила. Если бы Миша не видел, как она на Яшку смотрела, заподозрил бы, что в чем-то те злобные бабки были правы. — Мишенька, ну пожалуйста, придумай что-нибудь, Миш… — трясет она брата за руку вне себя от горя. Ей кролика-то тяжело было зарезать, его об этом просила, а тут человек считай что на глазах помирает. Не для нее все это… — Да не лезь ты под руку, епта, — вырывается у еле живого от усталости деревенского, и он одним резким движением стряхивает сестрицу с себя. — Ой, не хотел материться, Мах. Но ты понимаешь, да, не лезь, короче. Вытяну его как-нибудь. — Не вытянешь, — обреченно отвечают снизу. — Да и мне и так хорошо. Безопасно. Не то, что наверху. — …я сейчас не понял, ты меня боишься, что ли? Миша получает в ответ многозначительное молчание. Может, ну этого городского, раз сам спасаться не хочет, и себя спасти не дает? Обидит его тут кто, что ли, ну, в самом деле? Миша раздраженно разжимает пальцы, не желая больше удерживать вес лестницы, и та падает вниз. Судя по звуку, который послышался почти сразу, попадает она точно в цель. А не такая уж там и большая глубина, как кажется. Если две лестницы между собой связать… Но тут и одна еле на телегу поместилась, да и времени на подумать почти не было. Миша в спасатели не заделывался. Хотят нормального кого — пусть пожарникам звонят, если уверены, что не будет слишком поздно. — Тебя как зовут-то хоть, дурачье? — Миша выдает самый сочувствующий голос, на какой только способен, потому что, по мнению его матушки, с душевнобольными надо говорить только так. Душевнобольным мать всегда считала его самого, но не суть. — Андрей… Да, припоминается что-то. Ходил такой один с крашенными волосами в нелепой одежде, внимание привлекал и допривлекался — в колодец попал. А вроде тихим казался — по крайней мере, не буянил почем зря, иначе вся деревня бы в курсе была, да и ловеласом не прослыл: если правда такой красивый, как говорили, то мог бы ни одной юбки не упустить, а поди ж ты, ситуацией не воспользовался. Миша воспользовался бы, да к нему своих жен и дочерей на пушечный выстрел не пускают. Приходилось иногда украдкой, по ночам встречаться то с одной, то с другой, а потом от разъяренных мужиков с голой жопой убегать — еще ни разу не поймали. — Значит так, Андрюх, — Миша встряхивает косматой головой, возвращаясь в реальность. — По лестнице вверх лезь, потом за руки мои зацепишься, Машка нас обоих вытащит. Зае…шибись план? — Отстой, — безжалостно отвечает Андрей. Спорить он, походу, любит — не лучшая черта для того, чья жизнь зависит сейчас исключительно от чужой милости. Миша подпирает рукой подбородок, насмешливо вздергивая бровь. — А что ты предлагаешь, умник? Так тебя оставить? — Миш, не надо… — сестрица всерьез поверила возможности такого исхода и теперь давит на жалость. Пока она рядом, воспитательной беседы с городским не получится — Маха будет только все портить. Девушка же продолжает: — У него веревка есть… Может, поможет… — Точно, как я не догадался! — Миша хлопает себя по лбу и радостно треплет сестрицу по плечу. — Слыш, Андрюх, веревку вокруг себя обвяжи. Когда по лестнице вверх поднимешься, конец веревки брось мне, я ее поймаю и подтащу… Понимаешь, да? — Да не могу я! — бросает городской в сердцах, да так громко, что потревоженная птица испуганно вспархивает с ветки ближайшего дерева. Впервые за время ихнего нехитрого общения Миша слышит в чужом голосе неподдельный страх и, пожалуй, обреченность. Так городской не просто не хотел выбираться — он реально не мог, так получается, что ли? — Чего это? — спрашивает Миша подозрительно. — Ногу подвернул и рук не чувствую… — Тьфу ты, опять он про руки! — Миша с трудом перебарывает желание плюнуть в колодец, так что смачный плевок летит аккурат ему под ноги. Тут только деревенский осознает, что разглядеть слюну на траве почти невозможно — стало слишком темно. — Андрюх, не смешно уже! Хочешь жить — умей вертеться, слышал когда-нибудь? Я тут подыхать из-за тебя не собираюсь. — Так не подыхай! — теперь голос колодезного пленника полон неприкрытого отчаяния. — Ну вот кто я тебе, скажи? Ты меня даже не знаешь! Вот и оставь меня в покое! — Да ты… — Миша раздражается, насилу заставляя себя проглотить все ругательства — Маха же рядом. — Трус ты, вот ты кто, понял?! Тебе все уже дали — и веревку, и лестницу, а ты даже попробовать не пытаешься. Врали про тебя девчонки деревенские, что смелый ты и сильный — псина ты подзаборная и сдохнешь так же, никто тебя даже не вспомнит! Ничего такого деревенские девки, конечно же, не говорили — Мише до их пустого трепа никогда не было дела, — но ему всегда было приятно, когда его обсуждали в положительном ключе, и он надеялся, что на городского это тоже подействует. — Андрей… — подает голос Маша, прижимая к себе дрожащие руки — сестрице тоже холодно. — Попытайся, пожалуйста. Не ради меня, так ради своих родителей. Они ведь у тебя есть? Представь, как будет огорчаться мама, когда ты домой не вернешься… На словах «не ради меня» Миша одаривает сестрицу задумчивым взглядом, но ему с трудом удается различить ее лицо в потемках. Кажется, слова Маши производят на Андрея куда большее впечатление, чем слова Миши — а может, все сработало вместе, потому что до слуха деревенских доносится, как городской бездельник начинает неуверенно подниматься и шипеть от боли. — Черт с вами, не отвяжетесь же, — ворчит Андрей. — Вот это по-нашенски! — ликует Миша. — Только ты это, быстрей давай. А то волки загрызут… Они на людей, конечно, здесь редко нападают, но было дело. Андрей снизу кряхтит очень громко и жалобно, то прыгая по крепким дубовым ступенькам, то подтягиваясь на плохо слушающихся руках. Обвязывать веревку вокруг себя он не стал — пальцы не разгибались, — и просто подбросил ее вверх, едва балансируя на шатающейся лестнице. — Я еще одного падения не переживу… — предупреждает он тихо. Из-за спустившейся на лес ночи не видно нихрена, куда он там веревкой нацеливается — Мише удается поймать ее конец в самый последний момент, уперевшись обеими ногами в рыхлую после недавнего дождя почву. Тут в голову деревенскому приходит, что чуть-чуть воды в колодец, должно быть, все-таки попало. Значит, от жажды чужак не умирал, а голод он вполне мог потерпеть — на третий день уже перестаешь его чувствовать. — Чего смотришь, помогай! — прикрикивает Миша на сестрицу, и она хватает его со спины, утягивая назад. — Тянем-потянем… вытянули… ух… Репку! Миша хватает чужака за едва показавшиеся из-за края колодца плечи и роняет на себя — оба кубарем скатывается на траву, попутно придавив ойкнувшую Маху, да так и остаются лежать, пытаясь отдышаться. Застанет кто такую картину — возникнут вопросы, только вот их троих никто пока не ищет. Чужака с Мишей уж точно, а Маху видели вместе с братцем и могли подумать, что она решила к нему в гости наведаться и вернется в другой день. В общем, в случае чего никто бы им сейчас не помог и надеяться они могут только на себя. — В телегу! — приказывает Миша, подскакивая. Андрей обессилено скатывается с него, и деревенский замечает, что лицо городского все изукрашено. — О-о-о… Кто это тебя так? Андрей продолжает лежать, притворяясь мертвым, и не реагирует, когда Маша бережно сдвигает волосы с его мокрого от пота лба. — А тебя? — дерзит он, когда Миша рывком поднимает его, приваливая к себе и закинув на себя его руку, покрытую засохшей кровью и грязью. Теперь, когда на лицо Миши упал свет луны, Андрей может разглядеть своего спасителя: тот хищно улыбается щербатым ртом, нисколько не стесняясь здоровенной дыры на месте верхних зубов. И в сложившейся ситуации это выглядит пугающе. — Молотком себе засадил по пьяни, скучная история. Пошли давай, телега тут недалеко. Маша подхватывает Андрея с другой стороны, и так они, непрестанно оглядываясь, медленно бредут по направлению к проселочной дороге.