И где же вы, мистер Дарси?

Мерцай, мерцай, звёздочка. Никто не задумывается, где ты, Где твоё детство, где улыбка. Они исчезли довольно давно. Мерцай, мерцай, звёздочка, Как всё зашло настолько далеко? Мерцай, мерцай, солнышко, Надежда умерла, но это даже забавно, Слёзы не помогут, мой маленький друг, Всё в этом мире должно иметь конец, Мерцай, мерцай, солнышко, Не сомневайся, бери пистолет. Мерцай, мерцай, маленькая Луна. Всё не закончится так скоро: Наступит мир и лучшие дни — Как луна сменяет солнце. Мерцай, мерцай, маленькая Луна. Ложись спать. Скоро солнце взойдёт.

      Дни быстро сменяли друг друга, и в середине января, когда снег укрыл белым пуховым одеялом всё вокруг, я выходила замуж за Тома Марволо Реддла.       Я была неописуемо счастлива со дня рождения Тома и, мне тогда казалось, буду счастлива до конца своей жизни, и после моей смерти, в загробном мире, не будет никого счастливее меня.       У меня шалили нервы. Я боялась, что следы амортенции, её действие на Томе кто-нибудь из гостей заметит. Тем более, что на свадебную церемонию была приглашена большая часть британского, да и не только, магического общества. В списке приглашённых гостей были друзья и соратники Тома, профессора из различных магических школ, представители магических семей, кланов и американских ковенов.       На сколько я помню, на свадьбе мамы и Тома был только наш узкий семейный круг и несколько близких друзей Тома, но сегодня будто бы никто не сдерживал моего жениха в его желаниях показать наш союз всему миру. Мистер Эйвери предупреждал Тома об опасности такой пышной свадьбы в силу моего возраста, но Том лишь отмахнулся и настоял на своём. Он сказал, что одной скромной свадьбы было достаточно, чтобы отказаться от похожего, не раздумывая.       В отличии от маггловских свадеб, магическая имела ряд особенностей. В том числе и обряд значительно отличался. Никто не клялся в верности, не вставал на колени перед крестом, не говорил слов во славу Бога. Скажем так, понятия Бога в магии особо не существовало. И клятва произносилась совершенно другая по старинным обычаям.       На самом деле, магическим супругом мог быть только один человек на всю жизнь. Так у моей матери был только один муж. Официальное замужество моей матери с Томом не делало его мужем моей матери по родству магии. Никто не знал, почему так было, но это одна из причин, по которой всегда существовала невозможность развода в магическом обществе.       Свадьба была чем-то большим. Она представляла собой сложный магический ритуал. Кстати говоря, не все волшебники, особенно предатели крови, на это шли. Во-первых, это требовало особой подготовки и наличия у обоих партнёров знаний и опыта в применении столь сложной магии. Во-вторых, имело огромные последствия в будущем. Когда состоялась именно магическая свадьба и проводился древний ритуал, оба волшебника должны были осознавать, что назад дороги нет, и одна ошибка могла стоить им жизней в худшем случае, либо искалеченных судеб при неправильном выборе партнёра.       Не было никаких священников. Никто не спрашивал, хотите ли вы взять в жёны или в мужья. Никто не руководил процессом и не давал разрешение.       Благословляла только магия путём слияния ваших магических сил воедино.       Я боялась подобного ритуала, но всегда знала, что это моё неминуемое будущее, ведь все чистокровные волшебники из священных домов проходят через этот ритуал. Все, без исключений, либо их имена вычёркиваются из семейного древа, либо семья больше не считается чистокровной.       К тому же мода на маггловскую одежду и маггловские церемонии охватывала весь магический мир, включая Британию, ещё с конца восемнадцатого века. В двадцатом, когда настал рассвет демократии, в магическом мире стали всё реже случатся древние свадебные ритуалы и всё чаще происходить обычные светские свадьбы.       И я всегда мечтала о маггловском платье, маггловской церкви, нелепых романтических речей в стиле «и в горе, и в радости», и сладкого поцелуя на глазах у всех. Не то чтобы нельзя было провести подобную свадьбу как репетицию. Не то чтобы нельзя было выкинуть несколько тысяч на эту забаву невесты, чтобы потом совершить всё, как полагается. Но я, в своей детской голове, уже осознавала, что со слабым магом совершать подобный ритуал — самоубийство и полнейшая глупость. И я думала, что могу влюбиться в человека совершенно неодарённого, пусть и чистокровного мага, и что мне тогда делать? Класть голову на плаху через несколько часов после кукольного представления для принцессы?       Поэтому в моих фантазиях о свадьбе никогда не было этого ритуала. Никогда, до того момента, пока портной не сказал, что Том будет в традиционной одежде.       И почему-то я сразу поняла, что хотел сообщить мне этим Том. Что он мне бросил, если можно так выразиться, вызов. И я могу его принять или отказаться, сделав вид, что ничего не поняла, что я не осознала его тонкого намёка, не повелась на его манипуляцию.       Том прекрасно знал, что моей слабостью всегда была эта чудовищная гордость, которую в нас, чистокровных, вскармливали с молоком матери.       И вот сейчас на неё надавили. Мне бросили перчатку. Вызвали на дуэль.       «Сможешь разделить со мной жизнь? А достойна ли ты этого?» — всё читалось между строк, всё читалось в одном образе, в одном моменте, в брошенной другим человеком фразе между делом.       Именно за это, не только за внешность, как вы могли подумать, я полюбила Тома. Мой мистер Реддл был прекрасен в своей ужасности.       «У Тома будет только одна мантия или весь традиционный костюм?» — спросила я в тот раз, когда мы придумали мою мантию поверх изменённого несколько раз платья, всё равно сшитого с опорой на маггловскую моду.       Во мне ещё горел огонёк надежды, что он совершенно не это имел ввиду, делая выбор.       «Нет, — портной замялся, — его костюм будет полностью традиционным».       Я не могла себе представить, что Том решится на подобное. Я считала, что, имея свободу от чистокровных скреп, любой маг выберет более безопасный вариант, который и так котируется во всём магическом обществе с юридической стороны вопроса. Но, нет, он его не выбрал.       Я поняла ещё в тот день, когда Том полоснул себя по руке, что для него вопрос чистокровности очень остёр. Я его понимала. В Слизерине была эта дебильная традиция, по которой полукровки и грязнокровки (если подобное возможно), попавшие на наш факультет, подвергались издевательствам. Всех, у кого кровь была не чистой, считали неправильными, ошибочными, им постоянно напоминали об их происхождении, о магглах в их роду, о месте на социальной лестнице, которое было для них отведено. Слизеринец-полукровка, чтобы заслужить уважение, должен был пройти через сотню кругов личного ада. Ты должен был защищать себя умом и силой, завоёвывать уважение только своими способностями. Но, например, Блэкам или Малфоям этого делать не приходилось. Они были и так лучшими с момента, когда их фамилию произнесли — их уже признали. Это не могло не бесить.       Я не сомневалась в Томе, чтобы сказать ему, что не готова на этот шаг. Нет, я была готова принять вызов. Я была готова доказать всем, что они не правы. Если Том так хочет, то и я хочу.       Но больше его желания, которое так сильно было переплетено с моим, я осознала, что, так или иначе, любые другие связи, близости, браки — ничто, по сравнению с этим. Так Том будет принадлежать мне полностью. Так Том будет только моим.       И тень моей матери не встанет между нами, она не сможет отнять его. Нет, даже после нашей с ним смерти, мы будем едины, и в этом есть то, что я так жаждала, что утолит мой личный собственнический голод, мою непомерную жажду.       Все говорят о духовной близости, о важности духовного над телесным, но почему никто не повторяет, что человек — не конструктор, а целостная единица, что тело и душа — едины. Пока человек жив, иного у него нет. Душа важна после смерти, в переходе в иной мир. Я много думала об этом. Я вспоминала древние артефакты, сказку про Дары Смерти. Страх того, что единственный известный материальный мир вдруг перестанет существовать для тебя, что ты перестанешь существовать для него, что Смерть закончит все начатые дела, всё, то касалось тебя. Этот страх забвения, страх неизвестности, страх бесконечной непонятной, возможно, не существующей пустоты. Он же так знаком всем, не так ли? Но что, если ты будешь умирать не в одиночестве? Но что, если твоя душа не будет одна? Но что, если вся та бесконечная неизведанная пустота будет разделена с другим человеком пополам? Разве не в этом смысл старого ритуала? Разве не в надежде на лучшее будущее?       Пугала ли Смерть Тома так сильно, что он боялся остаться в этом одиночестве навечно?       Но я, не зная ответа, надеялась, что моя близость сможет немного осветлить этот путь.       Одарённый маг так или иначе имел множество страхов. Бесстрашные маги едва ли могли создать что-то гениальное. Они, по-своему, были нужны миру, вселенная компенсировала ими тех, кто был слишком труслив. Кто-то должен был идти первым, кто-то должен был вдохновлять. Том не был бесстрашным, не был беспечным весельчаком. Когда я смотрела на него, когда я говорила с ним, надлом Тома был явным, он порождал глубину его личности, а страхи не делали его слабым, наоборот, они давали ему силу на свершения.       Том сам по себе был пугающим человеком. Безусловно, тот, кто способен на убийства, тот, кто уже убивал, сам по себе вызывал трепет подсознательно, ведь мы все понимаем, что такой человек гораздо сильнее. Я не вижу в убийстве другого бесконечное зло. Нет, убивают на всех сторонах — и на светлой, и на тёмной, и между ними. Убивают все и всех — словами, поступками, бездействием, соучастием, злостью, нежностью, завистью, любовью, жадностью, благородством, лестью, терпением, ложью… Убивают всем, не только оружием и заклятиями: инструмент — это всего лишь часть дела. Убивают всех и всегда. Кто-то прямо сейчас душит вас заботой или неверием. Так почему тогда убийство греховно?       Мои мысли метались. Я думала о том, что Том, безусловно, убийца, но что сделало его таким? Делает ли это его в моих глазах хуже?       Нет.       Я смотрела на себя в зеркало, сидящую в свадебном наряде, наблюдающую за тем, как дрожащие руки моей бабушки надевают мне на голову венок из ландышей. И я думала, только о Томе и его внутренних муках, бесконечном одиночестве и отчаянье, копившихся в его душе.       «Ты меня не бросишь?»       «Не брошу».       «Почему я не верю тебе?»       Его боль. Его отчаянье. Его недоверие.       А ещё манипуляции. Постоянные. Как защитные реакции, как неспособность по-другому строить отношения. Наша абсолютная созависимость.       «Знаешь, что хуже всего?»       Я всматриваюсь в это воспоминание, ища в нём хотя бы долю того прошлого, что причинило ему столько боли.       «Бессмысленность существования».       «Ты считаешь своё существование лишённым смысла?»       И он молчал. Том молчал, он ничего мне так и не ответил. Возможно, именно это молчание и было само по себе ответом. Эти взрослые игры не давали мне покоя, я запутывалась в его личности, в его страданиях и боли, я утопала в нём все эти дни, пока не осознала, что любовь хуже одержимости.       Любовь была многим сильнее, она прорастала и ломала изнутри. Мне было достаточно со всей своей одержимостью Томом совсем немного в него окунуться, чтобы любовь взяла надо мной верх, чтобы любовь победила во мне весь эгоизм, исходящий из недр моей души. И я задохнулась от всей полноты чувств. Чем ближе был день свадьбы, тем сильнее я металась по закоулкам своей души, всё больше я думала о необходимости свободы, отобранной мною у Тома собственными руками.       Была ли я права?       Амортенция — чудовищное зелье, огромная ошибка, совершённая мною в эгоистичном порыве одержимости. Сейчас мои отношения построены на ней, на этой магии.       «Моя мать — сумасшедшая ведьма».       Мои руки дрожали.       «Я не достоин тебя».       Слёзы застилали глаза. По моим жилам растекалось отчаянье.       Я уже не могла сойти с выбранного пути. Он меня никогда не простит. И его чувства навсегда останутся фальшивой игрой амортенции в крови.       Догадался ли он? Эта мысль терзала мой ум, когда бабушка крепко завязывала пояс, пропитанный защитной магией. Эта мысль не давала мне покоя, когда бабушка закрепляла на поясе чёрный в серебре кинжал. Эта мысль отравляла меня, когда на мои плечи набрасывали тяжёлую мантию, расшитую серебрянными ветвями цветущего боярышника.       — Не опускай палочку, — сказала бабушка, когда наши взгляды встретились, — чтобы ни случилось, не опускай палочку.       Совсем не понимаю, почему она так беспокоится обо мне.       — Этот наряд прекрасен на Вас, моя дорогая, но для церемонии в соборе его нужно изменить, — портной, помогавший моей бабушке с одеждой, коснулся кончиком палочки моего плеча и трансфигурировал наряд в нежное маггловское платье, расшитое белой вышивкой крупных цветов шиповника на полупрозрачном газе. Очертания моего тела нежно просматривались сквозь светлую ткань и так контрастировали с моим настоящим платьем.       Невинно, возбуждающе прекрасно, то, что я хотела.       — Очень красиво, — я прикрыла губы ладонями, когда меня накрыли большой вуалью, укрывающей мой наряд с головы до пят тонкой дымкой.       — Мне так жаль, что твоя мама не может увидеть тебя сейчас.       Вуаль от случайного порыва ветра закрепили заклинанием на моей голове.       Мне не страшно. Я сама выбрала этот путь. Я сама себя наказала.       Поэтому я готова принять всё, что судьбой мне уготовано.

***

      Утром, как полагается по нынешней моде, все собрались в торжественном маггловском соборе. Так много гостей не вместились бы в крохотную церквушку, в которой обменялись обетами несколько лет назад моя мама и Том. Сейчас, стоя недалеко от прохода, почти у самой двери, я ожидала, когда мой дядя вернётся от Тома и подаст мне руку, чтобы повести меня к моему жениху.       Мороз придал моим щекам розовый оттенок, я едва держала букет из нежных ландышей, цветущего боярышника и белых цветов шиповника.       Эта церемония была красивой формальностью, настоящая же ожидала нас вечером.       Мысли о магической церемонии я заглушала фантазиями о сексе с Томом. Откровенно, да? Сейчас мне было страшно думать о будущем в контексте собственной жизни. Мне было страшно думать о последствиях, которые я приняла. Мне было страшно, но фантазии о сексе этот страх делали слабее.       Если отдаться животным потребностям, если забыть человечность и оставить в сухом остове только сильное животное желание обладать, и жить этим желанием, и отдаваться ему, и упиваться им — всё казалось не так уж и плохо.       Нужно просто забыть о тех морально-нравственных конструктах, что вбивало мне в голову всю жизнь общество, забыть общепринятое определение любви и дать ей своё.       Что такое любовь? Что это за чувство?       Может быть, проще отрицать существование любви, чем дать ей своё определение?       Я глубоко вздохнула и выдохнула, наблюдая, как дядя шёл ко мне по проходу. Одна из помощниц помогала детям взять подол моего платья. Я поправила бутоньерку дяди, когда он встал рядом со мной.       — Ты готова, Гермиона?       Улыбнувшись ему, я взяла его под локоть и спокойно сказала:       — Да.       Дядя дал знак служителям церкви, и спустя совсем немного времени прозвучали первые аккорды маггловского марша невесты, написанного Рихардом Вагнером. Торжественная музыку поддерживало стройное пение хора. Маленькие девочки в нежных нарядах разбрасывали лепестки белого шиповника, идя впереди нас. Я ступила на алую дорожку. Каждый медленный шаг мне давался с лёгкостью. Чем ближе я была к Тому, стоящему в ожидании у алтаря, тем меньше я думала о всяких глупостях, о прошлом и будущем, о бедах и горестях. Счастье заполняло всё моё существо.       Дядя вручил меня Тому, и тот крепко взял меня за руку.       Ему так шёл его строгий чёрный костюм и торжественная рубашка, а нежные цветы в бутоньерке смягчали образ. Глаза Тома изменяли цвет от чистейшего голубого до зелёного. Я долго не могла оторвать взгляд от них.       Том держал меня под руку. Его улыбка была подарена мне, и я дарила ему улыбку в ответ. Мы были счастливы. Мы были вместе.       Слова священника торжественно звучали, эхом проносясь по собору, отражаясь от стен. Я их не слушала, только слышала. Всё моё существо было охвачено невероятным возбуждением, наслаждение охватывало моё тело.       Я мечтала, что в скором времени его пальцы проникнут в мой рот, и я буду их самозабвенно сосать, сев на него сверху, ритмично двигаясь на его члене, доставляя нам удовольствие.       И мои мысли кружили вокруг этой эйфории, совсем не замечая ничего вокруг: ни заплаканных глаз бабушки, ни чёрной тени, решительно надвигающейся на лицо Пэнси, ни предвестника неминуемого горя в стенах старого храма.       Свечи мерцали, и его лицо было прекрасно в их свету. Я совершенно потеряла рассудок в своей одержимости. Я утопала в любви к нему. Я была так счастлива.       После всех взаимных клятв и разрешения на поцелуй, Том поднял вуаль от моего лица. Вуаль совершенно беззвучно упала к нашим ногам, открывая меня Тому. Последняя защита пала, когда Том прикоснулся к моим щекам кончиками пальцев, слегка поворачивая навстречу к своим губам и поцеловал меня, скрепляя наши обеты.       Теперь он мой! Мой! Мой!       Наш поцелуй открыл дверь, которую я едва сдерживала всё это время, и все чувства, скопившиеся за долгое время, вырвались наружу, обретя физическую форму — слёзы скатываются по моим щекам, руки сильно сжимают Тома, и я теряюсь, когда он отрывается от меня.       Все невесты плачут, не так ли?       Том широко улыбается, утирая дорожки слёз от моих щёк.       — Я люблю тебя, — шепчу одними губами.       Том подхватывает меня на руки и уносит от алтаря сквозь толпу, бросающую в нас лепестки цветов.

***

      Пэнси пробиралась ко мне сквозь толпу, но Том увидел её первым. Я ощутила, как он напрягся, встречаясь с ней взглядом. Пэнси пришла на свадьбу в траурном платье.       — Экстравагантная у тебя подружка, — подметил он.       Я тянула Тома за руку, пытаясь выбраться из поздравляющей толпы, не дав Пэнси добраться до нас первой.       — Ты боишься подругу?       — Она мне не подруга.       Наконец-то мы доходим до машины, водитель открыл дверь, я села внутрь и увидела в заднее стекло Пэнси. Машина тронулась с места, и девушка не успела добежать.       — Что случилось?       Я натянуто улыбнулась.       — Понимаешь, — не знаю, говорить ли всю правду или умолчать, — она наговорила много гадостей о тебе и мне. Я ничему не верю. Глупости, слухи, абсолютный бред, — Том усмехнулся. — И дело не в тебе, а во мне. Неудачный опыт, я…       — Интересно. Продолжай.       — Ладно, — я посмотрела на своё кольцо. Том же не откажется от меня? — Я разозлилась на тебя. Помнишь, тот день, когда моих опекунов вызывал директор? Он вызывал их потому, что я соблазнила Пэнси и нас застали за шалостями. Всего-то, с кем не бывает? Подумаешь, я просто хотела понять, гетеросексуалка я или нет.       — И?       — Я её бросила, потому что поняла, что ничего к ней не испытываю, — мои щёки горели, я ощущалась себя не в своей тарелке.       — Нет-нет, я не об этом. Кто ты?       Озадаченно смотрю на Тома дольше, чем, видимо, он ожидал.       — Кто я?       — Тебе нравятся мужчины или женщины? — он почти смеялся, да, его глаза смеялись, хотя в целом он был серьёзен.       — Ты, — опустив взгляд на свои руки, смущение захватило меня и спутало мысли, — мне нравишься ты. Если бы ты был женщиной, всё равно мне бы нравился.       — Как мило, — Том прикоснулся моей щеки губами. — Нравлюсь любым?       — Любым, — тихо отозвалась я, хватая ртом воздух.       — Ты такая красивая, но мне всё ещё интересно, — он шепчет на ухо, лаская горячим дыханием кожу, — что было дальше с девчонкой.       — Пэнси не приняла разрыв, а, получив приглашение на свадьбу, кажется, окончательно потеряла рассудок и говорила несвязанную белиберду.       — И что же она говорила?       — Сказала, что я у тебя не первая.       — Кто бы сомневался, — пошутил Том, небрежно оглаживая край разреза моего платья указательным пальцем. — Что ещё?       — Что ты опаиваешь меня амортенцией и сводишь с ума, — возмущённо надуваю губы, потому что мой Том на такое не способен, праведный гнев позволил мне оторваться от созерцания рук, — и что ты старше своих лет, что ты давно не человек. Бред, правда?       Том от души рассмеялся, запрокинув голову, но после посерьёзнел.       — Малышка сильно ревнует тебя. Я её понимаю. Но ты прости и забудь её, Гермиона. В будущем от зависти и злости ты услышишь и не такое.       — Знаю. Мама умерла тоже только потому, что вам завидовали.       Он крепко обнял меня, притянув к себе:       — Я не допущу этого во второй раз. Я защищу тебя, если понадобится, ценой своей жизни.

***

      В саду на большой лужайке у особняка Реддла было подготовлено всё для гостей и самого свадебного обряда: расчищена достаточно большая площадка в виде круга, на которой нам было необходимо совершить ритуал во время золотого часа.       Издавна золотой час считался самым сильным периодом для проведения каких-либо обрядов, особенно свадебных. В это время магия на котороткий промежуток искрилась в воздухе, пропитывала всё, и грань между материальным миром и духовным становилась тонка. Были подходящие и не подходящие дни для проведения ритуалов и обрядов, но сам день не столько влиял, как положение звёзд на небе относительно координат. День и час просчитывались исходя из нужного положения, ведь расчерченный магический круг имел свою проекцию на небосклоне.       Магия, в принципе, была наукой, а каждая наука требовала точности. Том просчитал все дни в ближайшем месяце и все часы, он нашёл нужную дату и час для проведения ритуала.       Подготовка к ритуалу занимала не так много времени, нам было необходимо трансфигурировать свои наряды, начертить магический круг, расставить сосуды с четырьмя стихиями — земля, вода, воздух и огонь, к ним же добавлялся эфир — человеческая душа или её проекция в материальном мире — магия.       Собравшиеся гости заняли свои места на возведённым на один день для этого амфитеатре. Мы же принялись расчерчивать магический круг — от края к центру, каждый со своей стороны. Мужчина имел светлое магическое начало, а женщина тёмное. У магглов всё было наоборот — невеста шла под венец в белом платье, а мужчина в тёмном костюме. В начале магической церемонии наряды, действительно, имели чёрный цвет у невесты и белый цвет у жениха, но во время неё меняли цвета между собой несколько раз, а в конце смешивались — рождая новый цвет. Таким образом магия двух противоположностей сливается, рождая что-то новое.       Мой традиционный наряд был выполнен таким образом, чтобы не сковывал мои движения. Длинное платье было сшито по фигуре, оно крепко держало меня и давало опору, на юбке шёл разрез от середины бедра, пояс поддерживал спину и защищал от всплесков магии во время ритуала, чёрная мантия скрывала платье и разрезы, чтобы во время ритуала ничто не отвлекало меня.       Черчение круга убрало всю мою нервозность, я полностью погрузилась в процесс, будто находилась на экзамене перед комиссией, хотя это было не так уж и далеко от правды. Сейчас от правильности моих действий зависели наши с Томом жизни.       И начертывая руны, я была полностью сосредоточена только на правильности линии, гармонии и собственном сердечном ритме. Дрожь в пальцах проходила и снова появлялась, но я продолжала, не останавливаясь, не переводя дух, потому что это было самым важным сегодня — не отступать, не склонять головы, не опускать палочку — не сдаваться.       Вероятно тем, кто не был рождён магом, не понять, почему это было настолько важно, почему от этого зависела жизнь и ради чего жизнью стоило рисковать. Я заметила за эти годы, что магглы достаточно сдержаны и трусливы в своей массе. Они боятся за собственные жизни, не идут на большие риски, а всех тех, кто рискуют, называют бесстрашными, смелыми, отважными героями или безмозглыми тупицами, решившими поиграть в героев.       Но что-то в этом было не так. Неправильно.       Пусть мы все были людьми, одним видом, но в нас что-то всё-таки сильно отличалось, что-то делало нас отличными друг от друга — возможно, это была разница именно в социальной группе, в обществе, но всё же… И среди магов было порядком трусов, но маги не боялись лишиться жизни, если оно того стоило.       А стоило ли?       Замерев перед последней руной, я ощутила спиной спину Тома. Одна эта близость стала ответом на мой вопрос.       Стоило.       Возможно, я достаточно сильно ошибаюсь в людях — магах и магглах. Мне это простительно в силу возраста, зашоренного мировоззрения чистокровной волшебницы из традиционной семьи. Жизнь меня баловала, и я не сталкивалась со всей её мерзостью.       Но ответьте мне всего на один вопрос: чего вы боитесь?       Закончив начертание последней руны, мы поворачиваемся к друг другу лицом. Я ищу взглядом Пэнси: если она выскачет на магический круг, а это может произойти, всё будет испорчено. Не нахожу её среди гостей. Друзья Тома стоят в отдалении в тёмных, почти траурных, мантиях. Их выбор нарядов меня озадачивает. Волшебники и волшебницы замирают.       — Не передумала?       Мы не обговаривали этот ритуал с Томом ни разу: ни мой страх перед ним, ни моё нежелание в начале, ни моё изменившееся решение, ни его желание провести ритуал. Мы не говорили об этом, и я, честно признаться, застыла, когда Том спросил с лёгкой улыбкой, когда мы уже всё начертили, когда каждая руна была написана. Спросил, внимательно заглядывая мне в глаза.       А в моей голове промелькнуло много мыслей и обрывков наших диалогов, много воспоминаний, и я зацепилась за его слова: «Моя мать — сумасшедшая ведьма». С горькой усмешкой я заключила для себя мысленно: «Стало быть и жена твоя тоже. Какое невезение, какая чудовищная несправедливость, что тебе досталась я, что именно я, сумасшедшая ведьма, вцепилась в тебя когтями и зубами, всеми силами, всей собой, чтобы не отпускать тебя никогда».       Я почему-то уверена: если он умрёт, я не последую за ним. О, нет, я найду способ, чтобы вернуть его к жизни, а способов этих достаточно, только никто не решается, все бояться сойти с ума, потерять себя, разложить душу, умереть следом.       Все эти сказки, особенно Барда Бидля, именно про трусость и слабость. А я ненавижу слабость. Я презираю страх.       Пожалуй, и среди магов достаточно трусов, но смелых больше, они ярче горят и сияют, рассекая тьму беспомощности и мрак невежества.       «Он — дьявол. Он одурманил тебя. Он делает так не в первый раз. Послушай, послушай меня, Гермиона, он тебя опоил амортенцией и…»       Ты ошибаешься, Пэнси. Это я дьявол. Это я чудовище. Это я.       — Нет, не передумала.       Мы синхронно достаём наши кинжалы.       — Будет больно, — Том всё ещё не отрывает от меня взгляда.       Мы делаем синхронно надрезы на ладонях, ждём, пока соберётся достаточно крови, и выливаем на свои половины магического круга.       Земля под нами в это же мгновение содрогается, поднимается гул, порыв ветра холодом пробирает, кажется, до костей. С этого мгновение ритуал не может быть отменён — мы оба знаем, направляя друг на друга палочки и произнося первые строки длинного заклинания-клятвы.       Магия выливается из меня потоком, концентрируясь в палочке. Раньше палочки магом были не нужны, когда древняя магия была мощнее, сложнее и более дикой. Наши палочки умиряют поток магии, позволяют её контролировать, но во время обряда мне тяжелее её держать. Моя магия будто хочет разрушить все препятствия, столкнувшись с магией Тома. Я даже на долгие мгновения оттесняю его луч, и Том щурится, поджимая губы.       Он не доволен?       Или боится меня?       Интересно, я никогда не спрашивала Тома об этом, но мне сейчас, прямо сейчас, когда наши жизни переплетаются, когда мы можем умереть по-настоящему, по-настоящему интересно: он боится умереть?       Нервный смешок срывается с моих губ.       Магия из меня рвётся наружу, освобождая нечто забытое и болезненное.       Тело отца, лежащее в палате Мунго. Мать, упёршаяся в головой в его грудину. Я, стоящая на коленях, едва достающая лбом его холодной руки. И ладонь на плече матери.       Знакомая ладонь.       Том оттесняет мой луч от себя с ощутимым усилием.       Я не прерываю заклинание, мы всё ещё читаем его синхронно. Важна гармония и слаженность. Важен ритм. Я ощущаю боль где-то в грудине. Из меня будто высасывают всё. На глаза наворачиваются слёзы.       Знакомая ладонь гладит меня по волосам. «Конфету? Какие твои любимые? У меня есть все». «А есть маггловские сказки?» — сжимаю знакомую руку, тяну за собой в чулан. «Маггловские сказки? Какие, например?» — «Ты совсем глупый? — сажусь на пол и достаю одну из затёртых книг из-под шкафа. — «Тут говорится, что у этой сказки есть предыстория. Ту, что была до Чарли и огромного стеклянного лифта».       Ком в горле. Я не сбиваюсь, но близка к этому.       Древняя магия способна на всё: разрушает и созидает, рождает и убивает, загрязняет и очищает. Если принимать всё за чистую монету, то они погибнут. Если поддаваться эмоциям, то всё будет кончено.       Знакомая ладонь, красивые пальцы. «Почему ты к нам ходишь? Почему ты дружишь со мной?» — «А почему ты спрашиваешь?» — «Со мной никто не хочет дружить, кроме тебя, поэтому мне интересно.» — «Со мной тоже никто не хотел дружить когда-то.» — «Когда?» — «Когда я был такой же маленький, как ты.» — «Но теперь с тобой дружит моя мама. Она хороший друг для тебя?» — «Хороший.» — «А я для тебя друг?» — «Ты мой самый лучший друг, и я достал для тебя сказку, только никому не показывай. Это наш с тобой…» — «…секрет».       Эта же ладонь была напротив. Эти же пальцы сжимали палочку.       Красивый алый луч освещает светом всё вокруг, смешиваясь в середине с моим тёмным синим.       Алые отблески в его глазах завораживают.       Она любит его. Так сильно любит. И эта боль лишь следствие, эта тяжесть в груди только подтверждение.       Не опускай палочку.       Мать проводит пальцами по кудрявым волосам, закалывает их двумя деревянными заколками в пучок на голове, и несколько локонов неминуемо выбиваются из её причёски. «Ты такая красивая сегодня, — звучит комплимент знакомым голосом. — И мисс Гермиона сегодня обворожительна.» — «Она вновь применила стихийную магию и забралась на люстру, представляешь?» — «Одарённый ребёнок.» — «Ребёнок, который сведёт собственную мать когда-нибудь в могилу».       Не забывай — оборвёшь ритуал и умрёшь. Не сдавайся.       «Мой папа умрёт?» — «Умрёт. Все мы умрём.» — «Бабушка сказала, что ты займёшь его место только в том случае, если переродишься чистокровным.» — «А ты бы хотела, чтобы я был твоим отцом?» — «Нет, Том, принц не может быть отцом принцессы».       Голос дрожит.       Правда и вымысел смешиваются. А где правда? Разве всё не началось на званном рождественском ужине у бабушки дома?       Сердце пропускает удар, картинка вокруг меня смазывается, остаются только его глаза.       «Что ты хочешь на Рождество, принцесса?» — «Обнять папу».       Ненависть к снегу появилась в тот холодный день, когда я стояла у семейного склепа, и этот холодный камень, этот ледяной мир, эта хрупкая тишина, разбивающаяся вдребезги от их плача.       И сейчас он срывается с неба и кружит вокруг нас.       «Верни папу, Том. Я знаю, ты его отнял.» — «Не говори так, Гермиона.» — «Верни папу. Верни мне папу. Верни его!»       Вдох. Вкус крови во рту от прикушенной щеки. Нельзя позволять себе утопать в этом. Нельзя поддаваться этой лжи.       «Он никогда тебя не любил… — пронзительные глаза с алым отблеском смотрели прямо в мои. — Ему на тебя было плевать. Это ты постоянно лезла к нему и ощущала, что твои чувства были невзаимные. Твой отец был постоянно занят. Но ты так сильно хотела близости с ним, что это чувство вызывало огромный стыд».       Нет!       «Ты любила его, а потом возненавидела, когда он бросил тебя, умерев».       Нет! Нет! Нет!       И сейчас его пронзительные глаза с алым отблеском смотрели на меня как тогда.       «Вы жили в бедности. Он был никчёмным. Ты хотела развестись, но вы заключили магический брак и у вас родилась дочь. Твоя мать была довольна тем, что следующее поколение будет чистокровным и говорила тебе, чтобы ты сама искала выход из вашего затруднительного финансового положения. Она никогда не помогала вам. Она только требовала, и требовала, и требовала».       Я ощущаю руки на шее, я почти вижу её — свою мать.       «Ты ненавидишь свою дочь. Ты считаешь её грузом, оковами, той, которая делает тебя второсортной. Из-за неё ты не можешь удачно выйти замуж. Ты надеешься, что она когда-нибудь умрёт. Когда она не слушается тебя, ты представляешь, как убиваешь её. Видишь в деталях…»       Призрак обретает силу и власть. Её руки холодные и сильные. Боль в шее — настоящая. Я хриплю заклинание. Мои лёгкие горят огнём.       «Как ты душишь её».       Я едва чувствую руку. Она заметно дрожит.       Я убиваю сама себя.       Призрак смотрит на меня так, что я становлюсь никем в её глазах.       Моё спасение — только продолжение ритуала.       Ощущаю нестерпимую боль, слёзы застилают глаза, не могу дышать, не могу двигаться.       — Уй… — шепчу я, переводя умоляющий взгляд с призрака матери на Тома.       Свет, исходящий от кончика моей палочки, становится ярче, сильнее. Жизнь покидает моё тело вместе с этим светом, изливается на руны на земле, льётся на нам под ноги, как раскалённая лава из кратера вулкана. Я медленно оседаю.       Убей.       Голос мистера Реддла в моей голове живой.       Убей.       Мать захватывает чистейшая магия.       Убей её!       Он требует, и я подчиняюсь. Хотя это была даже не я, а моя сущность, моё естество. Подвал, стул, лужа крови…       Нет, пятна крови были на мне…       «Мама? Мамочка! Нет-нет-нет…»       Окровавленные руки, сжимающие рану на её теле. Маггловское оружие на бетонном полу.       Призрак моей матери переполняется светом изнутри, трескается и осыпается осколками передо мной.       «Ты этого хочешь? По настоящему хочешь? Ты ему всё простила?» — спрашивает её всё ещё не разбитое лицо, лежащее у моих ног. А я не смею отвести взгляда от Тома, я поглощена кровавым цветом его глаз.       Иллюзия. Всё это — иллюзия. Всё это — ложь.       Едва ли я дышу, каждый вдох даётся мне с трудом.       Мне нечего ему прощать. Прощение должна просить я.       Мой честный ответ удовлетворяет древнюю магию. Она вспыхивает заревом, переливается всеми цветами радуги, сияет в нас. Я ступаю по спирали. Мои ноги едва касаются рун. Мы идём синхронно, и каждый шаг даётся мне с трудом. Ощущаю, как магия сочится из недр земли, как проникает в меня всё больший поток, захлёстывая сознание.       С каждым шагом всё сложнее думать.       Говорю слова заклинания так, будто это единственное, что я знаю.       Чем ближе Том, тем гуще поток.       Мы поднимаем палочки вверх, когда стоим в центре, касаясь друг друга. Вижу только его глаза, ощущаю только его кисть руки возле моей, слышу только его шумное дыхание и спустя паузу мы произносим одновременно, почти губы в губы, слова:       — Lux ténebras sécat, ténebrae lúcem díssipant. Et lux méa es et ténebrae méae es, princípium et fínis.       Едва последнее слово срывается с наших губ, я ощущаю, что моё тёмное свадебное одеяние вспыхивает, плащ сгорает благодаря не обжигающему огню, охватывая всё моё тело, белые одежды Тома сливаются с моими в один цвет — сначала это глубокий тёмно-пурпурный смешанный с кровавым, но потом всё более темнеющий.       Едва нас окутывает тьма, мы опускаем палочки и наши окровавленные разрезанные ладони наконец касаются друг друга. Я с жадностью целую Тома, ощущая жар меж нашей кожей.       Всепоглощающее счастье захлёстывает меня. Я жива, он жив. Мы живы. Мы муж и жена. Он мой. Я принадлежу ему.       Не хочу видеть, не хочу слышать, не хочу понимать, что наша магия усиливается с каждым мигом, что печать не рассыпается, что всё захватывает огнём окружающее нас место.       Крики, грохот.       Едва они меня должны интересовать. Я поглощена Томом.       Когда он отрывается от моих губ, я открываю глаза и вижу, что мы в тёмно-красной одежде, так похожей на кровь, которая запятнала все трибуны перед нами, сцену и даже половину наших лиц.       Рыцари в чёрных одеяниях и серебряных масках выстраиваются в две шеренги, мы спускаемся со сцены и проходим мимо них. Я ступаю по ещё тёплой крови, вытекшей из их тел. Вглядываюсь в лица, застывшие в предсмертной агонии.       — Том?.. — тихо спрашиваю я.       — Любимая? — он смотрит на меня с нежностью.       — Что это? — едва шепчу, немея от ужаса, охватывающего меня понимания.       Это по-настоящему.       Это не сон.       — Мой подарок. Ты больше всего хотела именно этого.       Он довлеет надо мной. Впервые вижу это выражение лица, когда один из рыцарей отдаёт ему кровавый камень. Я уже видела похожий на этот камень.       — Мой господин, — узнаю голос Эйвери.       Философский камень.