Сложная школа

      Каждый, наверное, думает, что его школа — самое невыносимое место на Земле. И он прав, но только с субъективной точки зрения. А есть такие субъекты, которые отличаются от других.       Николай Гоголь считал себя таковым.       Тем прохладным и хмурым апрельским утром он проснулся за минуту до первого звонка в школе. Фёдора уже не было, это говорило о том, что уроки уже начались, и друг смог добраться до школы. Было уже привычно, что Фёдор никогда не будил Николая.       Будильник, как оказалось, Николай сам отключил вчера вечером, думая, что организм уже привык к ранним подъёмам. Что ж, очевидно, это предположение было ошибочным.       Николай натянул на лицо улыбку, без которой его не видел никто и никогда, а потом оделся. Наверное, сделал он это быстрее, чем пожарные, потому что, когда он был готов, часы показывали, что прошло меньше двух минут с момента его пробуждения.       Может быть, кто-то сказал бы, что он выглядел странно, но когда Николаю было не плевать на такие мелочи, как чужое мнение?       Он каждое утро заплетал длинные пепельно-белые волосы в тонкую косу, надевал белую рубашку в тёмно-серую полосочку, отличавшуюся от многих других большим воротником, завязывал ярко-красный галстук-бабочку, натягивал на ноги брюки в тон рубашке и в завершение образа клоуна рисовал на лице грим, изображая, где, по его разумению, это было уместнее всего, условные обозначения карточных мастей. На ногах у него были мужские чёрные туфли с удлиненным острым концом, загнутым вверх, украшенные белыми бантами.       Николай подхватил с пола в прихожей заготовленный с ночи рюкзак и ринулся нагонять упущенное время. То есть, он уже опоздал, но хотелось бы успеть к концу первого урока, потому что пропускать математику он не желал.       На улице шёл сильнейший дождь. Тихо выругавшись сквозь зубы, Николай понёсся к автобусной остановке так быстро, как только мог.       К счастью или нет, бегал он со вполне высокой скоростью, поэтому пролетел эти пятьсот метров в миг, успев собрать на себе капель больше, чем у него было ресниц на двух глазах вместе взятых. На него жалко было смотреть, когда он залез в несчастный автобус, прибывший после четверти часа ожидания, но Николай не мог позволить себе перестать улыбаться.       Конечно, он помогал себе, в голове ежесекундно озвучивая различные шутки, чтобы улыбка была искренне весёлой, но его упорству можно было позавидовать. По классу, в котором он учился, ходил такой слух. Если Гоголь однажды перестанет улыбаться, шутить и рыдать, играя на публику, небо точно упадёт! Так и говорили, поэтому, даже плача, Николай смеялся. Собственно, слёзы обыкновенно вызывал у него избыточных смех. Проблем с сильными эмоциями у него никогда не было.       Не то что с людьми. Вряд ли в его окружении был такой человек, который не считал бы Николая безумцем. Были причины, конечно.       Если Николай шутил, почти все его товарищи обычно хотели убить за его шутки, но не могли — смеялись. Если же он решал сделать что-либо, его нельзя было остановить. А делал он только действительно странные вещи, например, был случай, когда он самозабвенно решал задачи по математике на уроке черчения. В учебнике по черчению.       Учитель тогда отчитал его, а задачи показал учителю математики. Тот с поражённым видом вглядывался в записи, потому что их класс тогда ещё не прошёл эту тему, её и в планах не было, к тому же всё было решено верно, а задачи были с какими-то фантастическими условиями.       Чего стоила одна только задача про скорость розового слоника с пчелиными крыльями и лошадиной гривой, который на жёлтом автобусе ехал в страну, где жили парнокопытные попугаи с козлиными рогами. А ведь подобной степени невероятности были все задачи, и все они были от скуки придуманы Николаем!       В его жизни было, что вспомнить, поэтому Николай не только не заметил, как доехал до своей остановки, но и проехал мимо ещё одну. Пришлось под тем же дождём идти до школы две остановки назад, потому что времени ждать автобус уже не было.       С неизменной улыбкой Николай дошёл до школы и с облегчением вошёл в холл, наконец-то укрываясь от непогоды. Он рассмеялся, посмотрев на себя в зеркало, потому что внешний вид оставлял желать лучшего. Хотя бы сухого, что уж говорить о лице, на котором расползались разводы от грима и туши…       Первый урок был окончен давно, уже подходил к концу второй, и всё же Николай решил рискнуть и войти в класс, чтобы успеть хотя бы посетить математику. В крайнем случае он всегда мог надавить на жалость учителя, который, будучи невероятно строгим японцем со странным для приехавшего из России Николая именем, всё же имел уязвимые места, включая и сострадание.       Николай вошёл в класс, улыбаясь так, словно пытался загладить огромнейшую вину перед сенсеем, который с раздражением смотрел на него. Впрочем, так оно и было. Уже через минуту переглядываний Николай с тоном профессионального провинившегося подхалима произнёс:       — Здравствуйте, извините, пожалуйста, за опоздание! — в обычных условиях это не сработало бы на его учителе, но Николаев вид и умоляюще смотрящие глаза говорили сами за себя, и учителю пришлось разрешить ему сесть на место.       Одноклассники реагировали по-разному, смотря на эту сценку. Кенджи был растроган и восхищён, Накаджима, очевидно, облегчённо выдыхал, радуясь, что сенсей не был разозлён, как это часто случалось из-за всё того же Николая, Накахара, казалось, был взвинчен и возмущён тем, что опоздавшему не воздалось по заслугам, Дазай усмехнулся, отлично понимая, что происходит, а Фёдор, с которым Николай, когда им было по четырнадцать, и приехал в Японию, сбегая от тиранов-родственников, апатично смотрел в окно, совершенно не реагируя на ситуацию. Ему было слишком всё равно, и, на взгляд Николая, Фёдор в целом относился ко всему вокруг слишком серьёзно. Вернее, это выглядело, будто он серьёзен.       Урок уже подходил к концу, и Куникида-сенсей записывал на доске домашнее задание, которое лишь несколько учеников, включая Анго и Ацуши, лихорадочно переносили в дневники.       Все остальные или надеялись на этих учеников, или вовсе не собирались осложнять себе жизнь затратой драгоценного её ресурса на выполнение домашнего задания. Эту часть ждали, очевидно, плохие отметки, но в их девятом классе такие мелочи мало кого волновали.       Сразу после урока Николай подлетел к Фёдору, дружески хлопнул его пару раз по спине и улыбнулся очень широко, совсем искренне.       Он правда был привязан к Фёдору, и единственное, что огорчало — апатия друга. Если она и была заболеванием, то психотерапевты по какой-то неизвестной причине её игнорировали, но Николай знал, что каждый чёртов день Фёдор борется сам с собой за любое действие. Именно поэтому он старался расшевелить товарища всеми силами.       — Ну, как тебе сегодняшнее утречко? Убийственно, правда? А ведь не меньше десяти тысяч людей умирают во сне в течении суток! — быстро заговорил Николай, внимательно разглядывая лицо собеседника, чтобы выявить на нём малейшие проблески эмоций, как только таковые возникнут.       — Правда, иронично выходит, — вяло согласился Фёдор, едва взглянув на Николая. Ни единого намёка на эмоцию на его лице не отразилось.       — Ахаха, да! А как ты думаешь, почему так много людей не любит докторскую колбасу? Она сделана из мяса докторов, просто в составе этого не пишут! Но вкус не исправишь, он всё расскажет, — с надеждой шутит Николай, отлично понимая, что эти его шутки вообще неспособны вызвать смех.       — Хах, — проговорил Фёдор, растягивая мышцы лица в усмешку. Николай сделал вид, что поверил, чтобы поддержать друга в его борьбе, хотя он видел, что в глазах напротив пронеслась мысль: «Всё равно».       — Так, ладно, двигаем на химию, иначе получим от Йосано-сенсей! Знаешь, — Николай перешёл на заговорщический шёпот, — я думаю, что у неё в сумке правда лежит бензопила! Не на пустом же месте возникли слухи о распиленных за неповиновение учениках! Да и запах гнили в подсобке… Там ведь толстые кирпичные стены…       Говоря всё это, Николай потихоньку двигался к нужному кабинету, и Фёдор шёл рядом. Конечно, они оба давно уже запомнили дорогу, даже Фёдор с его слабой памятью на ориентиры, но у него не всегда хватало желания, чтобы заставить себя куда-то идти, тем более с первого этажа на третий.       С лица Николая не сходила улыбка, Фёдор тоже кривил губы в слабом подобии весёлости, стараясь подражать другу. Ему было всё равно, однако он помнил, как было раньше, и хотел вернуть всё на круги своя.       Иначе, впрочем, Николай не вывез бы.       На химии они сели за одну последнюю парту, как садились обычно почти на всех уроках, кроме первых, на которые кто-нибудь из них, особенно часто Николай, непременно опаздывал, невольно позволяя занять своё место. Им предстояло ведение конспектов.       На самом деле ни Николай, ни Фёдор не занимались конспектами по большинству предметов всерьёз. Первый рассчитывал на то, что урок не будет стоять впереди других в расписании, и он сядет с Фёдором, который, в свою очередь, запоминал раз прочитанные тексты почти дословно благодаря фотографической памяти. Да и желания писать что-то в тетрадке, зная, что пользы это не принесёт, не было даже у Николая, не то что у его друга.       Николай давился таким реалистичным искусственным смехом и писал анекдоты на листочке, давая Фёдору читать их. В конце урока в глазах друга промелькнуло нечто, уже напоминающее заинтересованность, и он по-настоящему хмыкнул.       Николай почувствовал огромную гордость, потому что такие моменты случались редко, он считал их маленькими победами.       После химии была спаренная физкультура. Для большинства учеников она являлась самым простым предметом, но для Дазая, что удивило Николая в первые дни обучения, и для Фёдора, что Николай знал давно, физкультура была Адом.       Эти два урока, четвёртый и пятый по счёту, были самыми тяжёлыми. После них Николай окончательно расслабился и на физику под руководством Мори-сенсея шёл в приподнятом настроении. В смысле, более приподнятом, чем обычно.       Николай поначалу с интересом наблюдал за новыми одноклассниками, пока не изучил их. Это заняло немало времени, потому что он мало общался с ними, почти всё свободное время и внимание безраздельно уделяя Фёдору.       Было сложно, потому что надо было ещё и работать, чтобы оплачивать квартиру, счета, одежду и еду, но через время к Николаю подошёл, улучив момент, Дазай. Он предложил свою помощь, аргументировав чрезмерным количеством свободного времени, которое нечем занять, и стал периодически прикрывать Николая перед учителями, чтобы тот мог работать, и помогать с Фёдором.       Удивительно, но Дазай действительно находил методы расшевелить Фёдора. Ему удавалось несмотря на бетонное пофигистичное безразличие вызвать в том слабые и вялые, но настоящие эмоции, хотя большей частью негативные, такие как раздражение и злость.       Самой неожиданной в то время была материальная поддержка, исходящая от Накахары. Николай никогда бы не подумал, что тот станет помогать ему или Фёдору, но тот правда делал это, в самые первые недели просто обеспечивая недостающим количеством денег, а позже замолвив за него словечко в кампании своего отца. Работа там была удобной для Николая по графику, и зарплата позволяла жить не впроголодь.       Николай прикрыл глаза, вспоминая первые месяцы в Йокогаме.       Тогда всё было гораздо хуже. Голод, отсутствие нормального жилья, порой холод, пробирающий до костей, и Фёдор был в ужасающем состоянии, у него не было ни желания, ни сил даже на то, чтобы просто посещать школу, он делал это только вместе с Николаем и только по команде «надо».       Николай ненавидел это слово, и Фёдор когда-то тоже. Это было одной из тех ужасных вещей, которые творили дядя и тётя Фёдора после того, как из-за смерти его родителей мальчишку, тогда ещё только второклассника, отдали им на воспитание.       Эти люди приучили Фёдора при слова «надо» выполнять любые поручения. И учили они его через боль, били всякий раз, когда тот не подчинялся или просто не справлялся с задачей. Из-за этих людей Фёдор начал подавлять и отрицать свои эмоции, в итоге неведомым образом приведя себя к безчувственному апатичному состоянию, в котором у него возникали частые головные боли, не было никаких желаний и сил, вплоть до потери чувства голода и жажды. Из-за этих людей Фёдор долго ещё шарахался от взрослых, считая их всех способными на такие зверства.       Николай до сих пор поражался то ли бессердечию, то ли невнимательности специалистов, у которых они были, ведь те в один голос твердили, что всё в порядке.       Первые месяцы в Японии Фёдор делал что-либо, только услышав слово «надо». Николай ненавидел это.       Николай старался постепенно уменьшать моменты, когда Фёдор слышал эту команду, и у него получалось. Пусть и с трудом, но Фёдор начал делать что-то без этого, сначала с Николаем, а потом и совершенно самостоятельно.       Да, они прошли очень трудный путь, и то, что есть сейчас, совсем не казалось Николаю жалким результатом, потому что было намного хуже. Учитывая отсутствие помощи со стороны специалистов, они проделали колоссальную работу и добились за эти два года гигантских результатов, включая и почти полное освоение японского языка, который к началу свободной от родственников жизни они знали лишь на минимальном уровне, позволяющем выжить.       Николай с неподдельным вниманием слушал Мори-сенсея, рассказывающего им тему урока, и изредка поглядывал на Фёдора. Тот тоже слушал, даже делал какие-то пометки в тетради, но в основном сидел, не двигаясь, смотря в окно.       Сенсей не ругал Фёдора за это, потому что каждый раз, когда он спрашивал ученика, тот был готов, то есть его внимание принадлежало учителю, как бы это не выглядело со стороны.       После всех семи уроков Николай, даже после стольких подобных разговоров немного робко, несмотря на уверенную улыбку, обратился к Фёдору.       — Мне пора на работу. Попросить Дазая побыть с тобой? — Николай знал, что Осаму не откажет, хотя ему всё ещё было неловко обращаться к нему с такими просьбами.       И это несмотря на многократные убеждения, что Дазаю интересен Фёдор, и это время не становится для него неприятным, иначе он бы давно отказался.       Да, его опекуны, хотя и не были столь кошмарными, как у Фёдора, тоже оставили свой след. Они ненароком привили Николаю этот отвратительный страх перед тем, чтобы попросить о помощи, и Николай был рад сбежать от них.       Конечно, он оставил им письмо, где рассказывал, что уходит навсегда и просил не волноваться, благодарил за приют и воспитание, однако не упомянул ни одной зацепки, которая могла бы привести к ним с Фёдором. Ему хватило собственного и чужого опыта в общении с этими взрослыми, чтобы принять решение о побеге, увлекая друга за собой.       С некоторым усилием Николай вынырнул из воспоминаний, снова направив внимательный взгляд на Фёдора.       — Давай, — секундный проблеск какой-то эмоции и снова «пустое» лицо. Николай вздохнул и улыбнулся другу, показывая, что всё в порядке.       — Тогда подожди меня здесь, скоро вернусь, — и, развернувшись, Николай пропал в толпе учеников.       Он протолкался к холлу, где увидел Дазая в очереди к турникету. Сделав глубокий вздох, Николай подошёл к нему.       — Дазай! — тот обернулся. — Наша встреча не к добру, сказала шея топору, — мозг выдал этот стишок на автопилоте, давая улыбающемуся Николаю время приготовиться. — Эм… Не мог бы ты, пожалуйста, побыть с Фёдором?       — Оу, ай кэн ду ит! — весело воскликнул Дазай, имитируя английский. — Бат нот тудэй, сорри.*       — Ладно! Хотя не знал, что у тебя всё так накладно, — срифмовал Николай с усмешкой. Он сказал это только чтобы не выглядеть глупо, и, казалось, Дазай понял, потому что улыбнулся и добавил:       — Попробуй попросить Кенджи или Чую, я уверен, они не откажут!       — О, да, конечно, а главное, что я мало общаюсь что с одним, что со вторым, они точно не откажут в помощи какому-то однокласснику-иностранцу! — с сарказмом произнёс Николай.       — Ты просто не знаешь Кенджи. А Чуя вам уже помогал, поверь, он делал это не просто так, и сделает снова, если ты только дашь ему знать, что это необходимо. Не, он, конечно, поворчит, но поможет, проверено, — подбодрил Николая Дазай.       — Окей, спасибо, — с этими словами Николай развернулся и ушёл искать Накахару.       Тот нашёлся довольно скоро, он задумчиво стоял у стены, смотря в никуда, но при появлении рядом Николая встрепенулся и пристально на него уставился. Николай занервничал бы, но в целом он успел привыкнуть к таким взглядам, а сегодня он ещё и выглядел особенно плохо, потому списал все ощущения на это.       — Чуя, я извиняюсь, однако у меня есть к тебе просьба, — на одном дыхании выговорил Николай, стараясь не показывать волнения и выдавая себя.       — Ну? — Накахара выжидающе смотрел на него.       — Можешь ты, пожалуйста, сегодня побыть с Фёдором? — в животе всё скрутило, когда Николай договорил: раньше он никогда не просил о помощи никого, кроме Фёдора, Дазая и родственников, и то, старался делать это как можно меньше.       — Не вопрос, хотя в целом няньки Достоевскому я не нанимался, — спокойно пожав плечами, ответил Чуя.       — Спасибо, — в голосе Николая было, на его собственный взгляд непозволительно много облегчения.       Скоро они уже подошли к Фёдору, который, надев куртку и шапку-ушанку, привезённую с собой из России, тоскливо смотрел в окно.       — Федь, — заговорил Николай, — с тобой побудет Чуя.       — Ага, — легко подтвердил Накахара. — Я помогу вам, ты поможешь мне с домашкой.       Такой поворот событий всех устраивал, и Николай, попрощавшись, ушёл из здания школы и сел на нужный автобус, пришедший к ближайшей остановке.        В голове уже теснились мысли о работе, к ним примешивалось беспокойство: Фёдор и Чуя впервые останутся наедине. Конечно, умом Николай понимал, что Накахара ничего не сделает его другу, но и умом же он продолжал переживать. Эти мысли не исчезнут, пока он не доберётся до места работы.       Николай вернулся в квартиру уже довольно поздним вечером, поэтому с Накахарой не столкнулся. Зато, к его удивлению, Фёдор вышел в прихожую, чтобы встретить его!       Для них это был реальный прогресс, ведь обычно Фёдор, если и не спал, игнорировал приход Николая, приветствуя его только в ответ. Это было привычно и естественно для них, не вызывало ни малейшего волнения.       А сейчас Фёдор, бесшумно ступая по полу босыми ногами, приблизился к Николаю, забрал из его рук пакет, поставил на пол и обнял! Всего на секунду его руки обвились вокруг шеи Николая, но это было первое объятие за последние семь лет, и оно значило очень многое.       Практически сразу после того, как он оказался у тёти с дядей, Фёдор закрылся, стал скованнее и оборвал их детскую традицию обнимать друг друга при встрече. Николай был тогда расстроен, но скоро начал видеть неладное и перестал пытаться настаивать на чём-либо.       Что ж, может быть, это было ошибкой. Но сегодня это уже не имело значения, потому что Фёдор смотрел на Николая с теплотой. Да, затаённой в самой глубине глаз, да, слабой и неуверенной, но с теплотой, и это было дороже всех богатств на свете.       — Привет! — Николай не мог сдержать радости в голосе, да и не хотел. — Как дела?       — Привет, — привычно-негромко ответил Фёдор, заглядывая Николаю в глаза. — Всё в порядке.       Он не задал ответный вопрос, но Николая это ни капли не задело. Руки чесались от желания крепко обнять Фёдора, прижать к себе со всей силы, однако Николай понимал, что ещё слишком рано. Первый шаг должен был сделать Фёдор, потому что иначе был риск смести все результаты к чёртовой матери, спугнуть.       Николай понимал, что Фёдор — это не хрупкая ваза из хрусталя, но боялся всё испортить. Это ещё одна черта, привитая ему его родственниками, и сейчас он был ей благодарен, потому что осознавал, что любое прикосновение может напомнить о прошлом, которое Фёдор понемногу забывал, и пиши пропало.       Разумеется, Николай никогда не хотел причинять Фёдору боль, даже в редких порывах гнева, и они оба это знали, но было неизвестно, как аукнется домашнее насилие, все те сотни раз, когда дядя бил Фёдора за малейший проступок, а тётя отчитывала за каждую мелочь, которой не замечал дядя.       По лицу текли слёзы, дыхание стало прерывистым, улыбка чуть подрагивала. Не широкая маска, которую обычно видели все, а настоящая улыбка Николая, тихая, одними губами. Он смотрел на Фёдора, так внимательно изучающего его глаза, и позволял себе раствориться в счастье.       — Спасибо, — тихо сказал вдруг Фёдор.       — За что? — Николай смотрел на него с удивлением, ожидая, что тот продолжит говорить, но Фёдор лишь покачал головой и ушёл на кухню, забирая с собой пакет.       До Николая неожиданно долетел запах, знакомый и приятный, но очень неожиданный. Он прошёл за Фёдором и поражённо застыл.       На сковородке готовился омлет.       Вовсе не удивительное явление, если подумать, но это был первый раз, когда Фёдор готовил сам, находясь в квартире в одиночестве и не испытывая срочной потребности в еде.       Сам Фёдор сидел у окна и смотрел в него, не оборачиваясь. Николай видел в отражении в стекле, что сейчас лицо Фёдора снова было безэмоциональным или расслабленным. Но это было совсем неважно.       Николай подошёл к Фёдору со спины, нарочно задевая пол ногами громче, чтобы не напугать неожиданным появлением. Это было почти невозможно, ведь у Фёдора был хорошо развит слух, но лучше перебдеть, чем недобдеть, как говорилось у них на неродной Родине России.       — Можно? — тихое и неуверенное слово повисло в воздухе, медленно оседая на пол.       Николай протянул руки к плечам Фёдора, всё же не касаясь их, пока не увидел кивок. Быстрый, но не напряжённый, почти безразличный кивок всё равно показывал прогресс, произошедший даже за один этот день, и прекрасно этот вечер открывал.       Медленно, осторожно, готовый отпрянуть при малейших признаках дискомфорта у друга, Николай обнял Фёдора со спины. Тот прикрыл глаза и откинулся назад, на спинку стула, расслабляясь. Ощущения были для них необычными и непривычными, однако совсем не были неприятными.       Через время они лягут спать, впервые за эти два года, проведённые в одной квартире, повернувшись друг к другу лицом.       Утром Николай проснулся по будильнику и схватился за него, чтобы отключить. Это удалось ему только через пару минут, хотя, казалось бы, что может быть проще, чем нажать на кнопку между ушками?       Николай повращал головой, чтобы размять её, как он делал это после каждого пробуждения, когда не опаздывал, и вдруг застыл.       Насколько странно, что он никогда не видел Фёдора спящим, засыпая раньше и просыпаясь позже него? Так или иначе, сейчас Николай смотрел на друга, лежащего на другой половине кровати, и смотрел, как первые солнечные лучи освещали редко по-настоящему расслабленное спокойное лицо и раскиданные по подушке тёмные волосы.       Веки спящего дёрнулись, открывая карие глаза. Фёдор вздрогнул, увидев взгляд Николая, который тот поспешно отвёл, и зевнул, потянулся к красным линзам на тумбочке.       Эти линзы он стал носить ещё во втором классе после одного особо сильного удара в голову от дяди, когда в результате что-то случилось с его глазами. Красный шёл ему, но Николай втайне был убеждён, что настоящий цвет красивее.       Скоро они, что случалось не чаще, чем раз в несколько месяцев, бок о бок шли к остановке. Николай, как и всегда, фонтанировал импровизированными несмешными шутками, а Фёдор нереалистично изображал заинтересованность и желание рассмеяться. Они уже два года играли в эту игру, где притворялись, что верили друг другу.       Это не было правдой, но и ложью до конца не было. Таким образом они оба по-своему пытались подбодрить друг друга и утешить, показать, что всё будет хорошо.       В автобусе Николай замолчал, продолжая улыбаться при воспоминании о вчерашнем вечере, а Фёдор молча уставился в окно, равнодушно смотря на проносящиеся мимо картинки.       На самом деле Николай считал себя лицемером, потому что постоянно улыбался или смеялся, когда ему не было смешно, а когда правда становилось весело, он ощущал некоторое подобие вины за то, что Фёдор не мог ощутить это тоже, а он так нагло продолжал смеяться. Но все уже привыкли, что Николай улыбался, разводил клоунаду по поводу и без, шутил, поэтому он продолжал, мечтая, что однажды, говоря, что всё в порядке, он не будет не лгать.       Ведь ничего не было в порядке. Просто он должен был быть сильным, чтобы вытаскивать Фёдора из бездны.       В школе первым уроком был японский язык, который им обоим давался с некоторым трудом. Фёдор после русского совершенно не понимал пунктуации, несмотря на безупречный каллиграфический почерк, а Николай часто совершал ошибки при написании иероглифов, как раз из-за ужасной неуклюжести букв не замечая этого.       Единственным плюсом чужого языка была возможность где угодно поговорить, что называлось, без свидетелей, потому что русский язык здесь никто не знал. Зато японский, не только как предмет, доставлял немало неприятностей. И сенсей был на их взгляд очень необычным.       На японском они всегда сидели за разными партами, потому что преподаватель искренне верил, что таким образом они смогут перкнять у одноклассников неплохое понимание предмета. Впрочем, По-сенсей был неординарной личностью, обожал детективы, и мало кто из учеников понимал его так хорошо, как Рампо, поддерживающий почти все идеи любимого учителя.       После уроков Николай с Фёдором отправились домой, потому что у Николая наконец-то был выходной.       — Уф, наконец-то! Я уже думал, меня эти отчёты съедят! — по-русски поделился Николай, когда получил эсэмэску с новостью об отдыхе. — Нет, серьёзно. Трое зомби под окном ели поздно вечерком, в полночь стало их семнадцать, а на утро тысяч двадцать! — фольклор родного языка непередаваем.       Фёдор не ответил, только странно на него посмотрел. Впрочем, это было в порядке вещей.       Уже дома, вымыв руки и переодевшись в домашнее, Николай упал на кровать, даже не намереваясь вставать до следующего утра.       Он чувствовал себя уставшим, выжатым, как лимон. Ему, конечно, нравилось отчасти возиться с документацией, но это выматывало. После школы он ни за что не пойдёт учиться на офисного работника, лучше уж сразу быть распиленным на две части бензопилой, наличие которой он подозревал у Ёсано-сенсея.       Николай хотел только спать. Он не собирался делать домашнее задание сейчас, в крайнем случае спишет у кого-нибудь непосредственно перед уроком. Ребята в классе были толерантными и понимающими, особенно Осаму и Чуя. На взгляд Николая, это было странно, но ему оставалось только порадоваться.       Вообще-то сейчас было в разы легче, чем раньше. Сейчас проблемы Фёдора начинали сходить на нет, и он совершенно самостоятельно мог обеспечить себе выживание в условиях умеренного спонсирования со стороны. Он ощущал голод, соответственно, готовил и ел, не изматывая организм, пока Николай не найдёт способа заманить его за стол, чтобы поел. Он делал домашние задания и учился, у него проявлялись какие-то желания. Личность Фёдора медленно раскрывалась.       Дикость, конечно, что Николай в одиночку тащил на себе такой груз, и никто из взрослых не желал озаботиться подобной проблемой. Они оба это понимали, но чёртова жизнь не стала спрашивать их мнения.       Рядом молча устроился Фёдор, пристраивая досочку, на которой лежали тетради.       Николай прикрыл глаза и наконец позволил себе расслабиться.