Убегая, вернись.

Происходит иногда в жизни так, что всё, к чему ты стремился и тянулся, вдруг разрушается в одно мгновение, и не важно, ваша это вина, чья либо ещё или просто обстоятельства так сложились. Важен факт того, что вы чувствуете в этот момент и что будете делать дальше. Найдёте ли вы новую цель всей жизни или загнётесь под силой досады от потери в прошлом, пока не не сгниёте разумом и телом? Когда единственное, что держало тебя в мире на плаву, было мечтой, это обязательно потянет тебя ко дну. Мечта, что была разбита чужими руками, расплескала в его сердце яд жгучей обиды. Отсутствие былой цели утягивало в пучину, опаляя невиданной ранее ему ненавистью. Шанс к блистательному будущему ускользнул из под пальцев, как и вступительные экзамены, сбив с него наваждение. Отобрать у беспричудного единственную цель в жизни за один день и будущее на годы вперёд было легко, особенно если беспричудным был Изуку. Быть избитым никогда не было чем-то особенным, оскорбления не возбуждали злобу, но потерять возможность пойти на вступительные экзамены в академию мечты из-за избиения было последней каплей даже для такого, как он. Он не знал что делать в ситуации, когда посвятив всю жизнь ожиданию этого момента, в итоге пропустил его из-за трёхдневной комы после тяжёлых травм. Обида на ублюдков-хулиганов, что наверняка специально издевательства ради избили его перед экзаменами, текла по венам вместо крови, впервые за десяток лет заставив разгневаться. Ненависть к ним же за загубленную мечту под конец средней школы, после десятилетия порчи его жизни. Досада и гнев точно слились в одну непонятную ему эмоцию от мысли, что ему даже мечту иметь нельзя. У него не было шансов пройти экзамен даже при усердии, но они решили самолично убедиться в том, что у него не будет будущего. У него больше не было ничего, что могло бы дарить надежду. У него не было жизненной цели, не было близких, не было будущего. Он не понимал больше, куда идти. Но злость медленно угасла, переходя в раздумья... Может, они и правы? Вряд ли он сдал бы экзамен с его способностями и без особого таланта. Они просто уберегли его от разочарования, разве нет? Но он ведь мог хотя бы попробовать! Если бы задание оказалось не таким сложным, возможно, он бы справился, а в академии успел бы подтянуть физическую форму. Кого ты обманываешь, Изуку? Ты слишком слаб и глуп, чтобы заслужить место в лучшей школе героев. Разочарование лилось как из ведра, выявляя странно спокойные, даже равнодушные вопросы: И что же дальше? Что делать ему теперь? Смириться — он уже смирился. Только в Юэй даже беспричудные могут поступить на обучение, поэтому все остальные геройские учреждения ему недоступны. Но он уже не сможет попасть в сам Юэй, так как вступительный экзамен он пропустил из-за попадания в больницу. Юэй, известная даже в мировом рейтинге, в который всегда стремятся попасть миллионы детей с самого детства, была знаменита тем, что принимала на обучение лишь детей подходящего возраста, дабы, как в обычных школах, не возникало путаницы «в первом классе, но на год старше или младше, потому что поступил позже или раньше». Это действие как бы говорило: геройство вам не шутки. Единственный способ попасть туда, если уже учащийся там захочет поменяться местами с кем-то другим, после тщательного исследования героями того человека на равенство или подавляющее превосходство его навыков даже после того, как некоторое время обучения прошло. То есть, практически невозможно, ведь человек, что с таким трудом попал туда, просто не захочет отдавать своё место кому-то другому. А интенсивность обучения не позволит запросто догнать замене программу, из-за чего просто не подойдёт по критериям. Конечное условие так вообще действует на добивание людей, ведь нужна была рекомендация от профессионального героя, который заметит в тебе нужную искру, одобрит и протаранит для тебя путь в академию. Именно из-за этого Изуку знал: это конец всему. Всей его мечте стать героем, которым он горел с тех пор, как научился говорить. Всем его стремлениям, потому что им некуда было простираться дальше. Ни его надежды, ни его мозговитый ум, ни его записи анализов, к которым он вернулся с тех пор, как нашёл в них утешение от нападок хулиганов, не помогли ему найти решение. Было темно и беспорядочно не только в его голове, но и вокруг. После возвращения из больницы он заперся в собственной комнате, зашторив все окна и уронив всё с полок и стола. Кровать, на которой он лежал последние… сколько времени уже прошло? После гневной истерики с дальнейшим погромом он с опустошением опустился на кровать, лёжа на спине с закрытыми рукой глазами. Всё, что могло его обволакивать в этом бездонном омуте самобичевания — это нервное жужжание мыслей и изредка пробивающиеся из-за двери обеспокоенные обращения матери. Не спавшее, голодное, жаждущее и несколько исхудавшее от нервов тело не могло и двинуться под тяжёлым весом усталости. Сейчас, когда мысли перестало перекрывать эмоциональным фоном, он наконец понял своё состояние. Во рту было сухо, горло сдирало, наверно он кричал. Глаза жгло, словно были пресыщены песком, а виски били болью изнутри, возможно мигрень от рыданий. Он всегда был лёгок на слёзы и ненужные эмоции. Всё тело потряхивало, возможный нервный тик ещё отыгрывался последствиями. Щёки щипало и кололо. Солёные разводы от слёз были изощрёны едва заметными шрамами из-за попыток остановить поток слёз шершавыми кулаками. Обессиленная рука едва дёрнулась и убралась с глаз, смотрящих в потолок пустым взглядом. Пелена размытия не уходила. Да и не будь её, не было бы видно ничего, кроме тьмы комнаты. Взгляд потерял прежние звёзды, став точно чёрной дырой. Сухие и треснувшие губы пропустили хрип, и горло хватило тупой болью. С трудом привстав, он сел на кровать, свесив ноги, и, немного пошатываясь, нашарил рукой телефон. Свет во тьме резанул по заслезившимся глазам, заставив часто заморгать, пока они не привыкли к свету. Число на экране указывало 3-марта. Прошло два дня с его возвращения домой. Пять дней с момента окончания вступительных экзаменов. Два дня с тех пор, как он очнулся, и пять дней с тех пор, как он осознал, что ему нужно искать новый смысл жизни, новую мечту. С тяжёлым глотком и протяжным вздохом он отключил телефон и уронил голову на раскрытые ладони, виски не повременили напомнить о мигрени. Получавший в больнице одну лёгкую пищу, а в последующие дни дома не питавшийся ничем вовсе из-за полуосознанного затворничества, живот изнывал от голода из-за долгого отсутствия еды и заставил хозяина организма застонать от боли, потому что он соизволил заметить ”маленькое неудобство„ только сейчас. Возможно настало самое время наконец поднять свой истеричный зад, отпереть дверь и перестать быть бесполезным, предаваясь тупой меланхолии и самобичеванию. С трудом подняв свою ослабленную тушу, он, шатаясь, побрёл по памяти к двери из комнаты, иногда спотыкаясь об раскиданные вещи на полу. Мысленная заметка позже прибрать здесь всё на миг вспыхнула в сознании и тут же потухла, отложенная на потом. Дверь щёлкнула замком и медленно отворилась. Беззвучными шагами он направился на кухню, где зачастую находилась его мать. Иногда даже чаще, чем в остальном доме вместе взятом. Он испытывал вину перед матерью за то, что вот так заперся от неё, заставив волноваться, за своё детское поведение, за своё- хотя с каких пор ему стоило испытывать вину? С каких пор ей было дело до него по-настоящему? С каких пор они вообще были близки? Два актёра погорелого театра, который никто не смотрит. Два актёра без свидетелей, зрителей. Игра только для них двоих. Игра в счастливую семью, которой не всё равно друг на друга. Ей всегда было плевать на его лживые улыбки, слова, что «всё в порядке», раны и оправдания, что он упал. Ему всегда было плевать на её лживые слёзы, тёплые слова, но равнодушный взгляд, на заверения о любви и беспокойстве. Им всегда было плевать друг на друга, когда они отыгрывали любящих мать и сына, идущих по одному сюжету. Примерный сценарий в его голове уже проигрался. Он заходит на кухню, там сидит его взлохмаченная мать. Она видит его, подготовившая сцену, надевает обеспокоенную маску и кидается вся в слезах к нему, обнимая и давясь всхлипами, и бесконечно извиняется. Он будет гладить её по волосам, отвечая на объятия и сыпать тысячи уверений в том, что всё в порядке, ничего не произошло и извиняться с обещанием, что такое больше не повторится. Она перестанет плакать без капли доверия к его словам и пойдёт умываться, сказав садиться за стол, пока она готовит поесть. Они проведут трапезу в тишине и разойдутся по своим комнатам, будто ничего и не было. А на следующий день всё для них будет как и раньше. Потому что сцены такого рода были всегда. На протяжении всей его жизни. Сцены "истерик" и "заверений", после которых они продолжат вести себя как дальние родственники. Он будет притворяться, что всё хорошо, прекрасно зная, что она не верит ни единому его слову с тех пор, как он впервые соврал своё «Я в порядке, мама» после избиения детьми во дворе, которое она видела. Каждая последующая ложь была принята, словно она и взаправду поверила, оставаясь без ответа, и лишь глаза, которые были наполнены скепсисом говорили: она знает, знает и молчит, знает и ждёт того, чего не произойдёт, ждёт правды. Но должен ли он был ей правду? Кто они друг другу? Мать с сыном? После стольких лет фальши и умалчивания это не может быть точным ответом. Дальние родственники? Может быть, отношения по крайней мере у них именно такие, но видятся они достаточно часто для того, чтобы этот эпитет всё ещё мог принадлежать их отношениям. Они виделись всегда. За столом, за истериками, в больнице, в кабинете у директора. Они живут в одном доме, разговаривают за одной едой. Слишком много для дальних родственников. Скорее это всегда было похоже на работу. Когда выходишь нехотя, когда улыбаешься с фальшью, чтобы не было слухов, когда уверяешь, что всё в порядке, дабы не было поводов для непоняток. Когда каждый надевает маску и врёт, слово за словом, несёт ложь за ложью, и глаза такие, что нельзя усомниться. Как можно быть настоящей счастливой семьёй, если мать на протяжении десяти лет отвергала его мечту? Если мать на протяжении десяти лет "велась" на его ложь. Когда она ничего не делала, хотя осознавала и знала? Когда она не сказала ни одного слова поддержки и лишь смотрела разочарованно на его блокноты с анализом, на его бессонные ночи за обдумыванием костюма, геройского имени? Когда он горел желанием, а она не показала ни одной положительной эмоции на это? Она лишь говорила: «Попробуй что-то другое», «Ты же знаешь...», «Прости, прости, прости...» Вдруг шаги прекратились и он встал на месте. А ведь... в итоге она оказалась права. Ни его мечты, ни стремления, ни надежды, ни старания не оправдались. Он полностью, стопроцентно провалился... Пустой смешок вырвался из горла, отдавая отчаянием и осознанием. Он сделал шаг назад, ещё, ещё и не заметил, как вернулся в свою комнату. Он сел перед компьютером в кромешной тьме, нарушаемой только включением монитора. Свет ударил в глаза, компьютер поприветствовал хозяина и пожелал удачи в дальнейшей работе, а он так и замер. Зачем? Зачем он вернулся в комнату? Зачем включил компьютер? Для чего? Но несмотря на мысли, не догоняющие его действия (ложь, тело работает благодаря управлению мозга, он знал, он понимал, но не хотел принимать), тело знало, что делать, и ему оставалось лишь взяться за мышку и найдя соц.сети начать печатать. Он даже не смотрел на клавиатуру, только и следил за появляющимися буквами, словами на экране, не собираясь думать о том, что пишет, он не хотел знать, он лишь печатал, не переставая. Пальцы на клавишах не прекращали работу, наполняя комнату звуком отбивания кнопок. И лишь в конце, когда палец остановился над заветной кнопкой «Опубликовать», разум прояснился. Новый аккаунт, первый пост с прописанной историей всей его жизни, историей травм, его дефекте – беспричудности. Что он творит? Неужели накапливаемая боль решила высвободиться? Терпение лопнуло? Может ли он что-то сделать? Поймёт ли его кто-то хотя бы там? В интернете, где всё может стать либо лучше, либо хуже. Но ведь куда ещё хуже, не так ли? Он уже на самом дне... Палец опустился на мышь, позволяя кнопке нажаться, а Твиттеру делать свою работу. Пост был опубликован в 17:09 3-его марта. Пустые глаза отражали свет монитора, в душной тишине комнаты и собственного сознания было сквозящее ожидание.