Испугался — упал — умер

      — Испугались — упали — умерли. Запомните раз и навсегда, — в который раз говорит Эндрю группе новичков, — внезапный испуг для вас означает смерть.       И каждый раз они реагируют одинаково — округлёнными глазами и напряжёнными спинами. Эх, детишки. Одно и то же. И как самим-то не надоело.       Эндрю медленно и важно обходит стол. Он странно выглядит в роли учителя, ну правда. Весь этот его пирсинг, мешковатые штаны с кучей карманов, пустая чашка рядом с распечатками правил безопасности.       Но и школа не обычная.        — Одно неловкое движение, — говорит Эндрю, — и вы теряете равновесие. А это…       Он оглядывает класс. Смотрит одновременно на всех и ни на кого, зато с таким видом, будто в его руках сейчас сосредоточены все их жизни. Что ж — отчасти так и есть.        — …Чревато последствиями, — говорит Эндрю и резко сталкивает чашку со стола.       Осколки разлетаются по полу, грохот звенит эхом в полуголых классных стенах, а новички подскакивают на местах от неожиданности.       — Если вы передумали, сейчас самое время добежать до администрации, забрать свои денежки и жить свою жизнь припеваючи.       Эндрю выжидает паузу и позволяет губам растянуться в фирменном оскале. Кевин говорит, что это улыбка безумца. Может, он в чём-то и прав.        — А если не передумали, то я научу вас падать и оставаться в живых. Бежать и прыгать, даже если у вас колени разбиты в кровь и мясо. Влезать на небоскрёбы, с которых вид такой, что чувствуешь себя хреновым Повелителем Вселенной.       Они все одинаковые. Настолько, что он в первый месяц даже не старается запоминать лица. Это его восемнадцатая группа, и — надо же — она ничем не отличается от семнадцати предыдущих. И шоу на неё действует так же, а ведь программу он не менял уже давно. Работает безотказно.       Потому что они в восторге.       Осколки несчастной чашки печально белеют на полу. Эндрю напускает на себя свой самый скучающий вид, наклоняется и берёт один из них в руку. Поворачивает то так, то сяк. И разжимает пальцы.       Осколок падает, а Эндрю знает ещё до того, как он касается пола, что все в классе задержали дыхание. И что никто из присутствующих не пойдёт забирать деньги; нет, не-а, не в его смену.        — Вопросы?

***

      Богатенькие детишки богатеньких родителей; жизнь их так и не помотала, как бы им ни хотелось, и вот они здесь — тратят деньги папочек и мамочек на экстремальные развлечения. Нет, Эндрю их не осуждает — да и не за что. Кевин на таких и рассчитывал, когда открывал школу. И всё же целевая аудитория, несущая ему хлеб насущный, никак не соотносится у него в голове с настоящим паркуром.       Хотя бывают и исключения. Одно из них, например, сейчас горбится над столом в тренерской, пытаясь почистить апельсин.       — О, ты закончил? — вскидывает голову Мэтт.        — Пудрить им мозги? О да, — Эндрю падает в кресло-мешок, милостиво разрешая себе расслабиться и скинуть маску пафосного препода. — Яблоко не подкинешь?       — Ну, я бы не назвал это «запудриванием», — говорит Мэтт. (Да неужели? Ещё бы назвал…)       Брошенное в свою сторону яблоко Эндрю ловит и начинает разделывать перочинным ножом. Должен же он ему где-то пригождаться.        — Это скорее… ну, констатация фактов… слегка приукрашенных, конечно, — профессионально и умеючи оправдывает его Мэтт, — но, бро, справедливости ради, у тебя и группа специфическая.       Эндрю хмыкает. «Специфическая» это хорошее слово. Негласное название каждого его набора: «Бешеные». Достаточно исчерпывающе, а?       — Ну да, они с особенностями, — пародирует его тон Эндрю; Мэтт усмехается.        — Главное, что это работает.       — Это точно.       Апельсиновая корка отправляется в мусор, а Мэтт садится на край стола и вздыхает.        — К тебе мой ученик переводится.       — Из старых?        — Да нет, вчера его впервые в жизни увидел.       Эндрю задумчиво отправляет в рот яблочную дольку.        — Почему ко мне?        — Угадай с трёх раз, — Мэтт многозначительно вскидывает брови.       — Потому что я писаный красавец? Частая причина, понимаю…        — Он всё занятие спрашивал, когда начнётся что-то опасное, — Мэтт усмехается, — а я сказал, что на моём курсе — минимум через полгода.        Эндрю протирает нож салфеткой и прячет в карман.        — Адреналиновый наркоман?        — Вряд ли.        — Что-то простое получилось, и парень решил, что он гений?       — Не похоже.       — А что тогда?       Эндрю работает в этой школе со дня её открытия. Он видел столько чудаковатых энтузиастов, что на их перечисление не хватит всех пальцев в человеческом организме. Но Мэтт, пусть и не настолько в этом опытен, выглядит озадаченно.       — Не уверен, что могу объяснить. Завтра сам посмотришь, ладно?       — Блин, он пропустил сегодняшнее представление, — притворно расстраивается Эндрю, — теперь мои чары не сработают.        — Да ладно тебе, ты же харизматик, — говорит Мэтт и щурится в его сторону. — Что стряслось? Ты сегодня какой-то… убитый.       — Ох, оставь старика в покое, — ворчит Эндрю. Яблоко кислое, аж челюсть сводит. — Я сегодня провёл два интенсива и вот этот театр одного актёра. Очень энергозатратно. Отстань.        — Это твой обычный день, — наседает Мэтт. Ну… что правда, то не ложь. — Что случилось?       Если он в тебя вцепился, то не отпустит даже под страхом смерти. Мэтт Бойд — сборщик сплетен и информации. Второе — штука хорошая, а над первым он хоть и пытается работать, но пока безуспешно. Бедняга.       Ладно уж, надо поощрять стремление молодёжи к помощи старшим. Много чего случилось, Мэтт. Или ещё не случилось, но уже вот-вот произойдёт.       Весна заканчивается.        — Ко мне приезжал брат, — сказал Эндрю, выбрав меньшее и единственное из зол, которыми был готов поделиться.        — Аарон?       — Что? Нет, двоюродный.        — А, Ники, — заключил Мэтт.        — Какого чёрта ты их знаешь по именам?        — Я хороший слушатель!       О да, это однозначно так. Эндрю и сам может похвастаться хорошей памятью, но Мэтт, походу, вообще ничего — и никого — никогда не забывает. При всём к нему уважении, раздражает это знатно.        — И как у Ники дела? — спрашивает Мэтт. М-м, светский трёп. Очаровательно.       Эндрю пожимает плечами.       — Он готовится к свадьбе.        — С… блин, прости, не помню, как зовут его парня.        — У меня в семейном древе есть хоть кто-то, кого ты не знаешь? — пытается возмутиться Эндрю, но Мэтт игнорирует выпад.        — Мне кажется, я понял проблему, — говорит он.        — Почему проблему? Он приехал на неделю, всучил всем приглашения, так что я в августе буду брать отгулы на поездку в Германию…        — Только не говори, что ты сказал ему, что встречаешься со своей соседкой.       Иногда Эндрю кажется, что Мэтт выбрал не ту карьеру. Ему бы отучиться на психолога и пойти работать личностным коучем — копаться в человеческой мимике и всё в таком духе. Сейчас он смотрит на него с таким страдальческим выражением лица, что Эндрю невольно хочется оправдаться.        — Я лично ему ничего не говорил. Не отвечаю же я за его предположения…        — Вот я не понимаю, от кузена-то зачем скрывать свою ориентацию? Не удивительно, что это толкнуло тебя на рефлексию…       Ориентацию, надо же. Рефлексию. Нет, правда, так политкорректно выражаться может только Мэтт — чистая душа. У него на лбу написано, что он из Сан-Франциско. Сказал бы прямо: Эндрю, смирись уже, что ты пидорас и что вся твоя семья уже поняла, что ты пидорас. И что всем на этот факт похуй — а особенно твоим друзьям, потому что правильную компанию, братан, ты выбрал в свои четырнадцать.       Вопреки всякому здравому смыслу, от этих мыслей Эндрю выдыхает. Он в своей тарелке. И с Мэттом с его любимой новой этикой, и с Кевином в кабинете на другом конце этажа, и с появившейся в дверном проёме Дэн. Насчёт последней, кстати: наконец-то стало понятно, почему Мэтт после конца своих занятий протирает штаны на рабочем месте.       Пока Мэтт предлагает Дэн апельсин, Эндрю потягивается и делает вид, что сверяется с часами.        — Всё, народ, я в качалку. Если услышите страшные звуки — это об меня ломается железо.       Он выкидывает огрызок в мусорку, на ходу отбивает Мэтту с Дэн по пятёрке в воздухе и окончательно забывает о новом ученике.       Но это ненадолго.

***

      Чтобы вспомнить, Эндрю хватает одного трёхсекундного взгляда.       Он не похож на остальных.       Эндрю не считает себя мастером чтения людей — пусть этим занимаются Мэтт, Дэн и Рене, а от него отстаньте, будьте добры. И по лицу этого парня он видит лишь одно: кто он — непонятно, но в основной контингент его групп точно не вписывается. Захотелось выйти за дверь, стырить у Кевина пачку отчётов и всё про него узнать, аж руки зачесались.       И ещё: Мэтт, ёбаный свет, что ж ты не предупредил, что он такой симпатяга…       Второе занятие Эндрю начинает стандартно — прыжком с крыши зала. Теперь, когда они прошли первый инструктаж (все) и оплакали трагическую гибель чашки (почти все), нужно ещё раз продемонстрировать им паркурную мощь во всей красе.       За минуту до встречи с новым учеником он оглушительно свистит и, не дожидаясь, пока к нему обратится полтора десятка растерянных голов, начинает использовать оборудование, на которое три года назад развёл Кевина — панели и перекладины, впаянные прямо в стену под потолком.       Прокрутившись на руках, он запрыгивает на кирпичный блок, проезжается по нему подошвами и падает вниз. В последний момент ухватившись за перекладину, выписывает в воздухе колесо. Финал пассажа — простого, как пареная репа — сальто назад с толчком от железной балки. Ученики не успевают даже обернуться, а он уже приземляется за их спинами.       Ученики не успевают обернуться. Все, кроме одного.       У него тёмные глаза и каштановые волосы. Острый нос, острый подбородок, чертовски, блять, острый взгляд — с таким наверняка не пустят в самолёт, он одновременно похож на колюще-режущее и легковоспламеняющееся. Если этот парень будет на борту, самолёт — бедолага — упадёт, причём далеко не так изящно, как Эндрю.       Опять же: Мэтт, ну ты и чёрт, уму непостижимо.       Трёхсекундная пауза, а Эндрю теряет момент. В театре одного актёра ведь главное — держать всё под контролем. Эндрю промахивается с началом речи на долю мгновения — ошибка, заметная ему одному. А вот надо меньше на учеников глазеть. Ну и поделом.        — Для тех, кто со мной ещё не знаком, — говорит он, глядя новичку прямо в глаза, — меня зовут Эндрю Миньярд. На ближайшие пару месяцев я — ваш тренер. Розовых соплей и мягких методов не ждите. Это понятно?       Пара голосов вразнобой отвечают «понятно» и «да», кто-то кивает, стараясь скрыть дрожь в коленках, но новенький молчит и не двигается. А настоящий ли ты, мальчик? Или ожившая скульптура прямиком из Древней Греции, которая где-то раздобыла потасканную толстовку и решила заняться паркуром?       Словно отвечая на этот немой вопрос, парень выдаёт первое движение — у него слегка сужаются зрачки.       Вот чёрт… Он хорош. Эндрю прочищает горло. Ему казалось, он уже вышел из пубертата… Ха-ха. Надо же.       — Это занятие — оценка навыков. Есть здесь те, кто никогда не занимался паркуром?       Почти все поднимают руки — ну и отлично. Продвинутых ребят тренировать интереснее, но с начинающими нужно меньше театра. Играть злого волка, конечно, прикольно, но утомляет посильнее ежедневных тренировок.       А что самое интригующее — руки новенького среди поднятых нет.        — Хорошо, — улыбается Эндрю. — Очень хорошо. Начинаем разминку.       Методика проста и понятна: гонять их кругами и про себя отмечать, кто отваливается первым — это проверка на выносливость. Дальше прыжки в высоту, в длину и через препятствия, ходьба гуськом и перекладины — тест на разные группы мышц. А когда окончательно выдохнутся — вишенка на торте: кувырки.       Они все знали, на что идут, когда к нему записывались. Иначе для кого на сайте школы жирным шрифтом указано, что у него группа для экстремалов (читай: самых отбитых)?       Много времени на то, чтобы выбиться из сил, им не требуется: через десять минут половина уже валится с ног. Это будет очень простая группа. Даже немного обидно. Тройка «продвинутых» тоже не сильно отличается — видимо, руки они подняли ради понтов — дело привычное. Но этот «новенький»…       Что-то с ним не так.        — Как тебя зовут? — спрашивает у него Эндрю, дав всем пять минут, чтобы отдышаться и попить воды.       Парень не выглядит уставшим — в отличие от всех остальных. Прядь волос у него на лбу намокла от пота и прилипла к коже. Щёки слегка порозовели от бега. На этом признаки изнеможения, от которого все остальные чуть ли не на полу лежат, заканчиваются. Его взгляд такой же острый, как и в самом начале.       И им он внимательно оглядывает его лицо. О, это хороший знак. Эндрю не может сдержать улыбку — кажется, тот самый безумный оскал.        — Нил, — отвечает парень после длинной паузы, во время которой словно просчитал все варианты развития диалога.       — Ты не похож на Нила, — машинально говорит Эндрю.       И с симпатичного лица мгновенно исчезает румянец.        — Эй, ты в норме?        — Да, — очень быстро, очень твёрдо. И не похоже на правду.        — Если с тобой что-то происходит во время занятия, я должен об этом знать, — хмурится Эндрю. — Юридическая ответственность, все дела. Слышал о такой?       Парень — Нил — кивает, и в его взгляд возвращается прежнее выражение. Эндрю кивает ему в ответ.        — Ты подготовленнее остальных, — говорит он. — Где занимался?        — Нигде, — медленно, почти по слогам отвечает парень. — Меня в детстве немного учил одноклассник. На этом всё.       Он похож на лесного зверька — куницу или, может, бурую лису. Все эти острые черты придают ему сходства с маленьким хищником.       Прости, — хочет сказать Эндрю, — но я тебе не верю.       Вместо этого он говорит:        — Хороший, видимо, был одноклассник. — И добавляет: — Я передумал. Нил — отличное имя. Красивое! Прямо как его владелец.       О, а вот и возвращение румянца.        — Пей воду, — говорит Эндрю и уходит. Плюс одна победа в копилку удачных подкатов. Чудесно, замечательно, прекрасно.       Он интересный, вот что привлекает в первую очередь. И, кажется, Эндрю начинает понимать, что с ним не так.       Острый взгляд, тёмные глаза, похожие на бездонные ямы в земле. И кровь, с её приливами и отливами на каменно неподвижном лице.       Эндрю его понимает, вот что. Потому что играть злого волка утомляет посильнее ежедневных тренировок.       Он давно не бывал в театре! Кажется, в своём личном он засиделся. Пора сходить в гости — тем более, спектакль намечается неординарный.       А иначе жить скучно.       Под его надзором ученики забираются на перекладины: эдакая гирлянда из людей. Эндрю был бы и рад гонять их дальше, но телефон вибрирует в кармане.       Сообщение.        — Всем спасибо, — говорит Эндрю, глядя в экран, и снова прочищает горло. — На сегодня закончили.