Дневник Геллерта Гриндевальда.

Последующие девять дней оказались, пожалуй, самыми захватывающими в моей жизни. Никогда прежде я не чувствовал себя так живо, как в те моменты, когда мы с Альбусом сидели рядом, обсуждая всё на свете — от самых простых вопросов, вроде различий между маггловским и магическим обществом, до сложнейших философских концепций магии. Я, конечно, знал с первой встречи, что он изменит мою жизнь. Но я не ожидал, что это произойдёт так быстро и так необратимо. Альбус обладал редким даром — он мог слушать. Не просто кивать в такт, как делают большинство людей, но действительно вникать в суть моих слов, бросая такие вопросы, от которых я ловил себя на том, что думаю о своём же видении мира с новой стороны. Иногда он спорил, но даже в спорах с ним не было раздражения или злобы — только чистая жажда истины. — Ты ведь понимаешь, что любое изменение несёт за собой разрушение? — сказал он однажды, когда мы сидели под деревом в небольшом парке на окраине деревни. — Конечно, — ответил я, пожимая плечами. — Иногда разрушение необходимо, чтобы построить нечто лучшее. Ты ведь сам согласен, что система, в которой мы живём, устарела. Разве это не стоит того? Он задумчиво смотрел на меня, его голубые глаза сияли в тусклом свете заходящего солнца. — Стоит ли? — повторил он тихо. — Возможно. Но ты не боишься, что, разрушив старое, ты утратишь что-то важное? Что-то, что уже не сможешь вернуть? Я хотел ответить что-то остроумное, что-то убедительное, но вместо этого просто замер, глядя на него. В такие моменты казалось, что он видит меня насквозь, до самого дна моей души. И всё же, несмотря на свою проницательность, Альбус умел быть удивительно уязвимым. Иногда он просто засыпал рядом, не выдерживая наших долгих разговоров, и я, признаюсь, вовсе не жаловался на такие моменты. Его голова мягко ложилась мне на плечо, и я чувствовал, как ровное дыхание успокаивает меня. От него приятно пахло чаем с лимоном, и этот аромат уже начал ассоциироваться у меня с чем-то домашним, почти родным. — Ты снова спишь? — однажды спросил я, когда заметил, что он уже минут пять не отвечает на мои реплики. — Мм, — пробормотал он, не открывая глаз. — Просто продолжай говорить, Геллерт. Твои речи иногда напоминают сказки. Я фыркнул, но не стал спорить. Вместо этого аккуратно провёл пальцами по его рыжим локонам. Они были удивительно мягкими, как шёлк. Если бы он знал, что я думаю в такие моменты… Когда Альбус бодрствовал, его глаза были слишком опасны. Эти голубые, невинные и в то же время хитрые глаза могли буквально выбить меня из колеи. Сколько раз я проигрывал дуэли только потому, что не мог оторваться от его взгляда! — Ты отвлекаешься, — сказал он однажды, после того как я потерпел очередное поражение. — Потому что ты жульничаешь, — парировал я, вытирая пот со лба. Он приподнял бровь, и в его улыбке мелькнула тень насмешки. — Жульничаю? Это же ты сказал, что всякое искусство — это уловка. Разве не так? Я рассмеялся, но не стал спорить. Как можно спорить с человеком, который вечно оказывается на шаг впереди? Иногда я ловил себя на странной мысли: если бы Альбус был девушкой… Ах, что это была бы за девушка! Стройная фигура, милое лицо, этот запах чая с лимоном, который кружил мне голову, и острый ум, с которым, казалось, никто не мог сравниться. Я бы влюбился сразу. — Ты задумался, — заметил он однажды, когда мы снова сидели под деревом. — Просто думаю, как удивительно ты умеешь сводить людей с ума, — отозвался я. — Лесть не принесёт тебе победы в следующей дуэли, Геллерт, — улыбнулся он, и я снова понял, что уже проиграл. К сожалению, те моменты счастья и умиротворения, которые я проводил с Альбусом, неизменно омрачались появлением его младшего брата, Аберфорта. Сказать, что он раздражал меня — это не сказать ничего. Каждый его жест, каждая реплика, каждый взгляд вызывали у меня глухое раздражение. Он был полной противоположностью своего старшего брата: неряшливый, с вечными взлохмаченными волосами, которые, казалось, не знали расчёски. Они выглядели жёсткими, словно солома, и я был уверен, что прикоснуться к ним — это сродни наказанию. Его глаза не имели того яркого голубого сияния, которое так завораживало в Альбусе; они были тусклыми, почти безжизненными, словно отражали его грубую, упёртую натуру. Аберфорт приходил к нам слишком часто, неизменно прерывая наши разговоры и дуэли. В такие моменты его грубоватый голос звучал как треск грома: — Альбус, хватит тратить время впустую! Ариана снова не в себе, мне нужна помощь! Я стиснул зубы, стараясь удержаться от колкого ответа. Альбус же, как всегда, лишь мягко улыбался — той самой улыбкой, от которой меня одновременно разрывало от злости и сводило с ума. — Прости, Геллерт, — говорил он, вставая и оправляя мантию. — Но я должен идти. Я пытался убедить себя, что его вежливость — это одна из его лучших черт, но всякий раз, когда он извинялся и уходил, оставляя меня одного, я чувствовал, как во мне закипает гнев. Почему он позволяет младшему брату так дерзко вмешиваться? Почему уходит без единого намёка на протест? Однажды, однако, этот раздражающий вечер закончился иначе. Аберфорт, как обычно, ворвался в нашу компанию, оторвав Альбуса от дискуссии. — Альбус, немедленно домой! — рявкнул он. Я вскочил, готовый вмешаться, но меня остановил лёгкий жест Альбуса. Он обернулся ко мне, его глаза — те самые, глубокие и сияющие — встретили мои, и мне вдруг стало стыдно за своё желание устроить сцену. — Прости его, Геллерт, — сказал Альбус, чуть склонив голову. — Он иногда бывает слишком прямолинейным. Он сделал шаг вперёд, и прежде чем я успел что-либо ответить, обнял меня. Это было так неожиданно, что я замер, чувствуя тепло его тела. Его руки мягко обвили мои плечи, а его тонкая, хрупкая талия была почти неощутимой под пальцами. — Спасибо за понимание, — прошептал он тихо, прежде чем отступить, оставив меня поражённым. Когда они с Аберфортом ушли, я всё ещё стоял на месте, словно заколдованный. В голове эхом звучали его слова, а в груди осталась приятная тяжесть от этого мимолётного прикосновения.