Неприкосновенный

      Распахнувшаяся дверь застает Эймонда полулежащим на своей постели и придирчивым взглядом осматривающим то, что он сотворил с нею собственной рукой, в неровную кучу сбив все одеяла и подушки, какие только отыскал. Он готов огрызнуться на того, кто осмелился его потревожить, но раздражение его прытко смягчается, когда в покои к нему робко ступает уже одетый для сна Эйрис. Эймонд садится на постели, подманивая его к себе:              — Что случилось?              Эйрис берет его протянутые руки, едва обхватывая пальцы пухлыми ладошками, и нетвердо от смущения отвечает:              — Можно поспать с тобой? Как тогда, у бабушки…              Он не в первый раз после возвращения из Королевской Гавани появляется на пороге отцовских покоев с подобной просьбой, и Эймонду даже начинает думаться, не пришло ли время для отказа, но покамест ему не хватало на это сердца. Вот только на этот раз Эйрис явился к нему в особый момент… Он это и сам подмечает, свой пытливый взгляд устремив Эймонду за спину:              — Что это такое?              Эймонд смущается, будто сын застал его за чем-то непристойным, а не за делом совершенно обыденным в его положении, и даже весьма ожидаемым.              — Это… гнездо, — отвечает он тихо.              — Гнездо? — Эйрис с особой осторожностью взбирается ему на колени, стараясь не задеть живот, и у Эймонда вдруг нежданный ком встает поперек горла. — Зачем?              Зачем? Его интерес ставит Эймонда в тупик. Это вне его собственного понимания — он только ощущает страшную нужду, которую не может растолковать и себе, что уж говорить о малолетнем ребенке?              — Все омеги их делают, — давит он без уверенности, — когда носят ребенка. И твой будет тоже, когда вы станете взрослыми…              Эйриса мало волнуют дела столь далеких от него дней, он и толики внимания не уделяет этим словам, а вот диковинное сооружение на отцовской кровати захватывает весь его интерес.              — Ты делал такое, когда я был у тебя в животе? — спрашивает он, от смущения спасаясь игрой с отцовской косой.              Милый мальчик, еще совсем малыш. Как же ему откажешь в просьбе остаться на ночь?              — Да… — Эймонд целует его в висок. — В этой самой кровати.              И лежал в нем один, свернувшись клубком, пока маленький олененок не уставал пинать его изнутри, забывшись сном. Думалось ли ему тогда, сколь тихим и нежным вырастет его неугомонное дитя? Едва ли. Ему тогда думалось — от побеждавшей в нем природы омеги, а не от здравого смысла — сколь лучше бы стало, будь подле него он, альфа… Безумие, когда знаешь, сколь утомителен и не мил он в действительности, но отчаянно желаешь подле себя самого его существа, надежного и заботливого. Эймонд его обрел лишь со второй попытки — узнал, каким же следовало быть времени его утомительного ожидания, каковым задумывали его боги.              Эйрис сладко пахнет ребенком, когда Эймонд носом зарывается промеж темных колечек кудрей — теплым молоком с медом и мылом от своего вечернего купания. Нюх у Эймонда обострился, многое вдруг сделалось ему отвратительно и невыносимо, но запах сына приносит ему лишь покой. Он и сам не разбирает, как предлагает ему:              — Хочешь в гнездо вместе со мной?              Сын тут же сбрасывает обувь, кивая так быстро, что лишь рука Эймонда не дает ему скатиться на пол, и перебирается с отцовских коленей на постель. Эймонд забирается туда же с осторожностью, поддерживая налившийся живот. Он все менее подвижен делается с каждым днем, все больше вынужден оказывается полагаться на слуг в самых простых вещах, а накануне и вовсе услышал от то и дело прочищающего горло мейстера запрет садиться в седло. Запрет летать на драконе! Он, сжав зубы, примирился уже с тем, чтобы в последние луны до родов не брать в руки меча, но не подниматься в небо? От погрома покои его спас лишь вовремя подоспевший Люк, с собою принесший свои невыносимо сладкие утешения и настойчивые заверения, что навещать Вхагар они могут хоть каждый день — Эймонду даже полезно было бы выбираться прочь из стен замка, да и Эйрис рад будет прогулкам.              Эймонду и хотелось бы выплюнуть что-то обиженно-ядовитое в ответ от злости, что его вновь подвергают ограничениям, но Люк слишком уж ловко умеет обвить его коконом рук и поцеловать в лоб так, что все возражения затихают внутри сами собою. С ним Эймонд неохотно вспоминает, что сам же не пожелал пить лунный чай, позабыв совсем в ласках, какой мукой была для него первая беременность, и вместо того отдался мыслям о том, что ему по силам сотворить еще одно дитя, похожее на них обоих разом… Теперь и не скажешь наверняка, кто от новости о будущем пополнении пришел в большее восхищение, совсем его смутив — Люк или Эйрис?              Сын и сейчас, прижавшись к нему в гнезде, робкую ладошку кладет на живот.              — Это мальчик или девочка? — спрашивает он, большие глаза подняв на Эймонда.              Люк заверяет его, что девочка — даже пытается доказать своими воспоминаниями о том, как Рейнира носила его сестру. Для Эймонда же отличие лишь в том, что этот раз мучает его чуть меньше, но он грешит на им самим, вопреки разуму, выбранного мужа рядом.              — Кого ты хочешь? — спрашивает он сам вместо ответа.              — Не знаю… — вопрос этот ставит Эйриса в тупик. — И братика, и сестренку.              Только этого ему не хватало. Второго ребенка им будет достаточно, более чем, и повторять подвигов Рейниры, Бейлы или собственной матери Эймонд не намерен. Не настолько его зачаровали мягкие кудри, вздернутый нос и влажно-влюбленные глаза альфы в его объятьях — всего-то на еще один раз, не более…              Эйрис прижимается к его груди, уронив совсем потяжелевшие веки, и Эймонд неловко обнимает его, как дотягивается. Дитя внутри ворочается, не давая покамест и ему провалиться в сон, как бы яростно его туда ни тянуло… Что-то касается его сквозь полудрему, обдает теплом и сладкими мурашками по коже, когда губы трогают его ничем не прикрытую шею, а вслед за ней — мочку уха.              Эймонд тянется рукой в густую темноту, пальцами прочесывая мужу волосы, пока ладонь, не спросясь, оглаживает его живот — дитя в нем мигом замирает, подставляясь отцовской ласке. Ну разумеется, Эймонд едва ли не фыркает, оно успокаивается в присутствии Люка, будто завороженное.              — Можно к вам? — выдыхает тот мягко Эймонду в ухо, и он и сам, к собственному стыду, едва не мурлычет на это в ответ.              — Мхм…              Они уместятся здесь втроем… вчетвером, когда Люк займет свободную половину среди подушек и покрывал, и своим телом окружит детей с другой стороны. Этой ночью Эймонду чуть спокойнее на душе, когда Эйрис тихо сопит промеж них, а не в собственных покоях. Спокойнее, когда вся его семья собирается в его неказистой временной крепости одеял и подушек…