Лунный характер

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память, как колодец, глубока

— Попробуй заглянуть: наверняка,

Лицо и то неясно отразится.

Владимир Высоцкий

Любовь, отстучав по двери мелодичный ритм, вошла, приглашая ее за собой. Обещавшая себе не удивляться женщина, удивилась: первое, что бросилось в глаза, это камин. Притом, самый настоящий камин, посреди современного, со вкусом оформленного кабинета. Помещение было довольно просторным, но не слишком большим, ширину пространства задавала мебель, минималистичная, расставленная, в основном, по периметру. Все вокруг было в черном и бежевом цветах — одновременно строгое и изящное. Ничего лишнего. Цепкий, изучающий взгляд пал на даму средних лет, глядевших на вошедших поверх крупных очков. Женщина мысленно отметила ее суровую красоту. Предположить, сколько лет ей, властно расположившейся на кресле, было непросто. Но она явно была старше, чем казалось. Волосы цвета корицы были чуть выше плеч, несколько выбившихся из общей укладки прядей, падали на лицо, а лицо ее показалось мельком знакомым, словно бы где-то они уже сталкивались. Что, в общем-то, почти невозможно. Ровные черты были абсолютно спокойны, не выражали никаких эмоций, только брови, слегка сведённые, с пролёгшей между ними морщинкой, придавали особой мудрости и жёсткости. Она сидела за идеально убранным столом, спиной к панорамному окну с широким подоконником. Темно-зелёный костюм оживлял собой атмосферу, острые уголки плечиков смотрели вверх, враждебно, колюче. Марии стало некомфортно под ее взглядом, как будто ее привели не для взаимовыгодного знакомства, а на ковёр. — К тебе гость, — Любовь сделала шаг в сторону, вежливым жестом представляя женщину. — Третьякова… — Мария. — закончила дама, выпрямившись за столом. Светлые глаза внимательно, с лёгким прищуром, обратились к гостье. — Мария Владимировна. — поправила та. — Прошу прощения, — мягко заговорила женщина уверенным, негромким голосом. — В нашем рабочем кругу не принято использовать отчества. Интонация ее утопала с умеренно высокой до низкой, задавая приятную, успокаивающую мелодику голоса. Она поправила очки и оперлась одной рукой на чёрную, почти матовую столешницу, не сводя с Марии глаз. Стало ясно, что извинения несут исключительно формальный характер. — Видите ли, наша организация начинается с того, что мы создаём себе имена заново, делаем их значимыми. Свои собственные имена. — женщина оценивающе, нечитаемым взглядом, рассматривала Третьякову, неловкая пауза начала затягиваться. Постукивая ногтями по столу, она, наконец, отвела взгляд и обратилась к Розенберг. — Благодарю тебя. Дальше мы сами. Любовь кивнула, ободряюще погладила Марию по предплечью и покинула кабинет, беззвучно закрыв за собою дверь. — Прошу, — директор указала Марии на кресло напротив, абсолютно такое же, как ее собственное. — Располагайтесь. — Третьякова Мария Владимировна, — повторила «Калантэ», когда женщина опустилась перед ней, по другую сторону стола. — Признаться, я долго ждала этой встречи. Серо-голубые, почти небесного цвета глаза, оттенок которых Мария уже могла разглядеть вблизи, блеснули. — Я сочту это комплиментом, — Мария слегка склонила голову. — Однако, нас представили неполно, я все еще не знаю Вашего имени. — Политика компании, — женщина отвела взгляд и поправила одну из трёх одинаковых ручек перед собой, лежащих безукоризненно параллельно друг другу. — Мое имя известно лишь тем, с кем я соглашаюсь сотрудничать. — Ваша скрытность весьма примечательна, — терпеливо вторила Мария. — Публичность не прощает тайн. Я удивлена, что не нашла никакой информации. Совершенно никакой. — Так значит искали? — директор довольно откинулась в кресле, сплетя пальцы рук. Мария повела бровью, мысленно отчитывая себя. — Не обижайтесь. Вы мне польстили. Не каждый может похвастать интересом такой популярной особы. — Тем больше несправедливость, Вам не кажется? Обо мне можно найти достаточно информации, тогда как я сама не представляю, с кем собираюсь обсуждать свое профессиональное будущее. — Репутация этого места, — женщина развела руки, обводя свой кабинет. — Говорит значительно больше, чем сплетни о его хозяине. Мария Владимировна, ни капли не разделяя мнения собеседницы, вслух согласилась: — Пусть так. Хочется верить, что это вопрос времени. Женщина напротив молча погладила подбородок. На пальце блеснул перстень с золотыми инициалами, букв Мария не успела разглядеть. — Лаура. — после коротких раздумий ответила та и взглянула в лицо Третьяковой. — Я сделаю для Вас исключение. Мне хочется Вам верить, Мария… Владимировна. Пусть это исключение положит начало взаимному доверию и нашему… — директор сделала эффектную паузу, касаясь подбородком сложенных рук. — Сотрудничеству. Мария удивлённо подняла глаза. Лаура. Да, пожалуй именно Ее напоминала сидевшая напротив женщина. Какая нелепая случайность: имя, не встретившееся ей ни разу с тех пор, прозвучало именно сейчас, спустя столько лет, вдобавок от человека, обладавшего странным сходством с Ней. Третьякова отогнала эти мысли. Нет ничего общего, подумала она. Глаза другие, светлее, строже. Совершенно другие черты лица, пусть тоже острые — подумаешь — сколько людей с таким овалом лица, с идеально вытесанной линией челюсти. Идеальной? Нелепица, обычная линия. Нет ничего общего. Совершенно другие манеры и голос. Другие губы, пусть тоже сжатые в тонкую линию. Другие руки, педантично поправившие блокнот, обтянутый черным бархатным материалом. Другие брови, сдвинутые, напряжённые. Уставшие. Нет ничего общего между этой женщиной, застывшей в немом ожидании и той, которая смутно, нечетко вырисовалась в памяти. Эта Лаура, неподвижно восседавшая напротив, тихо кашлянула, заставляя Марию Владимировну вернуться. — Лаура. — опомнившись, повторила Третьякова, словно пробовала это имя на вкус. — Мне так Вас и называть? — Так меня и зовут. — саркастичная улыбка исказила губы директрисы. — Впрочем, если Вам угодно, можете звать меня как-нибудь иначе. — Извините, — буркнула Мария. — Я имела в виду, не назовете ли вы отчество. Воспитание это, или привычка, как угодно. Мне будет непросто выразить уважение к возрасту и опыту иначе, чем в полном обращении. — Нет никакого уважения в том, что вы заостряете внимание на моем возрасте. — серьезного проговорила Лаура, но быстро смягчилась. — Считайте, что это моя личная просьба. Никаких отчеств. Женщина сдалась и кивнула, стараясь избегать ядовито-голубых глаз. Устроившись в кресле поудобней, она закинула ногу на ногу и сложила руки на столе. — Вижу, Вам не терпится перейти к делу. — заметила Лаура и тоже сменила позу. — Хорошо. Она сняла очки и отложила их прямо перпендикулярно трем ручкам. — Вы предлагаете мне заняться Вашими рукописями. — она сделала небольшую паузу. — Почему? Ваше имя и без того на слуху. Вы не нуждаетесь ни в рекламе, ни в инвестициях. Мария опустила взгляд, ее губ коснулась лёгкая, самодовольная улыбка. — Вы правы, Лаура. Я не нуждаюсь в инвестициях. Не нуждаюсь в рекламе. Свое имя я создавала без чьей-либо помощи. Мне не нужны и наставники. Но у Вас все же есть то, в чем я заинтересована. — Мария встретила голубой взгляд. — Уровень, качество и надежность. — Многие издательства соответствуют этому запросу. — Меня не интересуют многие. — Прошу меня простить, этого недостаточно. Я должна быть уверена в Ваших намерениях. Третьякова поправила колечко на среднем пальце. — Мария? — женщина нетерпеливо вздернула подбородок, глядя на собеседницу сверху вниз. — Мой первый опыт в издательстве не обернулся успехом. Мою работу сочли недостаточно востребованной, неактуальной. Культура, искусство, поэзия и литература — то, что интересует общество меньше всего, так мне сказали. Мне сказали «Это» и бросили в меня распечатку «не будет покупаться». Лаура раздражённо шевельнулась. — Я не возразила. Забрала бумаги и ушла, униженная, отвергнутая. Оскорблённая. Потом я разозлилась. Доработала книгу, накопила денег и позволила себе рекламу в интернете. Выпустила первый тираж за свой счёт. Все экземпляры разлетелись так быстро, как позволяла расторопность Почты России. И тогда я поняла, что успех, тот, который могло бы мне дать издательство — не дал бы мне ценности, которую я обрела самостоятельно. Я решила, что больше не попытаюсь сотрудничать с теми, чьи моральные постулаты идут вразрез с моими убеждениями. С теми, с кем я никогда не связала бы жизнь, я не стану связывать свою работу. — Гордо, но неэффективно. Карьеру можно строить и будучи более…лояльной. Принципы должны быть гибкими, чтобы не сломаться. — Когда работа, результат душевной деятельности, вмешательство в нее, пусть даже косвенное и незначительное, перекрывает всю ее суть. Взгляните вокруг, Лаура. Возьмём благотворительность. Как не крути, это дело правое и несёт в себе исключительно добро, помощь и пользу. Но что лично Вы станете ценить, когда какой-нибудь толстосум оставит кругленькую цифру на счету, скажем, приюта, для отстрастки совести или отвода глаз, или же когда помощь окажет тот, кто сам вынужден считать каждую копейку. Тот, кто сам нуждается в помощи, но осознает, что кому-то она может спасти жизнь или выиграть время. И вот он отдает последнее. Не публично, а тихо, так, что об этом никто не узнает. Только он сам. Что Вы оцените больше? Лаура слегка нахмурилась, взглянула на женщину перед собой как-то снисходительно. — Будь я приютом, мне было бы безразлично, чья рука протягивает мне средство для выживания. Сам факт ее наличия — вот, что имеет значение. Глаза Марии сузились, брови дрогнули. — Вам не по душе мой ответ, — констатировала Лаура, улыбнулась и повернулась на стуле в полуоборота к Третьяковой. — Должна признать, мне крупно повезло. Место, где мы находимся, основано исключительно правильно. Всё это началось с дружбы, доверия и…любви. Оно возводилось в надежде стать своего рода пощечиной обленившемуся обществу, и той самой рукой помощи тем, кого это общество, в силу своей…некомпетентности, затоптало. — Что Вы имеете в виду? — Ровно то, что Вы услышали в том издательстве. Культура, искусство, поэзия и литература — то, что интересует общество меньше всего. — цитировала Лаура, брезгливо поморщившись. — Мне этого никто не говорил, однако, пусть я и ношу очки, такие вещи я вижу прекрасно. Я вознамерилась изменить то, что мне претило и, как видите, мне удается. Теперь в глазах Марии Владимировны и без очков можно было прочесть зарождающееся уважение. Действительно, слова Лауры перечеркнули давящую до этого момента атмосферу. Но не до конца. — А как же Калантэ? — Мария откинулась назад, испытывая женщину взглядом исподлобья. — Прощу прощения? — Обратная сторона Вашей деятельности, Лаура. Как же Калантэ, чьи рецензии сгубили добрую половину писателей нашего времени? Лаура рассмеялась. Неожиданно, тихо, сдержанно. Бархат ее смеха раскатился по помещению, греющий и уютный, как лучи июльского солнца. Внезапность и обаятельность ее смеха застали Марию врасплох, женщина растерялась и смущённо поерзала. — Извините, — пробормотала Лаура, поправив очки. — Добрая половина писателей нашего времени! — повторила она, весело улыбаясь. — Как же! Графоманы. Осадок бездарности, после прочтения этих работ, добавлял горечь даже в мой чай. Мария не сдержала смешка. — Не поймите меня превратно, я не могу запретить кому-нибудь писать, а кому-нибудь читать. Но я могу сообщить читателю, что есть, мягко скажем, работа низшего сорта, а на что обратить внимание стоило бы. Помните шумиху, которая разыгралась вокруг, с позволения сказать, книги «50 дней до моего самоубийства»? Думаю, мне не стоит напоминать, сколько молодежи ее обсуждало ещё долгое время. Ее, Мария. Безграмотный бред слабоумного, заправленный максимализмом, романтизированным, ни капли не связанным с реальностью образом полудурков-наркоманов, недомузыкантов и попросту бестолковых детей. И людям это понравилось. ЭТО. Я могу понять даже «50 оттенков серого», хорошо. По крайней мере, там есть несколько сложных деепричастных оборотов и худо-бедно оригинальных метафор, пускай. Мария уже открыто хохотала. — Но ЭТО. На мгновение я потеряла веру в человечество. В будущее поколение и в принципе способность людей развиваться. Я чуть было не решила закрывать издательство. Вы не представляете сколько раз мне пришлось отказать в публикации этого недоразумения. Этого плевка на блюде в сторону любого, думающего хотя бы одним полушарием человека. Лаура замолчала. Мария удерживала смех из последних сил, но кислая мина директора нанесла последний, сокрушительный удар. Женщина снова прыснула, и теперь кабинет заполнил уже звонкий совершенно иного характера и тона, пляшущий смех. Лаура расслабилась, и легко покручивалась на кресле, любовалась утирающей слезы Третьяковой. — Извините, — все ещё смеясь проговорила женщина. Она наконец взяла себя в руки и откинула с плеча золотистые волосы. Искры в глазах весело переливались. — Весьма…яркие описания. Вы не думали самой попробоваться в письме? — Нет, благодарю. Я предпочитаю подвергать критике тех, кто подвергает издевательству мой эстетический вкус. — Вы определенно опасная женщина. — Мне говорили, — улыбнулась Лаура. А вот с губ Третьяковой улыбка сползла, внутри что-то шевельнулось, но она не успела определить что. Директор быстро продолжила: — Почему Вы разорвали контракт с предыдущим издательством? Мария слегка мотнула головой, отгоняя наваждение. — Я…м-м…да. Они попытались заставить меня переделать работу. — Вы не приемлите критику? — Нет, дело вовсе не в этом. — Мария поправила складку брюк, заставляя женщину опустить глаза на бедро, соблазнительно обтянутое атласной тканью. Проследив взгляд Лауры, Мария вызывающе переложила ногу на ногу, и дождалась, пока та поднимет взгляд. Встретив его голубое, заинтересованное сияние, она лукаво улыбнулась, сверкнув белизной зубов. Лаура смутилась. Наблюдая, как лицо ее приобретает лёгкий румянец, Мария продолжила. — Они хотели, чтобы я писала то, чего ждёт читатель. Чтобы переиначила свои мысли из действительных в ожидаемые. Опять же, чтобы привлечь прибыль и спрос. Я расторгла соглашение, как только вернулась в Москву. — Вы сотрудничали дистанционно? — Да, в Польше продвигать русскую литературу проблематично, а я больше настроена на местный менталитет. Русский человек, грубо говоря, ближе воспримет и лучше поймет историческую подоплеку моих работ. Лукина кивнула. — В целом, Ваши мотивы мне понятны и даже приятны. Мне льстит, что именно нравственность привела Вас сюда, хотя, сказать по правде, я не осуждаю здоровую меркантильность. Материальное слишком туго завязано у основы жизни, чтобы делать вид, будто не оно играет главенствующую роль. Мария безразлично пожала плечами, демонстрируя, что этот аспект ее совершенно не интересует. — Вам не интересно, — прочитала ее мысли Лаура. — Почему? — Я помню, как зарождалась деятельность ТаЛаура. Мое внимание к нему привлекла Ваша рецензия на мою книгу, написанная в том же году. Лаура любопытно подняла брови. — Помнится, Вы положили уйму средств, чтобы с чего-то начать и дать старт первым авторам. Я, как и вы, готова сполна доплатить, если верю в правильность собственного дела. — Похвально, Мария Владимировна. Более чем. На том и положим начало. Ваша рукопись с собой? — С собой, — кивнула Третьякова и потянулась к сумке. — Пожалуйста. Лаура приняла распечатку и отложила на стол, ровно, так, чтобы длинная сторона листов совпала с линией края столешницы. — Как только я ознакомлюсь с текстом, я дам Вам знать. Все интересующие Вас вопросы я попрошу обговорить лично со мной. Или с Любовью, можете доверять ей как мне. Третьякова утвердительно кивнула. — Все формальности можете оставить, наша команда займёмся оформлением как только я дам добро. Если у вас есть задумки относительно обложки и иллюстраций, я могу предложить команду наших художников. Если нет, они сами предложат Вам свои идеи. — Вопрос цены? — Не спешите. Сперва позвольте мне познакомиться с Вашей работой. — Сумма зависит от мнения Лауры или оценки Калантэ? — слегка склонив голову на бок, уточнила Мария. Лаура хмыкнула. — Сумма зависит от Третьяковой Марии Владимировны. Я хотела бы почитать именно Вас, идёт? — Что Вы сказали? — женщина внезапно напряглась и нахмурилась, уставившись на директора, словно на приведение. Лаура подняла глаза и спокойно, вкрадчиво произнесла. — Сперва я составлю свое мнение о Вашей работе, потом мы обсудим целесообразность ее цены. Мария моргнула, сжала ремни сумки и поднялась. — Что ж, хорошо. Я могу идти? — Конечно. Я позвоню Вам. Третьякова бросила на Лауру ещё один быстрый взгляд, отрешённо протянула руку и оставила холодок рукопожатия на пальцах директора. — До встречи. — До свидания, Мария. — услышала женщина, закрывая дверь. — Все такие же холодные. — тихо проговорила директриса, поигрывая перстнем с буквами «Л.Х.» на печати.