Мамина детка.

Маша плывёт – а как же? Плещется – рыба рыбой, Смотрится – дура дурой! Машу не жрут акулы, Машу попробуй скушать, Маша уже на суше. Маша находит руки И приставляет ноги, Ноги встают и ходят! Но не одни, конечно, ходят, А вместе с Машей, Машу выводят Прямо к родному дому, К жёлтым, как сажа, стенам, К окнам в железных шторах И к простыням в горошек. Машу встречает самый Главный по сну и мозгу, Строгий и лысый очень. Он назначает Маше Клизму, укол и кашу. И пересадку почек. Маша не любит почки И презирает клизму, И ненавидит кашу, И обожает крыши. Маша Подходит к краю крыши И машет с крыши, И расправляет крылья, И улетает в небо, Маша немного crazy, С каждым случиться может, Может и не случиться, Важно учиться плавать Кролем, и даже брасом, Брасом, конечно, лучше, Если не можешь кролем, Полем и лесом тоже, Боже, какая лажа!.. Александр Щербина — Песня о Безумной Маше. С раннего утра Дом кипел от неслыханной доселе новости — в Хламовник заселяют колясника, потому что в колясьей комнате закончились места. Хламовник в ярости, Хламовник взбешен, в особенности Спортсмен, потому что где это видано — колясник в его царстве, на его территории! Сейчас, когда предатели переползают к Дохлякам, когда даже безмолвные Певчие косятся на них с любопытством и презрением?! Спортсмен весь день себе клянётся, что этого проклятого колясника разорвёт. Что он его растопчет, запинает и забьёт, затравит, искусает и жизни ему не даст, что доведёт до истерики в первый же день и выживет его во что бы то ни стало, кожу живьём сдерет, разорвёт, уничтожит. Хламовные на него смотрят с предвкушением, уже готовят дразнилки, уже чешут кулаки. Чумные даже на обеде горящими глазами его пожирают, Волк скалится, Кузнечик шмыгает носом, Вонючка к войне готовится. От всех них Спортсмена тошнит. Колясника он ждёт с невиданным предвкушением. И его, наконец, привозят, за час до ужина. Едва за Ящиком закрывается дверь, как Хламовные с улюлюканьем обступают мальчишку, трогают его, нюхают, дразнят, Плакса и Зануда заходятся особенно громко, Пышка придурковато ржёт. В гомоне слышатся привычные дразнилки, мерзкий хохот и пробные издевательства — всё как и надо, всё по намеченному плану. Спортсмен медленно, лениво встаёт с кровати и вразвалку, руки в карманы, подходит к новичку, готовясь сожрать его в один пресест. Осматривает его беглым, брезгливым взглядом — и пропадает. Право же слово — мамина детка. Волосики чёрные, прилизанные друг к другу, личико круглое, румяное, нежное, такое лицо только у наружных бывает, только у тех, кого вчера-сегодня от маминой титьки оторвали. Рубашечка белая, штанишки отглаженные, ручки-палочки с пальцами-веточками сжимают толстый альбом цепко, к которому уже тянет руки шипящая, кричащая и гомонящая стая. Во всей маминой детке цветного, не монохромного — лишь ярко-красные, как пожар и огнетушители, кроссовки, они застилают всю комнату, светятся в ней, от них идёт жар, от них слепит детские глаза. Но вот пахнет от новичка не мамой, не завтраками-обедами, не теплом, не объятиями, не семьёй и ни капли не домом, тем, про который в интернете не говорят и про который не упоминают даже вскользь. Детка пахнет не Наружностью, а такой острой болью, таким болотом ненависти ко всем вокруг и такой первородной яростью, что на мгновение у Спортсмена отшибает нюх. От детки несёт обидой и злыми слезами, несёт превосходством, острым одиночеством, недавней истерикой, криками, предательством со стороны семьи, семейными скандалами, которые там, в Наружности, происходили из-за него. Детка ненавидит себя и свои не ходячие ноги так сильно, что из-за этого ненавидит и всех вокруг, словно именно окружающие в этой вопиющей несправедливости виноваты. Мамина детка смотрит так, что Спортсмена пригвождает к полу, все насмешки и дразнилки из головы вылетают, а кулаки мгновенно чесаться перестают. У детки глаза — серые, бесстрашные омуты, в которых пляшут выводки бешеных, никому не подвластных чертей. Детка себе цену прекрасно знает и по глазам читается — себя в обиду не даст. Зубы выбьет, кадык вырвет, расцарапает, искусает, но не заплчет, не сдастся — разорвёт. Детка бешеная, ни капли не домашняя. Неприручаемая. Неподвластная. Опасная. — Чего пялишься? — всё-таки пытается удержать свой авторитет Спортсмен, пусть и чувствует, что в голосе нет желчи, а внутри — желания устраивать войну. — Может, с прохода всё-таки съебёшь? — мрачно цедит детка, смотря на него исподлобья, пока Хламовные в ужасе ахают и гомонят пуще прежнего, оглядываясь на остолбеневшего вожака. Спортсмен смотрит в серый омут чертей — и пропадет, полностью, без остатка. Уже намного позже Хламовник поймёт, что мамину детку себе дороже трогать. Что мамина детка не хуже кошки может царапаться и не хуже собаки кусаться, что дай маминой детке палец и он руку по локоть откусит, да что там по локоть, до плеча дотянется. Что лучше не трогать карандаши, альбомы, краски и фломастеры маминой детки, а то эта детка будет выбивать зубы и оставлять синяки, те самые, сначала багровые, потом жёлтые. Что мамину детку злить не надо, а то в окно можно вылететь, зубами по полу проехаться и что под колесами коляски можно в лепёшку превратиться. Что детка умеет орать не хуже эвакуационной системы, что не боится ни Лося, ни директора, ни Вонючки, что сожрёт и не подавится, что вырвет глаз рукой и скалиться при этом будет как никогда довольно. Намного позже, когда детка приживётся и освоится, откроется, что детка — та ещё штучка. Детка раньше всех закурит в Хламовнике и на три развеселые буквы всех воспитателей пошлёт, самый первый в Хламовник алкоголь притащит и самый первый кальян в Дом пронесёт. Окажется, что детка не уважает ни старших, ни Лося, ни, тем более, Спортсмена и уж тем более Волка со Слепым, что детке ни закон, ни негласные правила Дома не писаны, не говоря о воспитателях, Пауках и учителях. Детка будет разрисовывать стены, благим матом и на весь Дом будет ораться с Вонючкой, первый скажет, что Кузнечик — изнеженная Лосем сопля, а Слепой — ополоумевший псих, которому только в психдиспансер и дорога. Намного, намного позже детка станет Курильщиком и, при переезде, внаглую заберёт им с Чёрным две кровати, брезгливо отказавшись от общей. Курильщик будет, не снимая, носить ярко-красные кроссовки и разрисовывать стены уже в комнате, потому что хочет этого. Курильщик будет показывать факи Волку, язвительностью и насмешками отравлять Сфинксу жизнь и скорбеть по Леопарду, в котором найдёт родственную душу. Курильщик в первый же день раздерется с новеньким Лордом до кровавого месива, а потом долгими вечерами будет вести с ним заумные беседы о современной живописи и литературе. Курильщик не будет уступать Шакалу в невыносимости, будет с ним грызться сутками, душить его обоюдно, а потом катить с ним в Кофейник, на чашку чая. Курильщик будет душным, брезгливым, у него будет невыносимый характер и премерзкое поведение, он во всём этом весь Дом переплюнет и переедет. Четвёртая будет слушать их с Рыжей нескончаемые концерты, иногда они будут соревноваться в игре «кто громче стонет», доводя всех присутствующих до истерики, а Сфинкса — до слёз отчаяния. Курильщик окончательно оборзеет и обнаглеет, приберет к рукам Чёрного, а потом вместе с ним переедет к Псам — потому что это не обсуждается. Спустя много лет у Курильщика и Чёрного будет своя квартира, в те далекие времена, когда и Дома-то уже не будет. У них будет красивый двор и улыбчивые соседи, в доме всегда будет пахнуть табаком, красками и вкусным завтраком, потому что невкусно Чёрный готовить не умеет. Картины Курильщика разойдутся по всему свету, бывшие Домовцы будут приходить к ним, чтобы почувствовать запах Дома, а сам Курильщик этого запаха чувствтвовать не будет. У них будут пряные, ленивые рассветы и томные закаты, вся квартира будет в краске, в особенности мастерская, Курильщик разлюбит кофе и будет пить зелёный чай, а Чёрный ударится в ЗОЖ, да с таким остервенением, что Рыжий, Конь, Лэри, все знакомые будут от него в ужасе шарахаться. К ним будет иногда заходить Сфинкс и морщиться от их лобызаний, будет пить кофе — хранящийся в квартире только для него — и курить сигареты, всегда молча, потому что этим троим слова будут не нужны. Спустя много-много лет в их квартире будет жить очаровательный бультерьер Скотти и не менее очаровательный кот Фист, дружба которых опровергнет все глупые человеческие поговорки. Спустя много-много лет, изнурительные операции и новые открытия в медицине Курильщик сможет надеть кроссовки для того, чтобы ходить в них и обувь его уже не будет храниться десятилетиями, потому что теперь в ней можно будет гулять и бегать. Всё это случится очень много лет спустя. А сейчас мамина детка сидит в коляске перед Спортсменом, крепко сжимая в руках старый альбом. Детка на него смотреть не боится, не дёргается, когда его чуть не обнюхивают Хламовные и лишь брезгливо от этого морщит нос. Детка, в ярко-красных, новых кроссовках, выглядит наглой, бесстрастной и бесшабашной, и подтверждает это мгновенно, как только Зануде взбредает в голову отобрать у него альбом: детка хватает его за затылок и припечатывает носом в подлокотник коляски, да с такой силой, что слышится хруст ломаемой кости. Пока Зануда громко воет, нянча сломанный нос, а Хламовные гомонят, детка поднимает бесстрашный серый взгляд на Спортсмена — и тот теряет всю свою власть. Детка приручает его мгновенно, без слов, молча, но властно и с расстановкой. И с этой секунды детка становится его личной точкой невозврата. Спортсмен откуда-то знает, что сопротивляться детке не будет. Никогда.