Клятва рыцаря.

За пределами королевских покоев была вполне спокойная, тихая и умиротворенная жизнь. Ночь дышит роскошью, заведомой только ей одной. В счастье и согласии встречается луна со звездами, и вместе они делают долгий путь к рассвету. В таком же немом согласии встречались губами Руи и Цукаса. Гармонично скидывая воротниковую соболь, Камиширо заветно старался взять верх, даже не осознавая свою дальность от этой цели. В танце сошлись лучи света от свечного, уже давно догорающего огарка, который сиротливо жался к тени на дорогой покрытой расшитым кружевом тумбочке. Оточенная последовательность действии давала понять: это далеко не первый раз. И точно не последний. Под окном играли в жмурки веселые лучики луны, ее первые и самые излюбленные дети, которым было отдано все время царствования их матери. Пока они единственные, пока луну не скрыли тучи, погубив и ее потомство, они просто счастливы и беззаботны. Их игра тоже подобна танцу. Подобно и танцу то, с какой силой прогнулась набитая самым мягким пухом вторая из пяти перин, едва ее коснулось нечто инородное. Со смиренностью и кошачьей грацией губы первого во всем королевстве человека скользили по обнаженной груди его возлюбленного рыцаря, оставляя пунцовые, пошлые и такие же робкие в своем внешнем виде, метины. Их Цукаса никогда не жалел. Делить рыцаря было не с кем, но любоваться – пожалуйста. Руи прячет пленительный взгляд, который для Цукасы в красоте бросает вызов самой лазури грозового неба, когда все живое готовится к надвигающейся буре, составляющей удивительную какофонию тревожности и прекрасности. Самое неловкое, очевидно, первое соитие. Но рыцарь так и не мог привыкнуть к тому, как похабно иногда хотелось закричать, как покрасоваться перед повелителем, чтобы тот навсегда запомнил и никогда не пытался разуважить той красоты, которой он овладел. В их моменты редкого уединения, когда не существует ничего, кроме прекрасного лица напротив, они погружены в пучину любви к друг другу. Она похожа на море. Бушующие волны, с каждым касанием берега делают долгожданный вздох, прежде чем выдохнуть в новый поцелуй со дном. Их любовь – дерево, пустившие свои корни в далекую пучину земли, желая достать самого ядра, найти сам суть. В Цукасе нет корысти по отношению к молодому, чуточку худому телу, которое и душой его, но есть незримое влечение. Пройдясь по розоватой бусинке в самой середине груди, король с удовольствием ловит сладкий всхлип нетерпения. Конечно, конечно для Руи гнет ожидания непосилен, ведь не Цукасу мучают небрежные уста, для которых вся услада лишь в этих постанываниях. Между королем и его поданными должна быть четко установленная идиллия. Первое, что делят между собой возлюбленные — любовь. Взаимные восклики души это первая ипостасия жизни пары. Молодые сердца начинают биться в унисон, петь одну и ту же песню и восклицать схожие слова любви. Слов у возлюбленных много. Достаточно. Эти слова каждую ночь с Цукасой слышит Руи. Им необязательно сношаться, чтобы Тенма ласково чмокал его в лоб, а на ушко говорил, какой он у него «золотой». Такое зачастую становилось неплохим стимулятором для рыцаря действительно стараться стать лучше. Камиширо отнюдь не свинья, но поваляться в кустах, несмотря на постоянные бани, он был не прочь, так что его потрепанные темно-лиловые пряди имели своеобразный запах травы, листвы и каких-то диких цветов. Все же, именно рыцарь был более склонен к природе, чем кто-либо еще из дворца и это не было чем-то плохим, скорее чем-то хорошим, ведь для Руи существовала своя симфония запахов, которую, полной грудью, вдыхал Цукаса, и его душа благоговейно радовалась. Чуть раскрепостившись от блаженного ощущения желаемой тесноты, король тоже немного резко выдыхает, рукой как-то слишком сильно проводя по тем самым волосам и чуть дальше входя. Из глаз рыцаря выпадают искры, едва ли он чувствует в себе эти "королевские" размеры. Руи никогда не стонет в начале. Только поскуливает. Чуть прикусив дразнящую мочку уха, Цукаса проводит ладонью от живота до головки истекающего прозрачной жидкостью органа. Плевать, что у горничных, которые будут менять простыни будут вопросы, плевать, что Камиширо уже почти на грани, едва ли только до него докоснулись, Тенма ускорится. Первый робкий стон рыбкой нырнет в стоячий воздух широких королевских покоев, которые рыцарь знал от и до. Он знал все потайные ходы, все лазейки и все слабости, так что при желании, если он станет предателем, то будет самой большой угрозой для королевства, но прежде всего для его вершины — короля. Этот грех неумолим и замолить его нельзя. Нельзя оторвать часть своей души, в которой мелодично напевает Камиширо свою тонкую песенку восклицов и стонов. Нельзя уже и замедлиться: все удовольствие пропадет. Для Цукасы, как для короля и партнера есть только одна дорога — всеред. «Ты у меня самый красивый, самый идеальный», — воркует над ним Тенма, уткнувшись носом в кадык и еще чуть ускоряясь. Он начинает тоже тихо и удовольственно вздыхать, блаженно прикрыв глаза. Руи поддается его объятиям, желая вобрать все, что он может дать. Его самого, его ласки, его слова, прошептанные пыльному воздуху, и его душу, которую рыцарь так полюбил. Подобно воину, Камиширо всегда будет готов принять бой за нее, смертельный он или же нет. В немом исступлении, Цукаса закончит, спустя еще пару коротких мгновений мечты о бескрайней любви. Пока под ними будет грязниться белое постельное белье, а Руи восстанавливать дыхание после серии криков, король нежно прижмет его к себе, поцелует в лоб и, вдоволь насладив свои глаза зрелищем рыцаря после оргазма, уснет.