Weaver (Ткач)

За ткацким станком в Поднебесной сидит божество. Его работа — бесконечна. Ткать. Ткать полотно Столицы, полотно Небес. Он нити на челноки наматывает, пропуская под длинными пальцами ткань. Весь день, всю ночь, а после ещё один день. Так было с самого начала, так будет и всегда. Замкнутый круг. Он и сам не знает, сколько уже тут сидит. Не вспомнит, когда в последний раз вставал. Никто с него не спросит. Все на него оглядываются — не подойдёт ни один. А сам он смотрит лишь на полотно перед собой. Оно изменчиво, оно неотразимо и прекрасно. Божество слышит, как за его спиной шепчутся другие. Пока одни восхищаюсь таким трудом, вторые считают изгоем. Пусть. Ему всё равно. Он в этой жизни уже всё повидал, его устраивает быть недоступным. Его устраивает быть никем.

***

Когда с неба белым пухом опадает снег, Боги начинают шептаться про умелого Воина востока. Впервые они заставляют Небесного Ткача прислушиться к своей болтовне. Поговаривают, что есть на тех землях человек, чей взор как у беркута, чья стрела проносится быстрее ветра и всегда попадает в цель. Старцы ему пророчили вознестись. Творец знал. Знал, но верить в это совершенно не хотелось. Хотелось оборвать Лучнику нить. Чтобы больше никогда не слышать его голос, не видеть золота глаз. Он ткал и ткал изо дня в день, оттачивая своё мастерство, делая это машинально. Больше ничто не могло удивить или опечалить его. Стал пустой оболочкой. Оставил все чувства на землях людей. Похоронил свою радость, грусть, гнев, любовь. Его сердце — запутанный клубок ниток, в котором нет места для чего-то ещё. И он не был готов снова почувствовать его стук. Отдалённо, едва-едва. Больше, чем случайность, но меньше, чем проблема. Слишком много нитей переплелись с того времени, слишком другими стали оба. Невольно Ткач взгляд вниз переводит — там нити разные, у каждого Бога своя. А ещё ниже нити людей. Они чуть заметны, почти бесцветны. Если суждено кому-то вознестись, то нить его будет не по земле скользить, а к Небесам тянуться. Так и будущее предвидеть можно, только долго смотреть нельзя. Но сколько бы не взирал Творец в петли будущих лет — всё к прошлому возвращался. Он его забыть желал бы, да полотно соврать не даст. Он его вырезать готов был, да нити божественные мечу иль огню не подвластны. Челнок постукивал, пряжа менялась. Никто и не узрел, что именно в этот момент прошлое перетекло в настоящее.

***

Время на Небесах летит быстро, но для всех по-разному ощущается. Для Ткача оно подобно времени на земле — тянется бесконечной нитью его волшебного станка. Жизни людей слишком коротки, чтобы оставить след на его полотне, но он упорно черпает вдохновение, глядя вниз. На самом деле он ищет. Ищет того самого человека, иногда находит, задерживается взглядом на пару секунд, чтобы сразу же моргнуть, закатить глаза, насытиться на несколько недель, а потом вновь искать его. И снова, и снова, и снова. Так пролетали дни Божества и Воина, ни на миг не отступавших от своих убеждений. Зима успела сменить лето несколько раз, прежде чем Лучник вознёсся. На сей раз колокол не бил слишком громко, но этот звон отдавался в ушах и голове. Чувство беспокойства всё не покидало Ткача, будто бы въелось в кожу, разлилось по венам и артериям. С горечью он отметил, что не было ничего неприятного в нём. Хотелось вновь разглядеть непонятную силу в чужих глазах, но утонуть в них было слишком просто, и он отвернулся. Сам же Воин, увидев его, сразу же направился к ткацкому станку. Уверенностью так и разило от его торопливой походки, брови нахмурились, а лицо залил красный румянец. В этот момент он как никогда напоминал себя подростком. Хоть что-то в этом мире не меняется. Всё такой же вспыльчивый и импульсивный, а при Ткаче ещё и наглый. Обладатель скверного характера подошёл ближе и со всей силы дёрнул полотно. Станок слегка покосился, нить и челнок выскользнули из рук, ткань исчезла из-под пальцев, оставляя после себя холод. Звон наконец стих, но на его месте в голове отразились воспоминания — резко и чётко. Когда-то он был беззащитным, а значит приходилось быть послушным. Когда-то он не мог спать от голода, а значит приходилось быть полезным. Когда-то он также сидел за работой, а после появился этот мальчишка со своей россыпью веснушек на щеках и не детским блеском в глазах. Когда-то он научился быть сильным, но сколько ударов ему пришлось получить прежде. Когда-то он делил с названным врагом единственную накидку и тянулся к огню. Когда-то холодной зимой он прижимался к чужому тёплому боку с ненавистью, но ни за что бы не отодвинулся. Когда-то этот враг защитил его, а потом шипел, пока ткач зашивал раны на спине. Когда-то он полюбил человека, но став Божеством, похоронил эти чувства. Замотал их своей волшебной нитью, оставил на земле, вот только с каждой секундой он всё чётче понимал — этого было мало. Удар приходится в скулу, но он не чувствует боли. Он чувствует, как один из узлов на его сердце медленно развязывается. Толпа собравшихся поглазеть на Воина богов взволновалась. Пошли по ней удивлённые вздохи, охи и шепотки. А Лучник тем временем кулак свой отдергивает. На коже нитью тянется шрам, он не исчезнет более. Творец — неприкосновенен. Каждое божество сплетает поступками свою нить и вкладывает в неё часть сил, передающуюся Ткачу, достаточно ему дотронуться. Он создаёт сплетение лет, и никто не смеет ему мешать. Но Воин не был бы собой, не попытавшись снова. Он чужой ворот в охапку сжимает, на себя тянет, от станка отрывая. В глаза чернее ночи своими золотыми заглядывает. Он кричит и ругается, он понять Ткача не может, а взгляд свой всё не отводит. Будто бы кто-то мог найти настоящего человека в этих тёмных омутах. Он не знает, что уговором негласным Творец себя скрепил, что он ни слова не скажет в ответ. Злость и гнев в Лучнике закипают. Он его отталкивает, чуть не роняет, и ткань на колени бросает. Уходит, Творца одного оставляя. Ткач мешковину раскрывает, когда толпа разбредается. И вновь он мальчик, и вновь рядом чужой теплый бок. Укрывает их эта накидка — одна на двоих. Запах горячих углей и холодной соломы. Запах чужих волос и замёрзших ягод. Эта накидка — в заплатках, как и чужая спина, что понесла удар вместо него. Вся его прошлая жизнь у него в руках, в этой накидке. А ещё в хмуром взгляде светлых глаз и в грубых, шершавых руках. Кажется, именно здесь он оставил частичку своей души. Именно этого дня он больше всего боялся.

***

День проходит, наступает новый. Проходит год, года и снова. Всё циклично и предрешено, но каждый час в этом круговороте отражается на полотне Небес. Каждый раз, касаясь нити Воина, Ткач чувствует, что чужая ненависть понемногу утихает. Каждый раз он его силу через сердце пропускает. Оно бьётся. Почему? Творец знает. Он этого говорить не будет, он этого вымолвить не смеет. Но от того ещё бо́льшего хочется впитать. Через несколько полнолуний начинается праздник смены лет. На сей раз, ещё и смены веков. Все боги обязаны закончить все молитвы к этому дню. Как только поднимается солнце, Творец оканчивает работу. Единственный день в столетие, когда Ткач встаёт из-за станка. Рассматривать полотно разрешено каждому, потому его раскрыли на всю Небесную Столицу. Любое божество, его завидев, в восторг приходило. Но Творцу было всё равно на всех. Его волновал один единственный бог. С наступлением вечера боги собираются за одним столом и празднуют, празднуют, празднуют. Их стеной окружают годы, сплетённые вместе. Ткач стоит у своей работы. Наконец, подходит Воин. Он руку на полотно кладёт, пальцами по нему проводит. У Творца дыхание перехватывает. С такой нежностью и заботой он сам Лучнику спину от ран зашивал. Он его не любит, нет. Как и его. Не полюбят в ответ. Признание льется из сердца. Слова слетают с языка, сплетаются вместе, образуют тонкую нить. Не сжечь её, не разрезать, не растоптать, не порвать на куски. Заплетается она, запутывается, как и само божество. Воин не отвечает. Лишь последний взгляд кидает на него, на нить, на огрубевшие пальцы, которым не удержать эту лёгкость, что теперь тяжестью оседает. В распахнутые глаза смотрит молча — в них образ его застывает. И уходит, не прикоснувшись, лишь память о себе оставляя. Бог не моргает, но слезы стекают по щекам — потом на земле реки льются, в них горечь того признанья. Он вновь за станок оседает, это его проклятье. Небесное полотно расправляет и смотрит, нити меняя. Они всё вьются, а он их лишь крепче сжимает.