Язык цветов

Фрай находит цветок внезапно, когда разбирает утром почту — альпийский мак, будто крошечная капля в опиумном океане, кто заметит. Она облизывает губы, сосредоточенно удерживая безразличное лицо. Руки холодеют, а к низу живота приливает горячим (грязные воспоминания). Иви вытягивает гибкий стебель из-под шпагата, складывает письма, скреплённые алыми поцелуями сургуча, ровной стопкой, выбегает наружу, задев плечом лениво ползущего из чрева улицы брата. След почтальона простыл, он всё равно оставил бы её незамысловатый вопрос без ответа: «Кто?». Допытываться Генри бесполезно — послание на языке цветов, конечно, адресовано не ему. Белый мак — утешение мечтами. Иви сжимает раздосадовано кулаки, — где-то внизу пульсирует жарко, просяще, изводя пределы терпения и морали этой чудной эпохи апофеоза пуританских нравов, — выдыхает, кулаки разжимая. Стебель в руке переломан, цветок жалобно висит. Сердце бьёт по нижним рёбрам, стараясь вырваться из плена корсета. На шее вспыхивают багряными ожогами давно исчезнувшие засосы. Иви заламывает руки, прогорклое дыхание фабрик в лицо горчит похмельной досадой. Чёртов опиум сводил тогда с ума, кружил по мягкой пастели простыней изгибами влажных и тесно сплетённых тел. Пальцы ритмичны, движения отзывчивы, чужой рот тёмно-красными губами шелестит: «без стыда». Их комната над пабом — пропиталась смолой солода и кружевами дыма — разрушается, чужие вздохи заостряются лезвиями стонов. Иви гладит податливую грудь, крутые плечи, губы кончиками липких пальцев. Иви сама едва удерживается на краю. Встреча в переулке между рынком и вереницей мыльных витрин оказалась приятной случайностью. Заплатить вдвойне — для Фрай не проблемно, из-за белого веера пушистые ресницы хлопают решительно, а взгляд из-под них — уже срывает одежду. Они курят, они летят, они путаются волосами. Тонкие пальцы шуршат лентами завязок; Иви легко распахивает клетку корсета, поцелуями считает выпирающие позвонки. Наруч клинка тяжело сброшен. Она любопытна: «Ты — убийца?». Иви отвечает милой улыбкой положительно и убивает только себя. На краю — совсем жарко. Цветок мака покачивается, падает на брусчатку дороги в грязевых плевках. Им было слишком хорошо, чтобы этого не повторить. Было слишком испытывающе, чтобы об этом не думать. Иви срывается. Разбивается на утро в постели от настоящего, твёрдого, не эфемерного, поцелуя в щеку, у тебя столько веснушек, шепчет чужой рот без помады, они особенно разбросаны по плечам. Фрай подбирает белый с ярко-жёлтой сердцевиной цветок. Она тоже утешает себя чуть ли не каждый вечер после разбора полётов Грина. Пора искать ниточки — Иви прекрасно умеет находить. Её, кажется, заводили убийцы: насильники, подвыпившие клиенты или ассасин, что сейчас приставил клинок к яремной вене. Иви ведёт лезвием по шее, это такое неподобающее знакомство, но необходимое. Акт совокупления всегда развязывал многие языки (но не её). Иви гладит проступившую на шее ниточку вены, чистую и светло-голубую под прозрачной кожей. Она — забирается под угрюмый плащ. Дальше (опять скользящий спуск в бездну) задирает подол платья, тонкие пальцы скользят всё выше и настойчивее, Иви выдыхает на клинок, и он запотевает. Сдаться на чужую милость — предать и себя, и Орден, и, кажется, здравый смысл, и разломать высоким каблуком проклятые нравы приличия. Иви запрокидывает голову, лезвие послушной змеей ползёт в темноту наруча. Верхние пуговицы плаща отстёгнуты, воротник отброшен, шея манит здоровым цветом, а не манерной бледностью. Просто Иви — не благочестивая девушка из порядочного общества, Иви не бледна, по-мужски груба и редко использует помаду или белила. Иви — это разрушающий мораль опиум. У неё зато ассорти веснушек, их снова сцеловывают с кожи. Вульгарно открытые плечи шлюхи светятся из сумрака подворотни. Как оказалось, на грязно-сером постельном белье они светятся тоже. Иви неуклюже переступает с ноги на ногу, хватая шаловливые руки, быстро поправляет юбки. Платье с турнюром её убивает, она передвигается в нём с ловкостью гуся, виляя задней частью. Щёки заливает румянцем, а путана — натягивает перчатки до локтей. Иви вдыхает морось, выйдя на уличный беспорядок. Совсем рядом звенит дверной колокольчик — цель, за которой Фрай бесшумно следила, отправляется домой. А блудница подводит губы, вернувшись на свой бульвар. Она прячет лямкой непристойного платья с глубоким декольте синяк — подарок от ассасина, сходящий уже желтизной. Она хмыкает, расправляя пышный декор лент, над грудью приколото брошью соцветие душистого кориандра. Кориандр — жгучее желание. Иви тяжело сбрасывает труп цели с клинка в узком переулке между ящиков, куда свет попадает слепой и засаленный. Отдаёт душком — значит, рядом дверь мясной лавки. Иви ныряет вглубь смрада, сдавившего горло, запахивает плащ. Под ногами шуршат лужи, ценные бумаги у неё, внутренние органы давно свело — в корсете правда невозможно дышать, особенно, когда тебя пригвоздили жаркими объятиями. Дождь царапает сквер. Иви выдыхает, едва заметно улыбаясь городу — с теплотой; вздергивает острый носик, держа рукой в перчатке веточку розоватого кориандра. Она прикалывает его к отвороту плаща, и удушение спадает. Мокрый, как собака, Лондон плевать хотел на миссию ассасинов по его освобождению от капиталистического поводка тамплиеров. Льёт насквозь, грязные и толкучие площади рушатся под потоками воды, а Иви натягивает бесполезный капюшон (такой же бесполезный, как шуточки брата, что пытается разогнать тучи). Город оставляет следы по всему телу: вот сажа печных труб, вот синяки из бойцовского клуба на коленях, вот содрана кожа на фалангах, вот ожоги помадой, вот на спине между лопаток росчерки ногтей, но это информация не для всех. Лондон похож на унылую проститутку, ловит себя на мысли Фрай, которую все подряд имеют: шестерёнки промышленной революции, эмигранты в поисках заработка, капризная погода, тамплиеры и она. Иви появляется на одной из съёмных комнат в пригороде, где её уже ждут. Мокрые пальцы ловки и с клинком, и с застежками платья. Сегодня на ней — медное, Иви сказала бы «красивое» и «величественное». Фрай стонут в губы — проститутка стонет для ассасина, как ни для кого в этом проклятом городе. Было множество ночей, но с Фрай — самые пикантные. Было множество клиентов, но ассасин — самый требовательный. Влажность в комнате повышается. Тонкие, тщательно наманикюренные пальцы, скользят по бедру, согревая. Занавески колышет сквозняком, губы предательски горят. Иви говорит «нет», тело отвечает «да», Орден снова предается (ох, Генри) в горизонтальном положении, бедра разводятся навстречу, а спина в россыпи веснушек — вновь исполосовывается. Мрачная ночь стирает со своего лица копоть, обнажая румянец рассвета. Иви оставляет после себя тройную оплату и чашечку ароматного чая с маффином на тумбочке, а на подушке — скромный цветок шиповника приятного розового оттенка. Шиповник — залечить раны. Они обязательно встретятся ещё, когда на спине Фрай затянутся царапины.