Лед и пепел

После великих смут и потрясений неминуемо наступает мир. Время, когда более сдержанные и спокойные люди, вздохнув свободнее, возвращаются к казалось бы забытым повседневным делам, а натуры более страстные бросаются в кипящий водоворот жизни, яро и жадно вознаграждая себя за перенесенные испытания, наверстывая все то, чего они были лишены в трудные дни, живя ярко, вкусно, незабываемо. Но есть и одинокие, потерянные души, которые в минуты успокоения гораздо острее ощущают свое отчаяние и одиночество, свою непричастность к этой всеобщей эйфории. Робер давно перестал чувствовать себя живым, способным радоваться и испытывать что-то кроме тянущего и мучительного чувства безнадежности, когда уже ничто не держит на краю бездны. Все, кто был ему дорог, сгорели в огне войны, мести или стали добычей закатных тварей, остался лишь Талиг — истощенный, но ценой огромных потерь вырванный у нечисти, у древних как сама вечность потусторонних сил. Израненный, но отчаянно рвущийся возродиться. В отличие от самого герцога Эпинэ, чье сердце сгорело, а пепел разлетелся по ветру. Вот только Жермон Ариго не торопился списывать со счетов вновь обретенного кузена и хоронить его заживо, хотя и прекрасно понимал, что происходит с Робером. Сам Ариго прожил и пережил период отчаяния еще лет двадцать назад, вышвырнутый из родного дома и вынужденный начинать все заново на севере. Сейчас он искренне надеялся, что и Роберу удастся собрать себя по кусочкам и что братская привязанность станет хоть слабым, но все-таки проблеском в его нелегкой судьбе. Когда смутные времена прошли, а Талиг стал мало-помалу обретать сходство с тем Талигом, каким он был много лет назад, Жермон начал уделять несоизмеримо больше внимания тем маленьким земным радостям, на которые прежде у него не оставалось времени. Робер от всей души желал кузену обретения себя в мирной жизни и изрядно обрадовался, когда Жермон сообщил о предстоящей свадьбе с одной знатной дамой, красивой и достойной. Более того, Жермон очень хотел видеть брата на своей свадьбе и даже попросил его помочь с подготовкой в надежде, что приятная суета как-то развеет замкнувшегося в себе Эпинэ. Ариго еще не обжит, Торка слишком холодна и неуютна, и потому свадьбу было решено отпраздновать во владениях невесты. — В замке Альт-Вельдер, — пояснил кузен. — Кто она? — полюбопытствовал Робер, теряясь в догадках. — Ирэна Гирке, сестра герцога Придда. Когда дриксы наступали и могли добраться до Тармы, Валентин попросил Жермона позаботиться о сестре и вывезти ее. И Жермон пылко полюбил ту, кого в свое время по легкомыслию отверг Робер. Бедная Ирэна! Тогда она еще не знала, что, теряя Робера, обретает нечто еще более ценное. * * * — Они уже близко, — Юлиана, как всегда, разыскала Ирэну среди обожаемых ею ирисов и гладиолусов. Сейчас, бесспорно, были бы более уместны розы — алые как кровь, как восходящее солнце в тех краях, где родился ее избранник. Вот только с некоторых пор Ирэна невзлюбила алый цвет, даже возненавидела — лишнее напоминание о Робере, о маках, которые он дарил знакомым эрэа, о цветах, среди которых когда-то разбилось ее сердце. Но, слава Абвениям, раны имеют свойство заживать и вылечиваться — и для нее таким лекарством стала любовь торкского барона, сурового человека с роскошными усами и в волчьем плаще. Он казался Ирэне совершенством, воплощением всех лучших человеческих черт, и даже внешнее сходство с Робером нисколько не смущало ее. Ирэна радостно обняла Жермона — насколько позволяли приличия и северная кровь, и тут же взгляд ее остановился на прибывшем вместе с ним герцогом Эпинэ. — Робер? Какими судьбами? — Звать его по имени оказалось совсем нетрудно, а кроме того, она ощутила непривычную легкость — возможно от осознания того, что прошлое больше над ней не властно. Робер кивнул — холодно и с каким-то чувством вины: он как будто хотел сказать ей что-то важное или поведать о себе, но не знал, с чего начать. — Рада, что ты выжил. — Она не лгала. Весть о гибели Робера вряд ли могла ее обрадовать. Тем более сейчас, когда эта страница безвозвратно перевернута. Позже они все вместе пили в гостиной вино и угощались яблочным пирогом, который, без преувеличения, волшебно пекла Юлиана, а вскоре к ним присоединилась и Габриэла — после смерти любимого супруга сестра понемногу начинала оттаивать. В отличие от Робера — тот выглядел не просто мрачным, а и вовсе каким-то неживым, словно закатные твари высосали из него всю душу. Собственно, так оно и было. Жермон успел рассказать невесте, как много утрат свалилось на долю Робера за относительно короткое время, и Ирэна пообещала никогда не досаждать Роберу разговорами о том, что причиняло ему боль. Странно, но герцог Эпинэ не избегал встреч с ней — и порой Ирэне казалось, будто он, напротив, порывается что-то ей сказать, причем такое, что никогда не произносят в присутствии третьих лиц. Однажды Ирэна зажигала свечи в гостиной в ожидании Мелхен — она пообещала воспитаннице Юлианы научить ее гаданию на картах. Тем паче, что приближалась ночь Летнего Излома — ночь чудес, перемен и загадывания желаний. Для Ирэны излом в ее собственной судьбе наступил тогда, когда она приняла предложение руки и сердца от графа Ариго, но Мелхен в последнее время выглядела настолько печальной и тревожной, что даже заботливой Юлиане не удавалось подобрать ключи к тайнам ее сердца. — Ирэна, послушай, — голос Робера застал Ирэну врасплох, и от неожиданности она едва не уронила подсвечник. — Мне следовало сказать это еще десять лет назад. Ирэна напряглась, не готовая к разговорам о несбывшемся, но прерывать беседу не стала. Пусть выговорится — ему будет легче. — Я был самонадеянным глупцом, это правда. Но сейчас я вижу, что ты не много потеряла — а приобрела гораздо больше. Я вижу, как ты счастлива, Ирэна, и признаюсь, это лучше, много лучше, чем то, что могло быть, но чего не было... Ирэна притворно улыбнулась в ответ. Этот разговор стал для нее не самым приятным, но она должна его выдержать — пусть Робер облегчит свою душу. — Жермон говорит, что ты всегда чувствуешь себя в ответе за всех и вся. Жермон говорит. А сама она не знает — она вообще мало что знала о том, кого считала своей единственной любовью. Да и сейчас она знает его ненамного лучше. — Мелхен пришла, — заметив в полумраке гостиной изящную фигурку юной Вейзель, она намекнула Роберу, что ему следует оставить ее наедине с подругой. Он понял все и удалился. Ирэна разложила карты. На Меланию. Колесница, Смерть, Повешенный, Влюбленные. У Ирэны только вчера выпало то же самое. * * * После знойной и цветущей Эпинэ привыкнуть к Придде с ее прохладным летом стало не так-то просто, а северные ночи оказались намного более короткими, чем южные. В этих краях солнце не заходило за горизонт несколько дольше, заставляя Робера мучиться бессонницей и разного рода неприятными мыслями. Давно кануло в прошлое то время, когда он тщетно мечтал выспаться, как простой смертный, не отягощенный проблемами спасения мира. Все то, что тревожило Робера сейчас, никак не способствовало спокойному сну, заставляя часами бродить возле замка, любуясь ярко цветущим мирабилисом. Розовый, белый, лиловый — Ирэна предпочитала именно эти цвета... впрочем, желтые, оранжевые и синие цветы она тоже любила. Не было в ее цветнике только красных — алых роз, маков. И именно маки ему хотелось бы увидеть больше всего — как напоминание о родине, о том времени, когда были живы и братья, и Магдала, и Катари, а он сам был юн, самоуверен, нахален и, называя вещи своими именами, глуп. Бутоны белого мирабилиса уже раскрылись — россыпи сияющих мелких цветов на фоне темной зелени, это и в сумерках — хотя по южным меркам стояла глубокая ночь — смотрелось впечатляюще, а ночью рассыпанные по стеблям разноцветные звездочки и вовсе ошеломляли своей необычной красотой. Как звезды на ночном небе. Как единственное освещенное окно погруженного в сон замка. В этом крыле находилась спальня Ирэны — за недолгое время своего пребывания в Альт-Вельдере Робер успел неплохо изучить архитектуру замка и расположение комнат. Разумеется, в спальню будущей графини Ариго он не заходил никогда, но где она находится, знал. Да, это были ее окна. И именно в ее окнах сейчас горел свет. В сердце резко кольнуло, а в голову лезли какие-то невнятные, но совершенно порочные мысли, которые вот уже несколько дней грызли ему мозг. Ужин при свечах с будущим мужем? Гадание? Или — что-то другое, о чем граф Ариго даже не догадывается? Робер почувствовал, как к лицу прилила кровь — и что за закатные твари влекут его туда, на свет зажженной свечи, сияющей, словно ночной мирабилис? Начиная с того самого дня, когда юная эрэа в лиловом, резко выпрямившись и щелкнув веером, ушла прочь, обронив на прощание фразу: «Придда может понять только Придд», они так ни разу и не поговорили — не нарочно ли Ирэна избегала его? И если так, то Робер знал, почему избегала, и даже сознавал свою вину перед ней. Но только ли чувство вины влекло его в комнату с горящими свечами? Робер не знал, что именно он хотел бы сказать этой женщине, но ему очень хотелось ее видеть. * * * Дверь в спальню графини Гирке была приоткрыта, но никаких внятных звуков, кроме шелеста ткани, оттуда не доносилось. Напряженная тишина. Чтобы не вторгаться на личную территорию без спросу, Робер постучал в дверь. — Мелхен? Тебе снова не спится? — раздался из-за двери голос Ирэны. Робер ничего не ответил и, распахнув дверь, шагнул в ее спальню. Ирэна сидела на кровати, отрешенная и неподвижная, обхватив руками колени, точь-в-точь, как это делала Марианна — если бы она сидела к нему спиной, он принял бы ее за погибшую возлюбленную. Увидев вошедшего Робера, она резко поднялась, смахнув что-то с кровати неловким движением, и шагнула навстречу ему. Под ее ногами хрустнуло — Робер узнал расписанный маками веер, который она брала с собой на прогулку в тот день... — Ваш веер, Ирэна. Кажется, вы сломали его. Она мельком глянула вниз. — Пустое, — Ирэна передернула плечами. — Я все равно собиралась от него избавиться. Такие уже давно вышли из моды. Робер поднял сломанный веер и с минуту вертел его в руках, рассматривая алые маки на светло-желтом фоне. — Маки? — Как видите. — Но почему же в саду Альт-Вельдера нет маков? — он подумал вдруг об Эпинэ, об алых полях, о трепещущих на ветру лепестках, похожих на крылья диковинных бабочек. — Маки не растут на севере — так говорит Габриэла. Мне даже немного жаль, что не растут — Жермону бы понравилось. А может, и не произвели бы на него впечатления — Жермон уже двадцать лет как северянин. Он больше любит эдельвейсы, но их сезон цветения миновал. Он не увидел ненависти в ее глазах, серых, как утренний туман. Только ледяное равнодушие, и это равнодушие кольнуло его сильнее, чем если бы она захлопнула перед ним дверь или набросилась с обвинениями. Она не жалеет о несбывшемся — что ж, с ее стороны это правильно. А о чем жалеет он? О погибшей родне, о Марианне? О своем одиночестве? Или о великолепной женщине, которой так глупо и неосторожно лишился в погоне за военной славой и новыми ощущениями? Она не произносила ни слова — должно быть, ждала, что он первый начнет разговор. Но о чем они могут говорить? Они расстались с десяток лет назад и с тех пор не проявляли друг к другу никакого интереса. Впрочем, Ирэна, скорее всего, интересовалась его судьбой... — Жермон рассказывал что-нибудь обо мне? — Совсем немного. Я не спрашивала, — призналась Ирэна. — Я знала, что вы живы, герцог, и этого мне было достаточно, чтобы о вас не беспокоиться. — Понимаю, — на самом деле Робер не очень-то ее понимал. — Но сомневаюсь, что в случае моей смерти вы стали бы первой, кто об этом узнал. Она странно дернулась и, прижав руки к лицу, отрывисто прошептала: — Я почувствовала бы это. В воздухе повисло напряжение. Таинственный, почти интимный уют покоев прекрасной дамы. Сломанный веер в его руках. И сама Ирэна — он привык видеть ее изысканной, безупречно одетой и аккуратно причесанной. Но сейчас — в белоснежной ночной рубашке, с рассыпанными по плечам темными волосами — она казалась едва ли не потусторонней сущностью, одной из спутниц Унда. Далекая и недосягаемая. Робер инстинктивно потянулся к ней — она словно не замечала его беспорядочных прикосновений, оставаясь холодной, как мраморное изваяние, и не проявляя никаких чувств — ни восторга, ни негодования. Обняв Ирэну за плечи, он легонько притянул ее к себе, но когда губы Робера коснулись холодной шеи, Ирэна порывисто оттолкнула его. — Чего вы хотите? — Узнать, кто вы такая и что таится в вашем сердце... — Лед. Только лед и ничего больше. А в глазах — все та же щемящая пустота. На Жермона она смотрела совсем не так — рядом с ним ледяная статуя словно оживала, приобретая черты женщины из плоти и крови. — Придда может понять только Придд — запомните это, — отрешенно произнесла Ирэна ему вслед. Перешагнув порог спальни, Робер на минуту остановился, тщетно пытаясь унять предательский жар в крови. Почему? Почему все, что происходит с ним, всегда так неправильно и... так больно? Легкие шаги раздались в коридоре — и вскоре перед ним возникла тонкая девичья фигурка. Мэллит, Мелания, Мелхен или... как зовут юную гоганни сейчас? — Мэллит, — произнес он. Еще одно лицо из прошлого — агарисского, не слишком радостного, но уж какое было. Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, теплыми как янтарь, но в выражении этих глаз — снова какое-то отчаяние. И даже боль. — Может ли лед воспламенить? — спросил он. И не столько у Мэллит, сколько у самого себя. Она резко развернулась и убежала. * * * Вопреки обыкновению, Ирэна встала поздно — ей удалось заснуть только перед рассветом — и попросила служанку принести завтрак ей в спальню: не хотелось встречаться ни с Робером, ни с Жермоном. Особенно с ними обоими одновременно. Она не могла объяснить, что беспокоит ее сейчас и какие чувства владеют ее воспаленным воображением, но знала одно — что-то из происходящего с нею, неправильно, но что именно, понять не удавалось. К счастью, она не встретила никого из них, спускаясь по парадной лестнице, чтобы вернуться к своим обожаемым цветам и хотя бы на короткое время обрести среди них некое подобие душевного спокойствия. Только Мелания, сжимающая в руке букет ирисов, поднималась ей навстречу. Заметив Ирэну, она тут же отвела взгляд, как будто не хотела с ней встречаться. Впрочем, и сама она смотрела нынешним утром в зеркало, полная презрения к себе, хотя, казалось бы, ничего предосудительного не совершила. Ирисы, гортензии, розы — белые, розовые, золотистые. Алых роз в ее цветнике никогда не было и не будет — будь ее воля, она бы впредь никогда не пускала этот цвет в свою жизнь. Конечно, будущей графине Ариго этого не избежать, нельзя пренебрегать родовыми цветами супруга — но она бы предпочла титул баронессы Тизо, да и Жермону во сто крат милее ставший родным север. Созерцание цветов и неспешно текущего ручья немного успокаивало ее, приводя мысли в порядок и отгоняя навязчивые воспоминания о минувшей ночи, которая могла бы закончиться совершенно иначе, если бы она сама этого захотела. Ирэна не могла определить, сколько времени прошло с тех пор, как она спустилась в сад для привычного уединения, — но внезапно ощутила сквозь плотную ткань платья прикосновение теплых сильных рук, ставших такими родными. — Жермон... — она обернулась и какое-то время смотрела не него, не зная, чего ей хочется больше — прижаться к его груди или же уйти с чувством вины за то, о чем он никогда не узнает. — Чудесный букет, — он широко улыбнулся. — Признаюсь, он был для меня неожиданностью, но с недавних пор я очень полюбил ирисы... Ирисы? Какой букет? Ирэна строила предположения, не сомневаясь, что Жермон чего-то не понял... Или же это она не понимала очевидного. Ведь букет ирисов она видела в руках у Мелхен. — Ирис — цветок воинов. Хотя, признаюсь, лилии были бы более уместны. Кстати, малютка Мелхен в последнее время стала такой печальной и отстраненной... Снова ее привычка все усложнять и говорить загадками. — Жермон, прошу тебя... Прояви к ней внимание, сделай ее счастливой — только тебе это под силу. Она любит тебя. * * * Такого поворота событий Жермон не ожидал. Ирэна при всем своем внешнем спокойствии оставалась самой непредсказуемой женщиной на свете, и именно эта непредсказуемость и притягивала к ней. А сейчас она своими руками рушила то, что им обоим довелось пережить в охваченной войной Тарме, затем в Торке и Старой Придде — то, что они создали на развалинах прежней жизни. — Мелхен? — переспросил Жермон, отказываясь поверить в это. На хрупкую рыжеволосую племянницу баронессы Вейзель он никогда не обращал особого внимания и даже не подозревал о том, что стал для этой прелестной девушки источником боли и разочарования. — Сделай ее счастливой, — повторила Ирэна. — Она живая, ты тоже. А я — мертвая. Живое к живому, мертвое к мертвому, лед к пеплу... Лед к пеплу. Как-то, разоткровенничавшись, кузен признался — все, что было ему дорого, обратилось в пепел. — Неужели ты так и не согрелась? И неужели мне не удалось растопить сковавший тебя лед? — Растопить этот лед способен лишь тот, кто его заморозил. Мое сердце заморозил не ты, но я выстояла. Я думала, что пережила это. Мелания не переживет — твой холод убьет ее. Не превращай ее в... такую, как я. — Ты необычная женщина, самая необычная из всех, с кем я встречался, — только и мог сказать Жермон, касаясь губами ее изящной руки. Холодной как лед. Он разыскал Меланию в уединенной беседке — с вплетенными в волосы белыми и желтыми цветами, названия которых Жермон не знал. Казалось, он смотрел на нее совсем другими глазами и видел эту девушку совсем иначе. Не так, как раньше. — Мелания! — позвал Жермон. * * * Голос нареченного Жермоном заставил Меланию вздрогнуть — они никогда не оставались наедине, а в его присутствии недостойная всегда терялась, зная, что рядом с первородной Ирэной она как ромашка на фоне роскошной садовой розы. Блистательный никогда не взглянет в ее сторону: опасное очарование первородной застилает ему глаза, а ее сердце... что проку в сердце и в ее любви, если ее невозможно заметить? Как невозможно заметить и ложь в другом сердце... той, что была с Робером этой ночью. Мэллит замерла, не зная, зачем она могла понадобиться графу Ариго, затем несмело шагнула из беседки в его сторону. — Ирисы, подаренные графиней, поистине прекрасны, — Мэллит отвела глаза, стыдясь собственной лжи. — Я видела ее, когда она несла букет. Названный Жермоном улыбнулся, и Мэллит почувствовала, как торопливо и беспокойно бьется ее сердце. — А может быть, это она видела вас с букетом? — Он подошел к Мэллит совсем близко и, взяв ее за руку, погладил тыльную сторону ладони. — Я знаю. Сердце не может лгать. Ирэна сделала свой выбор, и я тоже. Ей хотелось сказать, как пылко любит недос... нареченная Меланией блистательного Жермона, как желанны для нее его прикосновения и как жаждет ее сердце открыться навстречу его ласкам, но слова стояли комом в ее горле, а подарить блистательному поцелуй любви Мэллит не решалась. — Ирисы прекрасны, но графине Ариго к лицу что-то более яркое. Вам нравятся маки, Мелания? — Мне нравится все, что нравится вам... любовь моя, — произнесла Мэллит. Ее сердце пропустило удар, когда губы нареченного Жермоном коснулись ее губ, опаляя их поцелуем, жарким, словно солнце его родного юга. Когда поцелуй закончился, Мэллит заметила приближающихся к ним Ирэну и Робера. Первородный Робер держал свою избранницу под руку, и они оба казались не менее счастливыми, чем сама Мелания.