Вредная привычка

      Держаться за руки – вот какой была одна из их дружеских традиций.       Не обсуждать эту первую традицию – вот какой была вторая.       Ямагучи, правда, не помнил, с кого и с чего это началось – то ли он первым схватился за большую, надёжную ладонь, то ли Тсукки однажды сжал его чуть мозолистые, – от волейбольных стараний, – пальцы своими. Но как-то так повелось, что это стало обычным делом – брать за руку лучшего друга. На улице, в автобусе, в любом общественном месте – не важно, где. А потом на обвинения в голубизне краснеть и терять дар речи, пока Тсукки объясняет этим людям терпеливо, но с привычными колкими словечками из своего богатого остроумием словарного запаса, что судари и сударыни малость поспешили с выводами.       Отчего-то покалывало, даже немного щемило и трескалось сердце при мысли о том, что для Тсукки это ничего не значит. Та уверенность, с которой он объяснял окружающим, что они «просто близкие друзья», пускала по сердцу трещинки, и становилось так грустно и неуютно, что хоть плачь. Но когда после своих речей Тсукишима чуть приобнимал Ямагучи за плечи, из трещинок на сердце начинали проглядывать жёлтые лепестки тюльпанов*, и было трудно уже понять, рад он или расстроен, и что вообще чувствует.       А между тем сердце покрывалось трещинами всё больше и больше, и становилось всё сложнее и сложнее игнорировать его стенания. Поэтому однажды утром Ямагучи просто проснулся с мыслью: «Я люблю Тсукки». А его следующей мыслью было: «Вот чёрт!».       Но, как ни чертыхайся, даже как не матерись – легче от этого никому никогда не становилось. Так, по крайней мере, думал Ямагучи, потому что, как бы усердно он не посылал свои чёртовы чувства к чертям, они почему-то никуда не уходили и только плавили его сердце с удвоенной силой на сковороде этой нежности и трепета каждый раз, когда их с Тсукки пальцы соприкасались. А потом возвращалсь навязчивая мысль: «Для него это ничего не значит», и сердце, успевшее уже подрумяниться, сгорало, и румяна светлых чувств превращались в уродливые угли и пепел.       А Ямагучи чертовски (но он не скажет этого слова, нет, – нет, оно не действует), чертовски устал от этого шквала чувств в груди. На него словно со всех сторон брызгали кипящим маслом, и лучше было его сердцу, наверное, сгореть окончательно, превратившись в угли и пепел, – лучше это, чем ежедневные пытки. Потому что оттого, что царапины на сердце с каждым взглядом Тсукки, предназначенным ему, с каждой улыбкой и даже смехом расцветают чёртовыми жёлтыми тюльпанами, прежние раны не затягиваются. Ерунда это всё – это те же гниющие раны, только с цветочками внутри. Может, если Тсукишима убьёт в нём эти цветы, со временем раны наконец заживут, оставив только за собой уродливые шрамы и рубцы – гадские воспоминания о том, как однажды он несчастливо влюбился в парня. В своего лучшего друга.       — Тсукки, я... — Ямагучи признается. Должен собраться с силами и признаться прямо сейчас.       Кей даже не слышит его – продолжает что-то рассказывать. Тадаши понимает, что он – мямля. «Громче надо!».       — Тсукки, я..! — почти вскрикивает Ямагучи, но – откуда ни возьмись, выбегает на дорогу чёрная кошка. А потом пробегает прямо перед ним.       — Ты – что? — ухмыляется Тсукишима, как ни в чём не бывало беря его за руку. — В приметы веришь?       — Нет! — возмущается Тадаши, хотя уже всей душой действительно поверил в своё несчастье.       Ямагучи не сдаётся. Он должен признаться Кею, раз уж решился.       —Тсукки! — говорит он тому после школы. — Можно поговорить с тобой кое о чём?       — Конечно! — фыркает Тсукишима, падая на ближайшую лавочку и хлопая ладонью по месту рядом с собой – непозволительно близко. Ямагучи остаётся стоять.       Вот он, удачный момент! И без всяких кошек.       Но почему-то рот, едва открывшись, начинает нести какую-то ахинею.       — Куда ты собираешься идти после выпуска? — выпаливает он как-то быстро и слишком нервно, и Кей смеривает его подозрительным взглядом.       — Ты же не об этом хотел поговорить со мной, верно?       Тадаши лишь нервно сглатывает вставший поперёк горла ком, чудом им не подавившись. Догадался?       «Не об этом, не об этом, не об этом!» — подсказывает мозг шёпотом.       — Нет, именно об этом. — улыбается вымученно Ямагучи, присаживаясь рядом. Чуть поотдаль.       В следующий раз, когда Ямагучи пытается признаться, между ними падает сухая ветка. Потом пролетает ворона. Потом прохожий отвлекает их, спрашивая дорогу.       А потом Ямагучи не выдерживает и почти признаётся ему прямо на перекрёстке, прямо на пешеходном переходе. Мешкается, и на светофоре сходят на ноль зелёные цифры. На них несётся мотоциклист, и Тсукки, который всё ещё держал Ямагучи за руку, резко дёргает его на себя. Ямагучи почти падает на Кея, упираясь локтями ему в грудь в попытке сохранить равновесие.       После этого они большую часть пути прошли в молчании. В итоге Тсукишима не выдержал и, ускорив немного шаг, обогнал Ямагучи на метр. Встал, развернувшись к нему лицом и перегородив тем самым дорогу.       — И что же ты хотел мне сказать?       У Ямагучи обрывается и долго, со свистом куда-то падает сердце. Ну конечно! Глядя на его странное поведение весь день, нельзя было ничего не заподозрить!       — Тсукки... — откуда-то вдруг берутся слова и складываются в простое предложение. — Я люблю тебя, Тсукки! — громко, но не скрывая волнения выпаливает Тадаши и начинает медленно пятиться назад, опасаясь ответной реакции.       А реакция ввела его в ступор.       Кей секунду молчал, а потом вдруг громко, заразительно рассмеялся – так, что и Ямагучи немного улыбнулся с неловкостью.       — Пф, Тадаши, — Тсукишима впервые назвал его по имени, — ну ты и дурак, Господи! — закрыл лицо он рукой, не переставая смеяться. — И вот это ты мне не мог сказать весь день? — Кей покачал головой и, схватив застывшего Ямагучи за руку, потащил за собой. — Пошли уже!       Ямагучи был растерян. Такого смеха у Тсукишимы он ещё не слышал, хотя знал его довольно долго. Этот смех не был похож на обычный, когда Тсукишима сыпал каждую минуту сарказмом и насмешками. Этот смех совершенно другой.       Что же он означает?       — Ну ёлки-палки, — Тсукки закатил глаза, наклонившись немного, быстро поцеловал Ямагучи в веснушчатую щёку. Потом наклонился ещё ниже, чтобы посмотреть Тадаши в глаза, и ухмыльнулся как-то вроде по-обычному, а вроде и нет:       — По-прежнему не понимаешь? — Тсукки коснулся рукой щеки Ямагучи и потянулся, чтобы поцеловать.       Все мысли Ямагучи куда-то исчезли, испарились, а вместе с ними – все застарелые волнения и тревоги. Осталось только сладкое осознание – отныне в его сердце всегда будут цвести люпины и сирень*.       А раны затянулись, и Ямагучи смог наконец спокойно и счастливо набрать воздуха в кои-то веки целые лёгкие после того, как задохнулся в поцелуе. А потом сжать руку Тсукишимы покрепче и, потянув за собой, засмеяться. Его Тсукки потрясающе целуется, но если он думает, что это оправдывает его трусливое избегание простых трёх слов, то глубоко ошибается!       А впрочем, неважно, так?       Ведь приятно знать, что самые важные слова ещё впереди!       А пока Тсукки всё-таки офигенно целуется, признаёт Ямагучи, можно обойтись и без них!