
Пэйринг и персонажи
Метки
Драма
Повседневность
AU
Ангст
Дарк
Язык цветов
Алкоголь
Любовь/Ненависть
Курение
Нездоровые отношения
Нелинейное повествование
Засосы / Укусы
Психологические травмы
Тревожность
Собственничество
Аристократия
Эмоциональная одержимость
Художники
Боязнь грязи
ОКР
Кинк на руки
Высшее общество
Нездоровый BDSM
Описание
AU! Осаму Дазай ─ талантливый художник, имеющий проблемы с вдохновением. И он, как любая творческая личность, предпочитает решать их здесь и сейчас. К сожалению, зачастую используя наивное доверие не очень-то востребованного, да и особо небогатого клинического психолога-мизофоба Чуи Накахары.
Примечания
❌ЗАПРЕЩАЕТСЯ!
Какое-либо распространение (полное, фрагментарное, в виде ссылки, только шапка) данной работы где-либо, включая закрытые каналы и группы. А также недопустимо использование моих текстов для создания какого-либо медиа-контента. В противном случае - вся работа будет подлежать немедленному удалению.
❌Данная работа ничего не пропагандирует и не романтизирует. Она создана исключительно с художественной целью, и за неадекватные поступки некоторых личностей я, как автор, не несу никакой ответственности. Также, открывая работу и начиная чтение, вы под собственную ответственность подтверждаете свой возраст - в данном случае рейтинг фанфика NC-21, поэтому вы должны быть старше 21 года.
❌ Работа полностью/фрагментарно содержит контент 18+ (not suitable for work: NSFW content), обусловленный исключительно художественной ценностью работы, поэтому фф недопустим к прочтению в общественных местах.
Эпилог
27 декабря 2017, 08:37
С трудом пробивающиеся сквозь тучи лучи солнца освещали замерзающую реку, и в ее цветных переливах мерцали крошечные огоньки. Накахара искренне не знал, что сейчас больше холодило его руку: граненый бокал с ледяным шампанским или же скользящие по рисунку его зеленовато-синих, образующих незаконченный крест вен, пальцы художника, что пробирались под манжет светлой рубашки. В день, когда он наконец-то смог выкроить время, чтобы посетить известную Базилику Сен-Дени под Парижем, которая частенько упоминалась в книгах его любимых писателей, после полудня теплая погода неожиданно сменилась на ноябрьскую стынь. Осенний плащ не грел худые плечи клинического психолога, а сам мужчина чувствовал, как северный ветер обдувал его миниатюрное тело до самых костей.
Свободной рукой рыжий сжимал стержень еще неуспевшей догореть сигареты. На территории монастыря и даже за его воротами нельзя было курить и распивать спиртные напитки, но его едва ли это волновало. Франция исчерпала себя для Чуи буквально за полгода его проживания в ней, успев показать себя как с лучшей, так и с худшей стороны. Современный Париж оказался еще более грязным и пахнущим потными телами тучных женщин, чем этот же город, но два столетия назад.
─ Вечно молодой, проклятый навеки*, ─ голосом, полным равнодушия, проговорил живописец, после чего нажал на пульсирующую кровью нить на запястье психотерапевта, тем самым вновь привлекая к себе его внимание, ─ ты действительно, как Грэй, не меняешься с годами, хотя все возможные портреты с тобой уже давным давно были отнесены на помойку. Только твои первые морщины начинают портить смазливое лицо.
Удивительно, но рыжеволосый мужчина, спустя три года, словно по сценарию дешевого фильма, столкнулся с Дазаем в одной из галерей, расположенных неподалеку от готической церквушки. Коричневые и пахнущие одеколоном волосы маргинала опадали на его глаза, пока тот, согнувшись, работал за мольбертом. Вода, в которую импрессионист макал свою испачканную кисть, каждый раз приобретала все новый и новый оттенок, начиная от светло зеленого и заканчивая червонно-красным. Судя по всему, Дазая совершенно не интересовал его холст, ведь он даже не смотрел на специально подготовленный натюрморт, состоящий из трех бутылок вина, засохшего куска сыра, истекающей сладким соком ветки винограда и треснутого черепа какого-то рогатого животного.
От неожиданности Накахара в тот момент выронил из бледных рук кожаный портфель, заставив тем самым погруженного в свои мысли мастера наконец-то развернуться. Лицо Осаму, как успел подметить клинический психолог, существенно не изменилось, оставшись таким же бледным и лишенным эмоций, как в день суда. Правда, импрессионист сам немного поднабрал вес, прекратил быть похожим на скелет, и его одежда больше не висела мешком на плечах, словно на вешалке.
─ Я и без твоей ебанной помощи добрался бы до храма, ─ дрогнув, клинический психолог облил свой рукав кислым напитком, ─ и вообще, как давно ты переехал в Париж? ─ в детстве, за книгами тощего продавца, рыжий представлял этот город иначе.
─ Это единственное, что сейчас волнует тебя? ─ Дазай оперся на каменную стену полуразрушенной пристройки, ─ ума, видать, в тебе так и не прибавилось с возрастом, Чуя, ─ язвительно ответил художник, ─ как жаль, что мы снова встретились, когда я…
─ Уже успел перетрахать половину Европы? ─ с ноткой надрыва в прокуренном голосе перебил его Накахара.
Психотерапевт остался таким же острым на язык, каким был всегда. Его губы вытянулись в одну линию, когда тот окинул взглядом отделяющий их с Осаму оградой от себя монастырь, что, подобно великану, возвышался на холме. Ветер доносил до покрасневших от холода ушей Накахары какие-то невнятные отрывки католических и явно незнакомых ему молитв. Вдали мелькали черные пятна ─ рясы священников. Он не понимал, как можно оставить светскую жизнь, посвятив всего себя аскетизму. А главное ─ отказаться от греха, естественной потребности человека. Глаза Чуи казались живописцу сейчас пустыми и блеклыми, непохожими на обсидиан. Огонь, пылающий в его зрачках, угас ровно так же, как когда-то и угасла тяга мастера к живописи.
Можно бесконечно ложиться под нож хирургу, давиться горечью «быстродействующих» таблеток, обрезать и отращивать волосы, бить зеркало в ужасающем осознании собственной уродливости, но… Так и не добиться того превосходства, о котором всегда мечтал, грезил украдкой. Красота схожа с ледяной скульптурой, прекрасной лишь на расстоянии и быстро тающей от тепла ладони. Однако больнее недостижимости эталона может быть только его утрата по своей вине. Тогда человек начинает попросту ненавидеть все вокруг.
─ Ты прав, ─ проводя шершавыми подушечками пальцев по стене, спустя пару минут ответил художник, ─ у меня было так много партнеров, и так мало картин за эти три года, ─ наклоняясь за бутылкой шампанского и вторым бокалом, сухо продолжил маргинал, ─ за встречу? ─ мужчина наполнил до самых краев сначала свой, а после чужой фужер пенящимся напитком.
─ За встречу, ─ сквозь зубы прошипел психотерапевт.
В итоге оба выпили за разлуку.
***
Войдя в безвкусно обставленный номер в гостинице, Накахара предпочел раздеться сам, убрав руку Дазая от верхней пуговицы на своей жилетке. Еще движение, и в тишине погруженной во мрак комнаты раздался звук расстегивающихся запонок, а после на деревянные половицы паркета упала рубашка, оголив его плечи. Сначала Осаму нетерпеливо наблюдал за тем, как его бывший партнер развязывал сжимающий горло галстук, но вскоре он сам прикоснулся к изгибу его шеи, провел двумя пальцами по молочной коже, словно осматривая новую картину на предмет изъяна перед выставкой. В стекло окна били гонимые ветром ветки деревьев, и этот шорох невольно напомнил художнику шорох его упавших набросков на прощальной выставке. Толкнув своего оппонента на застеленную простынями кровать, художник оперся коленом на ее край, приблизившись к психоаналитику. На запястье Осаму красовался свежий рубец после иглы капельницы, когда на тыльной стороне ладони клинического психолога до сих пор осталась коричневая полоса ─ след когда-то притушенного об кожу живописцем окурка. Все прикосновения мастера к телу рыжеволосого мужчины были поверхностными, едва ощутимыми и практически вынужденными. Без всякого желания он грубо оглаживал соски Накахары, временами до боли оттягивая не утратившую свою нежность кожу ореолов. О том, чтобы прикоснуться кончиком языка к наливающейся кровью бусинке не могло быть и речи, так как сейчас это были вовсе не ласки, а элементы простой прелюдии. Длинные, с отросшими ногтями пальцы Дазая сквозь серую ткань брюк надавали на промежность бывшего хьюманарта, после чего дернули серебряную молнию на ширинке. Приспустив резинку нижнего белья, через которую просачивались светлые и немного вьющиеся волоски паха, живописец провел ладонью по пока что расслабленной плоти оппонента. Из темно-розовой и напоминающей своим цветом лепесток орхидеи головки мужского полового органа Чуи еще не успела выделиться капля предэякулятной жидкости, поэтому для уменьшения болезненности трения Осаму пришлось сплюнуть на свою руку. Для начала он решил сжать ствол в плотное кольцо большим и указательным пальцем, которым стал медленно отодвигать участок крайней плоти. Мозолистые подушечки пальцев художника слегка щекотали обнажившуюся головку, доставляя тем самым какие-то другие, непривычные ощущения клиническому психологу, ведь при редком для него онанизме рыжеволосый мизофоб обычно обходился самым примитивным методом из всевозможных ─ рваной стимуляцией ладонью, да еще и в перчатке, грубый бархат которой неприятно раздражал кожу. Но сегодня психотерапевт хотел показать свою зрелость в сексуальном плане, даже несмотря на то, что кроме женщин-однодневок за эти несколько лет после их расставания с маргиналом он не позволял греть свою постель ни одному мужчине. Мысль о том, что до его интимных мест может дотронуться чья-то рука, всегда отвращала Чую. Более того, он банально не хотел чувствовать в себе каждой клеточкой тела холодную резинку презерватива, знака недоверия. ─ Возьми его в рот, ─ не смотря на живописца, нарушил давящую на уши тишину Накахара, параллельно с чем сжал пальцами правой ноги аспидно-черную простыню. ─ Надо же, ─ шелк струился под движением по нему свободной руки Дазая, ─ тебе настолько не хватает секса, что ты ради животных инстинктов готов опуститься на уровень жалких просьб поласкать твой член языком? ─ убирая пальцы с паха бывшего партнера, ехидно вопросил Осаму. С губ Чуи сорвалось ругательство, и психоаналитик вопреки собственным желаниям стал сводить достаточно широко раздвинутые ноги, но художник не позволил ему это сделать. Мастер слишком хорошо помнил горьковатый от постоянного курения привкус тянущихся выделений клинического психолога. ─ Мне хватило и первого раза, Чуя, чтобы понять, как ты на самом деле млеешь от подобного, ─ горячие губы живописца накрыли собой чувствительную плоть Накахары. Осаму видел своего бывшего партнера насквозь, собственно, как и сам Чуя сумел просчитать его слабости. Но, несмотря ни на что, настоящий художник никогда не должен оставлять на написанном им полотне частицу самого себя, так как первозданная живопись является беспристрастной. И когда творец начинает жить своим искусством, постоянно пытаясь сделать рисунок все совершеннее и совершеннее, то он сильно рискует запросто испортить портрет, стерев до дыр бумагу. Чем больше импрессионист старался придать рисунку практически идеальную схожесть с реальным человеком, то тем сильнее привязывал натурщика к работе. Хоть Осаму и не испытывал к психоаналитику никаких чувств, но по крайней мере сейчас он расценивал его как равного себе сексуального партнера, а не безвольную игрушку. Эта чертова созависимость, у которой априори не могло быть будущего, уже изначально обрекала обоих мужчин на провал. Но с другой стороны, лучше все время проигрывать друг другу, чем вообще не играть или в одиночестве крутить «Russian Roulette», к которой мастер в последний год имел нездоровый интерес. Тонкие, словно женские, пальцы клинического психолога скрывались где-то в темно-коричневых прядях волос маргинала, пока тот осторожно, не царапая, проводил зубами вдоль напряженного мужского полового органа. В какой-то момент он почувствовал, как худая нога Чуи прижала его голову еще плотнее к промежности. Живописец вытер рот ладонью, после чего размазал оставшуюся слизь по сморщенному колечку анальных мышц оппонента. Для удобства клинический психолог подложил под живот небольшую черную подушку, тем самым поднявшись на одну высоту с маргиналом. Гладкие стенки прямой кишки рефлекторно сжались, когда кончик пальца Осаму попытался протолкнуться внутрь. Слишком туго. На удивление Дазаю пришлось еще больше увлажнить и без того скользкие пальцы слюной, чтобы хоть как-нибудь подготовить Чую к предстоящему соитию. Боль узлом свернула низ живота рыжеволосого психолога, когда художник пусть пока только наполовину, но все же смог войти в непривычно узкий для него проход ректума. С каждым осклизлым толчком импрессиониста психоаналитика окатывала все новая и новая волна дискомфорта, от которого он, к сожалению, не мог отвлечься. ─ Тебе вовсе не обязательно было ехать со мной в отель, ─ где-то в районе покрасневшего уха рыжего раздался безэмоциональный голос Дазая, ─ я больше не вижу в тебе чего-то особенного, недоступного другим, ─ кончиком острого носа он коснулся горячей щеки Накахары. ─ Каждый из нас делает свой выбор, ─ тихо произнес психоаналитик. ─ Да только не всегда правильный… Колкие, как металлическая игла, слова прямо противоречили действиям. Чуя изнутри сдавливал плоть художника настолько сильно, что Осаму понадобилось не мало усилий, чтобы полностью толкнуться в него. Резковатые движения Дазая постепенно приобрели плавность, став довольно терпимыми, если не приятными. Правая рука Накахары сминала складки на обтягивающей спину рубашке живописца, его пальцы скользили по кофейной ткани, через которую он чувствовал ленты плотных бинтов. Мастер так и не изменил свою привычку полностью не снимать одежду, не открываться партнеру. Должно быть, под его повязками скрывались сами демоны, крылья которых накрепко обматывали медицинские нити. Главная задача любого психолога ─ это избавить своего клиента от разрывающих его грудь тварей, выплеснуть на волю негатив. Но методы «лечения» Чуи были иначе. Он никогда не освобождал человека от страха, а, наоборот, учил его с ним жить, свыкаться, как когда-то сам принял факт неизлечимости мизофобии. Можно убежать от всех и каждого на свете, но только не от самого себя. Многие люди, звоня на горячую линию, ждали от молодого психотерапевта элементарную жалость, а получали в ответ сухое: «твое тело, твой выбор». И тут становилось сложнее, так как решать приходилось самому, и, соответственно, брать ответственность за свой поступок тоже. Накахара хоть и не любил свою работу, отлынивал, но никогда не врал, как делали некоторые его коллеги в надежде успокоить пациента. Рыжему ничего не стоило сказать в лицо человеку о том, что он болен, но это только его проблема. ─ Плата за доступность для тебя моего тела ─ это, прежде всего, твои бинты, Дазай, а точнее то, что ты так не хочешь под ними показывать другим, ─ со сбившимся дыханием произнес клинический психолог. ─ Увиденное разочарует тебя. Не лезь в чужой омут. ─ Не в этот раз, ─ кисть руки Накахары своевольно задрала рубашку маргинала. Все оковы были сорваны.***
На деревянном и с нескольких сторон ободранном столе стояли две тарелки с недоеденными остатками жареной курицы и риса. Рядом с ними находилась хрустальная ваза для фруктов, перечница, несколько бутербродов со слабо соленой семгой и сыром, а также три вида каких-то местных салатов. На железном подносе еще располагалась аккуратненькая конфетница, на дне которой виднелись хлебные крошки от знаменитых французских круассанов, чей вкус так полюбился Чуе. Осадок, оставшийся после опрометчивой близости с живописцем, слишком горько чувствовался на языке Накахары. С одной стороны он жалел, что вновь так легко пошел на поводу у Дазая, согласившись разделить с ним постель в первый же день их встречи спустя несколько лет. Но с другой ─ этот неожиданный вечер хоть и разово, но все-таки скрасил его одиночество, создал иллюзию отношений, которых никогда не было, нет, и просто не могло быть. Рыжий не хотел сейчас думать о будущем или копаться в прошлом, а предпочел хоть раз в жизни взять от момента все. ─ Я счастлив больше не быть твоим артом, ─ пальцы художника провели вдоль линии его хрупкого позвоночника, остановившись где-то на уровне поясницы, ─ быть таким, как все, гораздо легче, чем соответствовать придуманному тобой критерию красоты, ─ не сходя с колен Осаму, психоаналитик сделал новую затяжку «Парламента», а после выдохнул струю табачного дыма в полуоткрытый рот оппонента, задев при этом кончиком языка его нижнюю губу. Одуванчик. Именно таким живописец всегда и видел Накахару. В начале он казался ничем неприметным цветком, но стоило лишь ветру подуть, как он мгновенно начинал распадаться на десятки мелких пушинок и улетать, оставляя каждый раз мастера ни с чем. ─ К твоему большому сожалению, все собственные идеалы я подгибал только под твои несовершенства. _____________________________________________________________________________ *Фраза взята из произведения "Портрет Дориана Грэя" О.Уайльда.