Ахроматопсия

      Адриан не видит цветов.       Он не видел их с рождения и не увидит никогда.       Это немного грустно. Однако это не конец света.       Маринетт их видит, и с тех пор, как они встретились впервые, описывает их самыми красочными эпитетами, подбирая все новые, казалось бы, совершенно несочетаемые сравнения, и Адриан не совсем понимает, о чем она, но ему нравится ее слушать, откинув голову ей на колени, заглядывая в глаза, которые, как она говорила, должны быть близки по цвету пасмурному небу, но все же яснее и насыщенней.       Та, что была предначертана ему самой Вселенной с самого своего рождения, зарывается пальцами в его волосы, отложив в сторону все разработки новой коллекции, распинаясь о своих идеях. Говорит о тканях, расписанных батиком так, что те похожи на неспокойную морскую гладь, точно так же никогда не повторяющиеся узоры, всегда новые моменты, краска решает сама, как течь, остается ее только направлять. Адриан видел фотографии, выглядящие акварельными градиентами с рябью и маленькими точками, что могли являться и песком, и брызгами, и звездами на темном полотне. Ему кажется это красивым, но дух у него не захватывает.       Куда больше внимания он уделяет словам возлюбленной, дыханье затаив, погружается почти в транс, пока пальцы девичьи кружат по коже, доводя прическу до состояния бардака. Руки родные, они обещают приют и любовь, движения их говорят беззвучно, что он в безопасности, дома. Адриан щурит глаза почти сонно, смотря на нее сквозь ресницы, летом выгорающие на самых кончиках, как она говорит. Запах рук, однако, не слишком знакомый, но приятный, убаюкивающий, сладкий и притягательный, в котором хочется утонуть, словно в облаке цветущей зелени. Он однажды падал с высоты собственного роста в гору лепестков белых пионов на одной из затратных фотосессий, но тот запах не походил на этот, хоть и вспоминался сразу.       Адриан, улучив момент, когда она прерывается ненадолго перед новым запалом, решается спросить:       — Новый крем для рук?       Маринетт вопросительно мычит, затем на секунду хмурится задумчиво, чтобы ответить с пониманием:       — Да, старый закончился, пришлось купить новый. Но марки, которую я беру обычно, не было, так что я решила выбрать что-то другое.       Говорят, когда у человека отсутствует одно из его пяти чувств, организм, чтобы уравновесить их, обостряет остальные. Так слепые, например, имеют хороший слух и осязание. Адриану ахромазию поставили окончательно в третьем классе коллежа, и только тогда он ловит себя на мысли, что очень чутко различает запахи, каждую нотку и шлейф, даже если источник достаточно далеко.       От этого запаха не ломает пополам от кашля, как иногда бывало, напротив, хочется вдыхать бесконечно долго, ныряя с головой. Он берет бережно ее ладонь и утыкается носом куда-то в пересечение линии жизни и ума, вбирая воздух вместе с ароматом.       — А что за цветы?       Маринетт тянется к щели между сиденьем и подлокотником дивана, выуживая притаившийся в ней тюбик.       — Хм-м… «Жасмин Граса и белоснежная гардения».       Адриан фыркает, посмеиваясь. Маринетт смотрит на него не совсем понимающе.       — Помнишь, я дарил тебе гардению где-то перед выпуском?       — О, так это была она? — Маринетт неловко поджимает губы. — Стыдно признаться, она у меня завяла тогда.       — Неудивительно, она бывает малость капризной, — хихикает он, кончиком носа водя по ее ладони.       — Ты поэтому мне ее подарил? — вторит она ему, растягивая в улыбке губы.       — На самом деле, нет, — Адриан останавливается, заглядывая в ее глаза, и Маринетт больше не выглядит такой веселой, приготовившись слушать. — Ты очень нравилась мне тогда, а я все никак не мог осознать, что это ты обо мне говоришь, когда рассказываешь о цветах, которые видишь рядом со своим соулмэйтом. А гардения, насколько помню, у японцев означает тайную любовь, о которой не сказано, для тех, знаешь, нерешительных особ, которые не могут выразить своих чувств словами и предпочитают молча страдать.       — Для тебя.       — Для меня, да, — он посмеивается, оставляя на ладони мягкий поцелуй. — А ты все равно не поняла.       Маринетт закусывает губу, улыбаясь.       — Но все равно пошла и призналась! А то так бы и топтался на месте со своими цветочками, я же не слишком умная, сам знаешь прекрасно, подтекстов не понимаю! Мне надо, чтоб напрямую, четко, молоточком вдалбливая потихоньку, чтоб сообразила.       — Ты не глупая, Маринетт.       — Я и не говорила, что глупая, это ты сказал, — она обхватывает его лицо ладонями нависает так, что некоторые пряди щекотят щеки и лоб, показывает зубы и щурится довольно, словно ребенок, хотя давно таковым не является. Адриан прикрывает глаза, такой же счастливый.       — А жасмин что означает?       — Тоже любовь, — наматывает он тонкую девичью прядь на палец.       — То есть мои руки пахнут любовью? — смеется она.       — Можно и так сказать.       Он целует ее костяшки и тонкие пальцы. Золото гладкого кольца на левой руке приятно холодит кожу. Маринетт губы удерживает на лбу, и он чувствует ее размеренное дыхание. Сущие мелочи, ради которых, на самом деле, стоит жить.       Потому что бывает хуже. Могло быть, как с отцом, который вместе с матерью потерял цвета и любовь к жизни. Могла Маринетт оказаться на его месте, и он не знает, что делал бы тогда. Еще она могла так и не сказать ему ничего, обидевшись на него и его нерешительность. Только Маринетт не захотела так жить, лишь раз только завидев палитру красок, что таил в себе мир вокруг долгие годы.       Адриану хочется сказать, что он любит ее, но слова кажутся лишними и надуманными. Их положение, то, как близко они друг к другу, эта нежность в движениях и нескованность в выражении мыслей и чувств – все это уже говорят о многом. Слова были бы слишком блеклыми на фоне этого, в половину не выражая того, что он имеет в виду на самом деле. К счастью, Маринетт понимает это, спустя долгие годы, и без них, потому что это больше не тайна, а их действия говорят за себя сами.       — На самом деле, — говорит он, почти дремля у нее на коленях, — бывает даже жасминовая гардения.       — Неужели? — она тоже зевает лениво, легко покачиваясь вперед-назад.       — Да, очень красивая, ты должна это увидеть.       — Потом, — их лбы соприкасаются, а руки ее притягивают голову к мягкой груди за плечи. Запах и легкая атмосфера расслабляет и убаюкивает их обоих.       — Да, — соглашается он, накрывая ее руки своими, — потом.       На грани сна Адриану мерещатся заросли жасмина и гардении, в которых не потревожит никто, а теплота женского тела совсем рядом только подкрепляет эту уверенность.       Все и так хорошо, даже если он не увидит их такими же, какими их видит Маринетт. Эти цветы все еще прекрасны, а их запах, в свою очередь, заставляет позабыть обо всех проблемах.