Ханахаки обхохочешься

      Почти всегда, когда Санджи говорит, у него изо рта вылетают лепестки. Чаще всего продолговатые белые — лепестки цветка мандарина, все знают — это от Нами. Обычно к ним примешиваются мелкие светло-сиреневые, порой целыми соцветиями, потому что лаванда — любимый цветок Робин. По вечерам на камбузе кок может расхохотаться, и из его рта маленьким залпом выстрелит целая пушка разноцветных лепестков, там будет розовая сакура Чоппера и пушистый белый клевер Усоппа. Все видят это безобразие и брызгают смехом вслед за коком, тот смущенно икает, а потом вливается в хохот.       Ханахаки — смертельная болезнь, потому впервые встретивший кока Чоппер пучил от ужаса глаза и готов был заплакать. Но Санджи лишь положил руку на его мохнатую макушку и ласково ее потрепал: «Ничего со мной не сделается, я с юности так живу и еще ни разу не помер, честно-честно. Я влюбчивый, но отходчивый». И выкашлял сразу три вишневых лепестка, и когда успел только втюриться после пары минут знакомства, да еще и в говорящего оленя?!       Как кок умудряется не помирать, для Зоро загадка, ханахаки убивает, он сам знает и видел, как лежала та женщина, влюбленная в его учителя, и цветок лотоса распускался из ее рта. И это было бы прекрасно, если бы не было так страшно. А главное — ничего нельзя было поделать, потому что лекарство от ханахаки только взаимное чувство, иначе цветы будут прорастать и прорастать через твои легкие и сердце, пока не опутают и не погубят тебя. Коширо может быть и хотел бы ее спасти, но как заставить себя через силу полюбить искренне? Коширо сочувствовал ей безмерно, но спасти — не смог. А кок гарцует по палубе, посыпая доски лепестками, по ним всегда можно найти, куда он пошел, и ничто его не берет — ни чума, ни голод. А когда он курит, то выкашливает немного закопченные, сероватые лепестки, их он стыдливо собирает в ладонь и выкидывает за борт, боится, что Нами-сан увидит, как он осквернил смолой и пеплом сигарет посвященные ей цветы любви. Зато Чоппер говорит, что его легкие такие чистые, потому что вся сажа выкашливается на лепестках. Кок улыбается, как чеширский кот, это значит, что он может курить, сколько душе угодно, чем не повод для счастья.       Зоро пытается следить за закономерностью выкашливания лепестков. Так в дни, когда у Нами особенно глубокий вырез, белых лепестков везде по камбузу валяется немерено, лавандовых от Робин меньше, сегодня она в легком пончо. Но в другой день Рыжая щеголяет в одном лифчике, а Робин в рубашке, но сиреневые везде покрывают небольшой слой белых. Зоро только диву дается, где логика, бровастый? Редко, очень редко, кок выкашливает белые пушистые шарики на тонкой ножке — созревший одуванчик. Зоро знает, что это любимый цветок Луффи, тот обожает найти на суше такой и как дунуть на тебя, стоит к нему лицом повернуться, и хохотать до упаду. Зоро даже как-то обидно, что пушистых летучек одуванчика из кока вылетает так мало, неужели он вот оленя любит, а капитана не очень? Однажды он набирается храбрости и в лоб спрашивает об этом кока, он хотел бы не обвинять, но его голос звучит осуждающе.       Стоящий рядом на палубе кок запрокидывает голову и хохочет, хохочет изо всех сил, пара лепестков фонтаном вырывается из его рта вверх, там целый комок, не разберешь, где — чей, мелькают какие-то новые цветы, Зоро кажется, что такую дичь способен любить только Фрэнки. Наконец кок заканчивает потешаться и серьезно поворачивается к Зоро. — Вот как думаешь, почему я не помираю? — весело спрашивает он. — Болею — да, но вот как-то не смертельно для смертельной болезни. — Дефектный, — уверенно говорит Зоро. — Даже заболеть смертельной болезнью нормально не можешь.       Санджи опять хохочет, а потом утирает слезы краем пиджачного рукава. Идиотический кок с чего-то решил, что ханахаки у него — это обхохочешься, но Зоро знает, Зоро видел ту мертвую женщину и невероятно прекрасный лотос, что забил ее дыхательные пути. — Потому что ханахаки — болезнь безответной любви. Ты не получаешь должного ответа на свои чувства, и они, не зная выхода, растут внутри тебя и оплетают сердце цветами. Но мои чувства не безответны, Нами-сан, Робин-чан тоже меня любят, может, не так сильно, как я их, потому от самых корешков мне никак не избавиться. Но достаточно, чтобы болезнь не убила меня. Везунчик я, правда? И с остальными так же. Мне хватает. Я привык, что у меня чувства всегда слишком сильные, такой уж уродился, наверное, буду цвести, даже если женюсь по любви. Потому как уровень любви такой, всегда выше привычного для людей. — А Луффи? — оторопело спрашивает Зоро. — О, а с капитаном все вообще просто, — Санджи так улыбается, что у Зоро сейчас глаза заболят. — Этих пушистиков я кашляю крайне редко, только когда он болеет, а так капитан любит меня даже больше, чем мне требуется.       Обомлевший Зоро немного краснеет, от чего кок заходится в еще одном приступе неудержимого хохота. Плывущий по волнам СанниГо оставляет за собой на воде целый шлейф цветов.       Следующий остров оказывается настоящим раздольем для пиратов, баз Морского дозора тут нет, но пираты особо не лютуют, местным жителям палец в рот не клади. Потому праздники и торговля здесь всем на зависть, а вот корабль в порту без надежной охраны лучше не оставлять. Они приплывают как раз перед карнавальной ночью, короткую соломинку из самых сильных накама вытягивает Санджи — ему быть цепным псом. Он вздыхает и облокачивается на перила, его ноги немного пританцовывают в такт доносящейся из города залихватской танцевальной музыке, пока накама сходят по трапу. Зоро же в городе было шумно, пестро, перья со шляпок девушек так и норовили набиться ему в рот, даже если он просто сидел в таверне за столиком и пил. Со вздохом Зоро купил две бутылки и решил вернуться, ну никакого удовольствия от этого постоянного мельтешения.       Кок все еще стоял, где его и оставила команда, и пялился на огни города. Он мечтательно улыбался, уже подпевая несложному мотиву музыки. Зоро мрачно поднялся по трапу, прошел мимо… а потом вернулся. — Иди. — Что? — На Карнавал этот свой иди, говорю. У меня от него башка болит. Я тут лучше с моими малышками попраздную, — Зоро ласково гладит притаившийся у него за пазухой ром. Санджи хмыкает, смотрит на Зоро слегка неверяще, но тот ничего не добавляет к своим словам. Ему нужна тишина и покой, с коком на корабле на покой можно не надеяться, того гляди песни и пляски сам тут устроит — в одно рыло. Потому спровадить кока и получить весь корабль в собственное распоряжение для Зоро кажется единственным верным решением. Кок делает неуверенный шаг в сторону мостков, а потом счастливо улыбается Зоро и дает стрекача, словно выпущенный наконец на травку из стойла жеребенок.       Вот только на следующее утро счастливо напевающий кок, подающий завтрак в том же костюме, что был вчера, потому что вернулся на СанниГо только за час до завтрака, вдруг сильно закашливается. Он опирается обеими руками на столешню, сильно склоняет голову и с трудом выкашливает цветок татарника — целую головку. На ней шипы, потому цветок немного в крови, поцарапал горло пока выходил. Кок смотрит на него слегка озадачено, команда — с ужасом. А потом кок горделиво берет цветок двумя пальцами и с любовью рассматривает. — На острове наверное новую влюбленность подцепил. Скоро пройдет! Я в юности в ресторане в каждую вторую клиентку так влюблялся, через два дня уже забуду о ней, и все само рассосется!       И вся команда облегченно вздыхает и хохочет. Один Зоро сидит за столом, бледнее снега. Чертополохом полнилось его детство, до шести лет он жил в местности, куда ни посмотри — бескрайние поля цветущего татарника, но если начать пробираться через них — истечешь кровью от миллиона мелких порезов его цеплючих колючек. Таким и запомнился ему мир — на каждом шагу опасным, но невыразимо прекрасным, а потому надо идти, продираясь через боль.       Зоро сбегает, даже не доев завтрак, Санджи бы нашел и вздул его за оставленную на тарелке еду, но Луффи быстро справляется с проблемой. Теперь Зоро сидит в мандариновой рощице и сердце у него бьется от страха, как у напуганного кролика — вот-вот и откажет. Цветов Зоро в лепестковом безумии кока за все эти годы никогда не было, и он считал, что это нормально, в конце концов они всегда соперничали и изводили друг друга. Тут даже коку, способному испытывать легкую романтическую влюбленность в говорящего оленя, не за что зацепиться. Так что Зоро чувствовал себя защищенным, особенно когда Чоппер сто раз повторил, что лепестки безопасны и ханахаки — наследственная болезнь. Зоро не хотел смерти кока, он полный придурок, хохочущий даже, когда выпрыскивает изо рта целый букет цветов ханахаки. Но смерти кок не заслужил, да и как без него команда, Чоппер, Ведьма, и капитан, который любит кока даже больше, чем тот его. Что же будет с капитаном?! Но ведь Зоро не может по щелчку пальцев заставить себя полюбить кока, он видел — это невозможно, даже если твоя душа полна благородства, любовь действует по каким-то другим, непонятным законам, далеким от принципов благородства или уважения, далеким от Зоро.       Неужели Зоро будет причиной его гибели? И когда кок успел? Неужели втюрился в него только за то, что Зоро пришел и добровольно взял его смену, чтобы кок мог повеселиться на празднике? Это такая мелочь, коку достаточно такой мелочи… Зоро закрывает лицо рукой, та оказывается мокрой.       Проходит два дня, Зоро скрывается от кока, чтобы тот поскорее позабыл о своем чувстве, но не перестает следить за ним с палубы или из Вороньего гнезда. Соцветия татарника по-прежнему царапают горло коку, тот даже старается есть аккуратно, ничего острого или раздражающего мелкие ранки во рту. Сердце Зоро сжимается от вины, когда изо рта кока вылетают соцветия, а вдогонку ему испачканные кровью белые лепестки мандарина. Ночью он пытается заставить себя думать о коке, чтобы полюбить его ну совсем чуть-чуть, чтобы тот хотя бы не умер, потому что в этот раз чувства кока смертельно безответны, кажется Зоро. Он думает о том, как чертовски вкусно кок готовит, но это мало помогает, затем бровастого и взяли в команду — готовить. Он думает о том, что бровастый всегда с иголочки одевается, но Зоро кажется это глупым, для кого — они одни посреди бескрайнего моря. Зоро роняет голову в колени, не выходит, ничего не выходит. Зоро не может заставить себя хоть капельку влюбиться в тупого эро-кока, который выкашливает розовые лепестки всякий раз, когда просто готовит сахарную вату.       На третий день Санджи его излавливает, потому что три дня увиливающее от работы Маримо оборзело в край. Он тычет Зоро чуть ли не в зубы швабру и совок — подмести после обеда камбуз, тот как всегда усыпан крошками из-за Усоппа и Луффи и лепестками изо рта кока. Зоро метет, старательно пялясь в пол, чтобы не смотреть на Санджи. Невольно он начинает всматриваться и сравнивать, потом сам не замечает, как сортирует. Вот кучка белых лепестков — много, вот лиловых цветочков, их меньше, но зато целые цветочки, а не по одному лепестки. Так чего считается больше? Два клевера, один лепесток тигровой лилии, маленькая кучка сакуры и штук шесть больших, как только через горло пролезли, головок-соцветий татарника. Зоро хмуро смотрит на горку татарника, по количеству цветков их, конечно, меньше, чем у Робин. Но по весу и объему они больше всех, вон какие здоровые. Так у кого больше? И почему он занимается этой фигней! — Да ты юный натуралист, — говорит с любопытством заглядывающий из-за плеча кок задумавшемуся Зоро, и тот от испуга хватает швабру в зубы вместо катаны. Кок хохочет как безумный, изо рта пробкой вылетает еще одна головка татарника, ударяется о Зоро, оставляя легкий мазок кровью на его голой груди, и падает на пол. — Подмети ты уже, — наконец успокаивается Санджи и показывает пальцем на пол. Татарников в кучке уже семь.       Ранки в горле заживают медленнее, чем Санджи выкашливает новую колючку, потому Чоппер предписывает ему пока «мягкую» диету, кок пьет смузи и миксы из стакана с длинной соломинкой. Пахнут они так вкусно, что Нами просит сделать ей такой же. — Да, Нами-сван! — изо рта вырывается маленький ворох белых лепестков, но не опадает медленно в воздухе, а громко шмякается на пол. Это просто на колючки цветка татарника нацепились мандариновые лепестки. — Санджи-кун, пора бы тебе забыть эту девушку, это уже начинает нас беспокоить, — качает головой Нами. — Я счастлив вашему беспокойству! Вот только… я даже не могу припомнить, кто мне так сильно на карнавале понравился, — озадаченно чешет бровастый темечко. Тупой кок влюбился в сотый раз и даже не подозревает, в кого. Что может быть унизительнее для Зоро? Тот уходит с камбуза в ярости, говоря себе: плевать на тупого кока, пусть подыхает!       Но на следующий день Чоппер начинает заговаривать об операции, и Зоро уже не плевать. Чоппер говорит, что нужно разрезать грудь Санджи и пинцетом достать все семена и корешки. Тогда чувство из сердца пропадет, но и ханахаки прекратится. Не навсегда, конечно, а только те, чьи семена уже цветут в груди Санджи. На следующем острове все будет по новой, потому Чоппер боится, что разрезать Санджи грудную клетку придется часто. Зоро думает о будущем вертикальном шраме на груди, от ключицы до почти пупка, на теле кока, вспоминает, как получил свой шрам, и все его тело неприятно передергивает. Нет, кок справится без операции, это же, мать его, эро-кок. Влюбляется и забывает свои влюбленности по пять раз на неделе.       Когда коку становится плохо, на палубе поблизости как на зло оказывается только Зоро, конечно, он ведь за ним неделю уже исподтишка следит. Кок закашливается, хватается руками за перила, но не держится на ногах, оседает на колени, цепляясь пальцами. Когда Зоро подбегает к нему, изо рта кока тянется струйка кровавой слюны, а на палубе перед ним целая горка цветов татарника. — Эй, эй, кок, может, и правда лучше операцию? — озабоченно хлопает его Зоро по спине, присаживаясь рядом. — Хех, Маримо. Как уберечь того, кто не бережется? Если я в этот раз сам не переживу, то втюрюсь в кого-нибудь опять на следующем острове, и что — давать себя препарировать, как лягушку, по сотне раз? — По крайней мере ты будешь жить! — рявкает Зоро. — Какая забота, как мило, Маримо, — хехекает Санджи, а потом заходится, изо рта выпадает еще один татарник. Зоро смотрит на него в ужасе, ему так и видится лежащий на полу спальной каюты кок со стеклянным взглядом, а изо рта у него, как у той женщины, торчит огромный цветок чертополоха — дикого и невыразимо прекрасного. Чертополох — не розы, его не выращивают в садах и не дарят девушкам, он растет в степях и никто никогда и не думает его срывать, там же везде одни сплошные колючки и только на кончике мягкая, как подушечка, маковка. Зоро сжимает тяжело дышащего Санджи за плечи, прижимая его бок к своей груди, что угодно, он сделал бы что угодно, если бы Чоппер дал рецепт. Убил дракона ради чешуи, опустился бы на дно океана за редким видом лечебных водорослей. Но такого, простого для Зоро, рецепта излечить Санджи от любви к нему нет.       После ужина Зоро сам вызывается замести пол, и сегодня в совке буквально только татарник и немного сакуры, никаких лавандовых или белых лепестков. Чоппер оставляет Санджи ночевать в лазарете, тот упирается, но Зоро складывает руки на груди, хмурится и рявкает на него грубо: — Будет надо — сам тебя скручу. Это не шутки, кок. А будет надо, сам тебя и вырублю для операции. — Только посмей! — шипит кок. — Чоппер, все скоро пройдет, ханахаки — не та болезнь, от которой я умру. Надеюсь, это будет что-то венерическое, — мечтательно закатывает он глаза. — Что за идиот, — комментирует Зоро, но почему-то не может не улыбаться. Он сам вызывается подежурить в лазарете у постели кока, если ночью тому станет хуже. А чего уже беречься, если это необратимо? Но кок спит сравнительно спокойно, даже счастливо посапывая, вдоволь посмеявшись над заботливым Маримо. Безответная любовь и ханахаки — норма его жизни. А вот Зоро не спит, находит лежащую поверх покрывала руку кока и едва касается кончиками пальцев его мизинца. Так и сидит, смотрит в темноте на завитую бровь Санджи и дает ей клятвы: если кок выкарабкается, Зоро не будет больше никогда называть Ведьму Ведьмой. Если кок выкарабкается, он всегда, без исключений, будет сначала спрашивать, а потом брать саке с камбуза. Только бы Завитушка жил.       И правда, на следующее же утро Санджи легче, он харкает татарник, но снова вперемешку с другими цветами. Больше всего сегодня, конечно, сакуры, Чоппер вчера ужасно мило волновался, Санджи не мог не умилиться. Зоро облегченно вздыхает, кок наконец вернулся к прежним отношениям, стоило только ему напомнить, кто тут старпом. Он уплетает что-то за обе щеки, даже не смотрит что, аппетит просто отличный и все.       Кок чувствует себя прекрасно, вертится волчком в обед вокруг Нами и Робин, Зоро специально проходит мимо их шезлонгов через пять минут после него. На палубе только белое и лиловое. Зоро специально проходит второй раз, вдруг он просмотрел, вдруг в уголке где-то завалялся хотя бы один татарник? Но нет, и Зоро немного, и он честен с собой, ну совсем немного обидно. Но он счастлив — кок будет жить, он позабыл о своей влюбленности, даже не осознав ее.       На кухонной полке красуется банка, набитая цветами чертополоха. Это странно, обычно лепестки изо рта кок выбрасывает за борт, говорит, что это негигиенично. А чертополох даже высохшим прекрасно держит форму и не особо теряет в цвете, потому в банке смотрится красиво. — А это зачем? — удивленно спрашивает Зоро. — На память, — Санджи смотрит на банку и мечтательно улыбается. — На память «не помню, о ком»? — подозрительно спрашивает Зоро. — Ага, — взгляд становится еще мечтательнее и Санджи улыбается, ласково глядя на банку. В груди у Зоро давно что-то скрипит и ноет, как старый корабль на волнах. — Было особенно здорово. Хотя чертовы колючки и царапаются, я ни за что не хотел их терять. Я бы ни за что не пошел к Чопперу. На самом деле это необычно, мне все еще хочется, чтобы они вернулись. Но как бы я ни старался, они совсем не выкашливаются, хотя я по ним скучаю. Это так странно, никогда не испытывал такой формы ханахаки. Вот я дурак, — Санджи поворачивается к Зоро, не переставая улыбаться и растерянно почесывая затылок. — О, — только и говорит Зоро и стремительно выходит из камбуза. Ему нужно на свежий ветер, под отрезвляющий холодный свет луны. Кажется, он осознал, почему Санджи больше не выкашливает колючек, как и одуванчиковых парашютов капитана, который любит его даже больше, чем требуется.       Не выкашливает, потому что любви больше, чем коку от него требуется… нет, ну не гад ли он?!