Synthetic blue

У RK900 лобелия цветет синим в горле, руки дрожат из-за количества ошибок и сбоев, стебли оплетают искусственные легкие. RK900 не нужно дышать, поэтому он не дышит, и кашляет не так часто, как люди, только голосовой модуль сбоит и звенит металлом из-за цветов.

Лобелия — враждебность.

RK900 ненавидит Гэвина Рида. Гэвин Рид пьет дерьмовый кофе в стаканчиках, носит кожаную куртку, приезжает на работу на мотоцикле, бросается едким «жестянка» в сторону RK900, усмехается зло и презрительно. От этого бутоны распускаются где-то в гортани, между проводов и микросхем, и диод панически посылает сигналы SOS слепяще-красным, только конечно, никто не замечает. RK900 не понимает, почему он влюблен в детектива Рида. Детектив Рид очевидно враждебен по отношению к нему. И это очевидно взаимно. Только цветы почему-то распускаются среди биокомпонентов, листья и бутоны нежно-синего цвета, секундная слабость: детектив смотрит в свой телефон и улыбается чему-то, а RK900 физически чувствует, как бутоны расцветают между микросхем. RK900 опускает глаза и отходит немного назад, чтобы не так раздражать своим присутствием. Лобелия в горле цветет синим, как тириум, вытекающий из смертельной раны.

Амарант — бессмертие.

Ричард не может умереть. В Киберлайф неохотно заменяют поврежденные биокомпоненты, вырывают стебли, ремонтируют, устраняют программные ошибки, но Ричард не может забыть. Где-то на краю синтетического сна он все равно видит Гэвина, как тот смеется с кем-то другим и активно жестикулирует во время разговора. Ричард хочет заснуть и не просыпаться, и смотреть на Гэвина в искусственном сне, и все кажется немного лучше, но техники из Киберлайф выковыривают все чертовы цветы и отправляют его домой. Амарант красный, как человеческая кровь, как паническое сияние диода, но у RK900 он синий от тириума, выросший среди проводов и голубой крови, в искусственных внутренностях, и есть ли здесь вообще что-то настоящее? Андроиды не могут умереть от ханахаки, и новая политика Киберлайф не позволяет их деактивировать. Ричард не хочет умирать, но, может, так было бы лучше для всех. Если Ричард кого и ненавидит, так это себя. Петунии в синтетических легких — тоже синие, лишнее напоминание, что он лишь андроид, один из тех, кого не переносит детектив Рид. Ричард полон безотчетной, иррациональной злости на самого себя за эти глупые чувства, а еще — обиды на Маркуса, Коннора и всех остальных, из-за кого у него теперь есть эта возможность испытывать чувства, есть это гребаное наказание.

Петуния — гнев и горечь.

Лицо RK900 не выражает никаких эмоций, опасно бурлящих под поверхностью скина и пластикового покрытия. RK900 прекрасно контролирует свою мимику и движения, никто ни о чем не догадывается — ни об обиде и горечи у самого корня языка, ни о горячей ярости, от которой, кажется, все платы вот-вот сгорят, ни о петуниях между проводов.

Петуния — «Твое присутствие успокаивает меня».

Блядский Гэвин Рид, чье почти постоянное присутствие рядом не может не оказывать влияния на системы Ричарда, к которому иногда так тяжело обращаться просто «детектив», что цветы распускаются прямо в горле, забивая лепестками голосовой модуль. Детектив Гэвин Рид, который ругается на кофеварку, ненавидит отчеты, ставит фото своего кота на заставку телефона и иногда засыпает прямо на плече RK900. Гэвин Рид, от которого у RK900 все цветы в глотке тириумно-синие, и он надеется, что осталось совсем недолго. Может, он просто умрет от критического повреждения биокомпонентов этими цветами в каком-то темном переулке во время погони, и детектив Рид промчится мимо, не оглядываясь назад; может, Ричард просто умрет в одиночестве. Коннор, наверное, расстроится, но не более. Ричард хотел бы увидеть глаза Гэвина перед тем, как окончательно отключится, но он продолжает периодически ездить в Киберлайф и ремонтировать болезненно искусственное тело. Спустя несколько недель Ричард вынужден признать: он хочет поцеловать Гэвина.

Омела — «Поцелуй меня».

Каждый чертов раз, когда детектив Рид неосознанно облизывает и кусает губы, тихо усмехается чему-то в телефоне, произносит ненавистное «Девятка» (RK900 продал бы каждый байт своей электронной души, чтобы детектив назвал его по имени), он хочет поцеловать Гэвина. Но на его губах только цветы айвы и омелы, и это, блять, больно.

Айва — обожание, несмотря на презрение; искушение.

Потому что губы Гэвина все еще хочется разбить до крови, красной, как диод, показывающий каждую ошибку в системе андроида, больного ханахаки. В искусственных снах Ричард видит лицо Гэвина и его жесткую усмешку, и грубые поцелуи, и разбитые о пластик костяшки. Почему-то хочется кричать и посылать его нахер, но глотка забита лепестками айвы, и Ричард молча ненавидит все это.

Колокольчик — смирение, покорность.

Спустя какое-то время Ричард привыкает к этому. Какая-то часть его андроидской пластиковой души все еще ненавидит себя, Рида, Маркуса, цветы, весь полицейский участок, автомобили на улицах, живых смеющихся андроидов, все происходящее в целом, но эта часть становится все тише и тусклее. Ричард привыкает спокойно приносить кофе детективу Риду (одна ложка сахара, хотя детектив почему-то всегда делает вид, что предпочитает без сахара, «черный, как моя душа, Девятка»). Смиряется, что его называют только жестянкой, консервной банкой, в лучшем случае — Девяткой. Никогда по имени или номеру модели. Ричард привыкает к каждой ошибке и системному сбою, к цветам на языке, к тому, что иногда приходится выходить из комнаты и пальцами выдирать из горла чертовы бутоны, чтобы не мешали говорить. Привыкает носить с собой пару пакетов с тириумом, потому что кровь часто стекает с уголков рта вместе с падающими лепестками колокольчиков, амаранта, петунии и еще черт знает каких цветов (да будь они прокляты — даже несмотря на то, что Ричард не верит в проклятия). Коннор несколько раз находил его в критическом состоянии из-за потери тириума, и с тех пор следит, чтобы у RK900 всегда был запас. Коннор старается присматривать за ним незаметно, но RK900 — новейшая и лучшая модель, он замечает. — Я не ребенок, Коннор, — раздраженно говорит RK900, — Я не настолько слаб и глуп, как ты думаешь. — Я не думаю, что ты слабый. Я просто забочусь о тебе, Ричард, — тон у Коннора обеспокоенный, осторожный, будто он идет возле минного поля, — Ты не пробовал… — Нет, — перебивает Ричард, — Не смей, Коннор, я серьезно. Никто не должен знать, особенно детектив Рид. Но кое-кто все же узнает. Саймон входит в комнату, когда Ричард кашляет цветами, согнувшись пополам; Саймон молча помогает ему убрать тириум и лепестки, и обещает ничего не говорить, и легко похлопывает его по плечу — жест поддержки, от которого неожиданно правда становится легче. Колокольчики горчат на корне языка, несмотря на то, что Ричард не способен различать вкусы. И это больно. Его синтетические легкие полны синих азалий, астр и гардении, он раздирает пальцами цветы в клочья, размазывая тириум по грудной клетке и рубашке.

Азалия — печаль, вызванная одиночеством. Гардения — тайная любовь, искреннее восхищение. Астра — любовь и нежность, глубоко спрятанное чувство.

Это больно. Гэвин смеется хрипло и резко, цепляется к Хэнку, шутит над Коннором. Хлопает Тину по плечу и успокаивает ее, когда она ссорится с женой, и Тина благодарно улыбается ему в ответ. А у RK900 полная глотка лепестков азалии, RK900 стоит в участке, как мебель, заполняет отчеты за себя, а потом — за Рида, который ненавидит их делать. И от небрежного «Спасибо, жестянка» астра и скабиоза режут глотку невысказанным, царапающим, тянущим внутри.

Скабиоза — безответная любовь.

Астра и скабиоза — приговор, синими лепестками выцвевший в пластиковых внутренностях, приговор: он любит Гэвина Рида. Гэвин Рид улыбается кому угодно, кроме RK900, и стряхивает кошачью шерсть с куртки. А Ричард — обречен, и это так больно, что он почти готов упасть на колени перед Гэвином. И, иронично, но Гэвин и застает его на коленях, среди лепестков гелиотропа и дельфиниума, кашляющего и задыхающегося, забывшего, что ему не нужно дышать.

Гелиотроп — всепоглощающая любовь, преданность, глубокая симпатия.

Гэвин резко останавливается в дверном проеме, будто налетев на стену; шутка замирает на кончике языка, так и не сорвавшись. Ричард слабо улыбается и неловко пожимает плечами — «ну да, как-то так все и есть, прости». — Девятка… У Гэвина растерянный голос, а у RK900 — лепестки везде, и от них тошнит и хочется плакать, и он все ждет, когда же Гэвин начнет издеваться, но жестокий смех все не звучит и не звучит. Кто-то осторожно прикасается к его плечу, и Ричард поднимает голову. Гэвин смотрит на него пораженно и сочувствующе, пальцы неловко касаются белой ткани пиджака, и по его лицу RK900 видит, что тот все понял. — Черт, Девятка, я не знал… Я никогда даже не думал… — Вы никогда не называете меня по имени, — Ричард говорит это резко, хрипло от лепестков в динамиках, гелиотропы и так синие, но эти еще синее и ярче от тириума. — Прости. Ричард. Прости, правда, мне пиздец как жаль. RK900 горько усмехается, стирая обрывки лепестков с уголков губ. Неважно, что теперь детектив Рид знает. И даже если он спросит, из-за кого RK900 кашляет бутонами и выдыхает дельфиниум, он ответит честно. Гэвин Рид ненавидит ложь.

Дельфиниум — «Я готов быть твоей тенью».

Ричард не ожидал, что Гэвин поможет ему подняться и даст бумажную салфетку, чтобы вытереть кровь. Но Гэвин почему-то не уходит. — Просто чтобы я был уверен, что понимаю все правильно… Из-за кого эти цветы? Они сидят на старой площадке, Гэвин слегка покачивается на качеле, RK900 сидит по привычке неподвижно. Качели почти не скрипят, и вокруг нет абсолютно никого — час ночи. — Его зовут Гэвин Рид, он работает в Центральном полицейском участке Детройта, у него самые красивые шрамы и татуировки во всем Мичигане… Да, детектив, в моей базе есть каждый человек из Мичигана… И его смех так прекрасен, что за это стоит умереть. Гэвин смотрит на него широко открытыми глазами и явно не знает, что сказать. Через четыре минуты тридцать семь секунд он глубоко вдыхает и говорит: — Это… странно, как мы можем видеть одного и того же человека так по-разному. — Вы потрясающий, — голос Ричарда звучит словно бы издалека: динамики глючат из-за прорастающих в них цветов. — Слушай, я не особо люблю андроидов, но, — Гэвин неловко ведет плечами, — я не хочу, чтобы ты умирал из-за меня. — Не переживайте, детектив, я не умру, — старательно ровным тоном говорит RK900, — Я регулярно заменяю поврежденные биокомпоненты. — Ага, — рассеянно говорит Гэвин, и они снова надолго замолкают. Гэвин на старой детской площадке в свете фонарей — самое красивое зрелище, что видел RK900 за два года своей жизни и бесчисленные терабайты информации в интернете. — Но Ричард, есть ведь какой-то способ вылечить тебя? — Гэвин нарушает стеклянную тишину, она разлетается с неслышным хрустом, как первый снег, — Если стереть память, например? — Можно стереть мне воспоминания и перевести в другой отдел, — механический голос, болезненная неподвижность, дышать Ричарду необязательно, но больно, — Мы можем никогда не встретиться. — В чем проблема? — спрашивает Гэвин, но RK900 заходится кашлем, бутоны распускаются и зацветают нежным, холодным синим.

Магнолия — «Я хочу Вас любить».

— Черт, Девятка, мне звонить в Киберлайф? Или что? Девятка, блять! — Не стоит, все хорошо. Это магнолия. Ричард вытирает тириум и лепестки магнолии, протягивает синий цветок Гэвину, как ответ. — И что это значит? — Я хочу Вас любить, — шепчет Ричард, чувствуя, как магнолия продолжает расцветать внутри, — Я не хочу уничтожать свою личность, забывать всю свою жизнь и… И забывать Вас. Это главная причина. Гэвин молчит пятьдесят три секунды, а потом говорит: — Давай на ты. Я Гэвин, — и протягивает руку. С ладони RK900 скин сползает мгновенно, стоит лишь коснуться, но он улыбается и отвечает: — Ричард. Рад встрече. Они расходятся спустя двадцать шесть минут и семь секунд, но в эту ночь Ричард почти не кашляет. В его легких цветет миндаль и боярышник, Ричард впервые видит: они потрясающе красивы в синем цвете. Его смерть прекрасна, потому что он умирает из-за Гэвина, и ради его улыбки и касания руки к оголенному пластику стоило бы умереть десятки тысяч раз. Но Ричард не умирает ни разу. «Я не хочу, чтобы ты умер из-за меня». Может, детективу не все равно. Может, у Ричарда есть шанс.

Миндаль, боярышник — надежда.

Гэвин касается его плеча и позволяет провести его домой, Ричард задыхается из-за подснежников и миндаля, но старается не подавать вида. Гэвин не уходит. Помогает подняться, если Ричард падает на колени из-за кашля, подает салфетки, помогает стереть тириум с пальцев, и на его лице не видно ни капли отвращения. Конечно, как коп он видел вещи и похуже, но Ричард рад уже тому, что не вызывает отторжения и ненависти. И подснежники цветут от касаний пальцев.

Подснежник — надежда и утешение.

И это больно — смотреть, как Гэвин смеется в разговоре с Тиной, цепляется к Коннору и грубо шутит над Хэнком. Как смотрит с Крисом фотографии его семьи на телефоне и немного рассеяно улыбается, как пожимает руку капитану Аллену. А у RK900 шиповник распускается в горле, остро и болезненно, даже несмотря на то, что рецепторы поставлены на минимальную чувствительность.

Шиповник — наслаждение и боль.

«Я люблю тебя» повисает на кончике языка, запутывается в шипах и стеблях, но все в порядке. Все хорошо. Потому что Гэвин не уходит. Гэвин остается рядом, когда Ричард оказывается на коленях в лужах тириума от приступов ханахаки, Гэвин протягивает ему руку и улыбается совсем не насмешливо, когда с руки Ричарда скин сползает мгновенно, и сенсоры выкручиваются на максимум. Потому что Гэвин почему-то остается с ним, позволяет провожать себя домой, иногда предлагает остаться. Все хорошо. Потому что Ричард кашляет чертовыми цветами все реже, и надеется, что скоро они пропадут совсем. Потому что Гэвин сидит рядом и кладет голову ему на плечо. Потому что Ричард будет ждать, сколько потребуется, чтобы Гэвин Рид его полюбил.