"flowers"

«Как я мог это допустить?» Он знал, что раздумья только усугубляют положение, поэтому бежал через коридор так быстро, как только мог. Но от себя не убежишь. Коридор был поглощён тьмой. Он не мог разглядеть то, что было буквально перед ним. Он бежал в темноте, слепой, безоружный, беспомощный. Он бежал к яркому пятну впереди. К двери, за которой, возможно, настанет конец. Его конец. «Неужели я действительно могу потерять что-то важное? Просто остаться один? Без него? Снова?». Вспоминая всё, что случалось, он не мог понять где он поступил не так? Неужели всё, что он делал, было лишь большой ошибкой. Всего лишь чей-то шуткой. Он не хотел брать в голову то, что могло произойти, он не хотел думать о всех возможных концовках этой истории. Он не хотел считать себя виноватым. Хотя он понимал, что является главной причиной всего. У него не было оправдания тому, что произошло. Мог ли он изменить это? Его никогда не волновало, что чувствуют люди рядом. Он никогда не задумывался о том, что кто-то может его полюбить. Но сейчас, когда он бежит в полной темноте и слёзы так и норовят прыснуть из глаз от переизбытка чувств, неужели он всё понял? Холодный пот окатил его с ног до головы, когда из открытой двери, той самой его цели, раздался душераздирающий крик. «Если бы я только прислушался. Если бы только понял, что он хотел сказать» Он бежал и винил себя. Винил во всём. Винил в том, что не смог уговорить Сиона остаться дома. Винил в том, что парню пришлось убить человека ради него. Винил в том, что не умер тогда, когда его подстрелили. Винил в том, что пришёл четыре года назад в дом «элитных» людей, а не остался сгнивать в канаве или не сдался военным, пророча себе верную смерть. Он не мог принять то, что он дорог кому-то. То, что он не один, спустя шестнадцать лет. «Нет, я успею. Я спасу его». Быстрее, ещё быстрее! Он бежит, не жалея ног, он знает, что совершил ошибку. Расстояние до открытой двери словно увеличивается каждую секунду. «Там будет он. Живой и здоровый. Он в порядке». Шум, как ему показалось, он услышал, когда подбежал к двери. Оглядев прихожую быстро, как только мог, и не обнаружив ничего, он начал судорожно ходить из комнаты в комнату и осматривать каждый угол. С каждой секундой его руки тряслись всё больше и больше. Глаза жгло от горячих слёз. Он пытался их остановить. — Сион! Эй, ты где? — вырывалось само по себе. Каким-то ломаным, негромким, голосом. «Я что, плачу?» Его взгляд переключился на закрытую дверь в ванную. На полу около неё он увидел анемоны*. Абсолютно белые, словно это не цветы — а маленькие лампочки. Казалось, что они светились всем своим погребальным цветом. Он взялся за ручку двери и дернул на себя. Дверь не поддалась. Картина перед глазами становилась всё более и более мутной. В голову начала лезть та мысль, с которой он не хотел мириться. Он пытался выбить дверь, возлагал на это все свои силы. Всем телом он чувствовал холод. Было ощущение, что он начал задыхаться. Громкие удары о старую, гнилую дверь сотрясали тихий ночной воздух. Он бил об неё руками, ногами, всем телом. Но единственное, что менялось — это цветы. Они лезли из-под двери, становились всё более и более запутаннее. Их становилось всё больше и больше. Без сил и дрожа всем телом он упал на колени рядом с дверью прямо на цветы. Он знал чьи они, он знал, что произошло. Он знал, что это его вина. Только его. Взяв один из цветков анемоны в руку, он закрыл глаза. Слёзы лились ручьём. Он снова дал слабину. Но сил не было уже ни на что. — Прости меня, Сион. Взяв последние силы в кулак, он поднялся на ноги. Вновь взявшись за ручку двери, он потянул её на себя. Она открылась. Картина, которая предстала перед ним, была ужасна. Вся ванная комната была заполнена белыми цветами. Грязная комната превратилась в цветущий сад, но лишь с одним цветком — анемоной. От пола до потолка разрастались красивые, будто виноградные стебли. Они овевали всё, на что только мог падать глаз. Будто в прострации Недзуми прошел по растениям вперед — к телу. Белому, словно оно само было цветком: белые волосы, белая кожа, белые губы. В одно мгновение он возненавидел белый цвет. От него тошнило. Цветы росли из груди Сиона. Но на ней не было ни раны, ни дыры, ни пореза. Это выглядело так, словно они были там всегда. Словно им там и место. Стебли цеплялись за одежду Недзуми, мешая идти. Сев на колени перед бездыханным телом, его охватил страх и презрение к себе самому. Он не смог защитить самое дорогое. Он не смог защитить того, кого любил. Даже не мог заставить себя принять это! Он не смог сделать ничего. «Прости меня». Он упал рядом. Стебли сразу же начали нежно обвивать его тело и голову. Он чувствовал тепло, словно его снова обнял Сион. У него не было сил, чтобы сопротивляться, да и он не очень-то и хотел. Закрыв глаза, он почувствовал, как в груди начало жечь. Он уснул. Из его груди начали расти бутоны синего барвинка**. Но он ничего не чувствовал, и никогда больше не почувствует. Его стебли переплетались с анемонами Сиона, создавая такую ужасающе прекрасную картину, которую никто никогда не сможет увидеть или описать. Теперь они — это их цветы. Цветы — их души. День за днём будет идти. Люди будут жить дальше и радоваться тому немногому, что у них есть. Будут расти цветы, дети. Будут создаваться новые приборы, совершенствоваться жизнь. Новости и телевидение будут так же передавать актуальную информацию. А забытую Богом ванную комнату в доме на краю Потерянного города, теперь целую вечность будет украшать композиция из синего барвинка, белой анемоны и двух человек, которые не смогли ничего сделать в этом мире, но воссоединились в другом. «Maybe there's a God above All I've ever learned from love Was how to shoot somebody who outdrew you And it's not a cry that you hear at night It's not somebody who's seen the light It's a cold and it's a broken hallelujah»***