У зимы глаза цвета синего

— Дазай, почему ты плачешь? Чуя лежит на коленях Осаму, и, протянув руку, проводит большим пальцем по его щеке. Он не может понять, почему Дазай так горько плачет, сгибаясь и задыхаясь от рыданий, так громко шмыгает носом, а после издает безмолвные крики. Прежде ему не приходилось видеть его столь подавленным. — Это все… — шепчет Осаму дрожащим голосом, — ты. — Я? Хм… — Ты… ты не настоящий! — Правда? — Ты мертв, Чуя! — кричит Осаму, тут же закрывая рот руками. — Хех, вот оно что… — Чуя тихо смеется и взлетает над головой Дазая, смотря на него сверху вниз. Зависает в воздухе, заглядывает в глаза. Дазай на секунду останавливается, старается дышать ровно, но глаза предательски слезятся и закрываются, а по щекам текут горькие слезы. Не сдерживается. Снова плачет, вздрагивая всем истощенным телом, не стесняется громко всхлипывать и кричать от досады. Он не успел прийти. Он не успел попрощаться. Год назад Дазай похоронил свое солнце. Солнце, которое освещало его никчемную жизнь. Год — это довольно большой срок, так сказали бы многие. Да, это и правда так. Но не тогда, когда провел с человеком почти всю жизнь. Когда этот человек был центром твоей вселенной. Когда ты просто… Любил его всей душой. Никто не знал о том, что Накахара мертв. Все думали, что он уехал. Далеко и надолго. Но нет. Чуя мертв. Он все еще мертв. Дазай готов отдать все, чтобы вернуть его. Чтобы снова услышать его смех, увидеть лучезарную улыбку, светящиеся голубые глаза, огненно-рыжие волосы и легкие, почти незаметные, веснушки. В тот день Дазай потерял все. Все, что любил, все, ради чего жил.

***

Дазай входит в больничную палату с потерянным лицом. Меняет уже увядшие ветви калины* на свежий букет розовой камелии*. За окном валит снег. Вечерняя тьма еще не полностью поглотила улицу. Еле видимые под снегопадом фонари и тишина… Дазай привычно садится на белый стул и проводит ладонью по впалой щеке Чуи. Лицо его так же, как и обычно, ничего не выражает. Рыжие пряди волос все так же лежат на плечах. Пульс в норме. Капельницы, кардиомониторы, трубки, провода и многое другое поддерживали его жизнь уже на протяжении семи месяцев. — Здравствуй. Как ты? Ответа не следует, но Осаму не теряет надежды. Спустя несколько минут напряженного молчания Дазай облокотился о спинку стула, тяжело вздохнув. — Помнишь, когда нам было пять лет мы с тобой купались в речке под мостиком, ты испугался рыбки и побежал домой? — Дазай улыбается. Губы дрожат. Руки трясутся, — Чуя, возвращайся скорее. — глаза становятся мутными от накативших слез, — Сегодня седьмой месяц, как ты… здесь. Когда ты выйдешь, мы поедем домой. Мы же еще столько не сделали! — Осаму крепко сжимает худое запястье парня, уже откровенно рыдая, — Поправляйся, Чуя. Я буду носить тебя на руках, целовать, сделаю все, что хочешь, только поправляйся пожалуйста! — Дазай лежит в его ногах, прижимаясь. Со взглядом, полным надежды и неподдельной боли, перебирает рыжие локоны отросших волос. Через слезы рассказывает о будущем, их совместном будущем. Жаль, что этому не суждено было сбыться. Дазай не успел. Он опоздал. Чуя был мертв. Синие глаза, цвета утреннего, зимнего неба навеки потухли. Двадцать восьмое февраля. Время смерти — 15:32 В доме Осаму гуляли ветра и метели, а на полу валялись, ламинарии*, незабудки* и листья кипариса*. Среди всех этих растений лежал мертвенно бледный парень с шоколадными волосами. Запястье было прокушено, и через рану текла густая темная кровь. Больше они никогда не будут счастливы. У зимы глаза цвета синего, как мои руки или глаза твои. А я ничего не помню. Бесконечность равно бесконечность. Внутри меня разрывается небо на части, все такое серое. Снег успевает таить, как мысли на твоих коленях, наверное. Как снежинки на подушечках пальцев. У зимы глаза цвета морской волны, под снегопадом ничто не важно. Мы фаршированный сгусток одинаковый. Стараюсь выйти из вагона на своей станции. Попутчики, по сути, путаются в тротуарных линиях. Наверное, мы все хотели в прошлой жизни быть другими. Но не хватило просто тел. Вскрываю сознание, а там где-то за курткой, твоей паркой, стучится необъятное, дарящее любовь и ласку, но лишним. А я хотел б момент хотя б побыть бы рядом, но ты скрываешься в оффлайне в полночь. Мы странники в болотах из недопониманий, мы страстные, но странные бываем. И жизнь всегда одинаково ломает, но суть только в восприятии. У зимы глаза цвета моего состояния, а я хотел бы сравнить небо и землю, но рано еще начал замечать в себе взрослость. А у тебя глаза, цвета моей памяти, цепляет. Я погиб бы, но ты, мне хочется надеется, все будешь рядом… Нет смысла скрываться за масками. За этим снегопадом ничто не важно. Важно только то, что цвета синего глаза зимы — твои.