Фортель

3 октября 791 год. Розмарин. Столица. Мальва. В тёмной комнате трещал камин, пожирая последние поленья. Запах гари незаметно просачивался в комнату, которая была погружена в темноту. От шального света образовывались тени, что плясали свой демонический танец, протягивая свои змееподобные руки к девушке возле портрета. За окном сквозь занавес дождя просачивался размытыми пятнами свет огней Мальвы. Столица тревожно мерцала своими окнами. На улице не единой души, лишь дождь умывает мостовые от дневной пыли. Столица уже давно не спала тихим и мирным сном. Некоторые окна никогда уже не зажгутся своим особым светом. Многие никогда уж не вернутся домой. — Клянусь, что всегда буду защищать Розмарин, даже если придётся голову сложить на поле битвы, если придётся переступить через свои принципы и гордость, если придётся стать еретиком, — перед портретом прекрасной королевы стояла почти точная её копия. Девушка, облачённая в доспехи явно предназначенные для мужчины, преклонив колено, пристально вглядывалась в глаза покойной женщины. Та же, будто поддерживая в чём-то, сияла тёплым взглядом, принося спокойствие в душу и уверенность в принятом решении. Встав, девушка закрыла карие глаза, которые, в отличии от глаз женщины, сияли холодом и яростью. Доспехи звякнули, а меч тихо стукнул о покрытое железом бедро. Она поднялась, всё также смотря в глаза королевы. Лезвие с тихим скрежетом выскользнуло из ножен, а рука в кожаной перчатке крепко сжала пшеничные пряди. Остриё опасно блеснуло около белоснежной кожи. Мгновение, и один из запретов Розы нарушен. Белокурые пряди украсили пол возле ног, заключённых в броню. Но в это мгновение в её глазах не промелькнуло ни капли сомнения или страха. Она уже давно сделала свой выбор. Неуютную тишину, что повисла в комнате, разрезал скрежет меча, который убирали в ножны. — Клянусь. Или я не Люси Хартфилия. На мгновение в её глазах заплескалась безразмерная печаль, а рука невольно потянулась к тёмно-малиновым лепесткам роз возле портрета. Но, будто очнувшись, девушка одёрнула руку и, развернувшись, вышла из комнаты. В помещении повисла гнетущая и всепоглощающая тишина. В камине погасла последняя искорка пламени. 3 июля 796 года. Нейтральная территория. Магнолия. Вечер был поистине летним. Жара сменялась приятной прохладой, стрекот цикад и трепет ветерка наполнили его воздушностью. Благоуханье трав дополняло её. В беседке можно было увидеть в свете фонарей двух мужчин. Один, с огненными волосами, которые уже успели покрыться паутиной седины, задумчиво катал в бокале вино и с ухмылкой смотрел на своего собеседника. Хоть он и ухмылялся, но его взгляд был предельно серьёзным. Мужчина же, что сидел напротив, внимательно наблюдал за реакцией собеседника, не обращая внимания на спадавшие на глаза светлые пряди. Вид его был изнурённым. — Вы уверены, что это единственный выход из сложившейся ситуации? Разве этот союз не повлечёт за собой религиозного конфликта и гражданской войны? — статный мужчина взглянул своими янтарными глазами на собеседника и поставил бокал. Тот ответил уставшим лазурным взглядом. Вздохнув, мужчина покачал головой. — Не поймите меня неправильно, но я не испытываю ненависти к вам или вашей семье и Розмарину в целом. Мы же оба прекрасно понимаем, что продолжали эту войну чисто из-за задетой гордости наших предков. Я не против того, чтобы наши страны объединились в одну, но… Понимаете, война закончилась только два месяца назад, люди ещё не отошли от пережитого, и даже если бы не такая ситуация, то некоторые волнения всё равно присутствовали бы… — Я всё это прекрасно понимаю, но других наследников у меня нет. Она моя единственная дочь… — Но она совершила один из тяжких грехов — пошла на войну. И не просто пошла на войну, а притворилась мужчиной. Я, если честно, её уважаю за такой мужественный поступок — идти со своим народом плечом к плечу на поле брани, который уже и забыл причину начала войны, что идёт более века. Учитывая ещё, что ей было на тот момент лишь четырнадцать… Но это её не оправдывает, ведь богиня Роза запретила женщинам воевать. Хоть в нашей стране нет одной общей религии, и мы толерантны ко всем верам, но всё же у нас преобладает количество верующих в богиню Розу и… — Мы не распространялись о том, что Люси воевала. Об этом знают только члены дворца и отряд, в котором она служила, если так можно сказать. — Так это всё меняет! Мы скажем, чтобы никто не распространялся об этом, и тогда возможно мы сможем избежать волнений. Благо на счёт волос не стоит переживать: они достаточно отросли за это время и ещё успеют набрать длину. Но перешёптывания во дворце нам не избежать… — Игнил, она пережила мясорубку при Смолевке… — сипло проговорил собеседник, устало сжав переносицу. Он явно не был рад факту участия своей дочери в этом аду. — Тогда по рукам, Джудо? — задорно улыбнувшись, сказал Игнил. Звякнули бокалы в знак заключённого договора. С этого момента начался обратный отсчёт в жизни Розмарина и Эдельвейса. 5 августа 796 года. Лобелия. Столица. Примула. Улицы города сияли разноцветными фонарями, по дорогам шли счастливые люди, из баров доносился задорный смех, а в тёмных переулках перешёптывались недовольные. Сегодня на картах перестали существовать Розмарин и Эдельвейс. Сегодня родилась Лобелия. Сегодня прошли свадьба и коронация Люси Хартфилии и Нацу Драгнила. В главном зале дворца было полно народа из высшего общества. Многие стояли группами в отдалённых частях комнаты, обсуждая события светской жизни, некоторые подходили к молодым и поздравляли со свадьбой. Люси никогда не любила балы. Не только за их шумность и праздность, но и за их бессмысленность. В чём смысл бала на котором собираются сливки общества, когда обычные люди погибают на полях сражений? Натянутая улыбка не покидала её лица, когда к ним подходили очередные представители аристократии. Сладость и липкость их речей неприятным налётом оседали где-то внутри, питая волну раздражения. Ох, как же её бесят все эти фальшивые улыбки и скользкие взгляды. А ещё её раздражает её муж. Нацу стоял рядом и с лёгкой улыбкой принимал поздравления, когда его глаза выражали глубокое отвращение ко всем присутсвующим. Благо на неё он особого внимания не обращал, лишь сжимал её руку в своей, но это не доставляло ей особых неудобств. Когда объявили первый танец молодых, он повёл её в центр зала. Подолы юбок её платья начали тихо шуршать, когда оркестр заиграл вальс. Вторая его рука легла на талию, сжав её, и он уверенно повёл её. Она старалась не смотреть в его изумрудные глаза и на волосы цвета розового топаза, но её взгляд неизбежно цеплялся за холодный изумруд. Улыбка, которая со стороны могла показаться мягкой, на самом деле была холоднее стали. После очередного поворота, он нагнулся к её уху и прошептал: — Интересно, какого это — переспать с грешницей? Люси едва смогла удержаться от порыва достать кинжал из тайного кармана в складках платья и прижать его к глотке этого ублюдка. Нацу же отстранился с точно таким же выражением лица, с каким и был до этого. Только в глазах плясали черти. Никто и не заметил перемены в лице Люси. Было за полночь, когда она пересекла порог спальни. Вздохнув, она зашла за ширму, попутно стягивая перчатки, под которыми скрывались ожоги и шрамы. Зашуршав юбками, она стянула платье, и именно тогда услышала тихий скрип двери. Достав из складок платья кинжал, она прикрепила его на оголённое бедро, скрыв под тканью белоснежной сорочки. Волосы, которые успели отрасти до лопаток, водопадом упали на спину, едва их перестали держать шпильки. Выйдя из-за ширмы, она почувствовала резкий толчок, и больно стукнувшись затылком о стену. Тут же горячие губы накрыли её, а чужие руки заходили по телу. Треск ткани привёл её в чувства, и, вытащив резким движением кинжал из ножен, наставила его на горло Нацу. Тот лишь криво ухмыльнулся, подняв вверх руки. Его глаза блестели холодом и еле скрываемым интересом. — Ого. Так это правда… Отойдя подальше, он начал наблюдать за тем, как она убирает кинжал и с сожалением смотрит на полностью испорченную сорочку, которая теперь была лишь клочьями ткани, которые еле-еле прикрывали её наготу. На открытых участках кожи были видны белые полоски шрамов и красные пятна ожогов. Скрывшись за ширмой она оставила его смотреть на силуэт, что был виден сквозь полотно. Не обронив ни слова, она, переодевшаяся в новую сорочку, легла под одеяло. Хмыкнув, Нацу зашёл за ширму, чтобы тоже подготовиться ко сну. «А она ничего так…» Вот о чём он подумал, когда лёг на вторую половину кровати. Повторять попытку соблазнения он не стал. Он ведь не самоубийца.