Через окна

На этот вечер у Хайда были просто грандиозные планы. И давайте не будем заострять внимания на том, что даже он сам свою затею считал не самой удачной. Ведь никто не отменял целую череду сложностей, стоящих у него на пути. Порой Лоулессу даже казалось, что он не пытался попасть «немного» поздно вечером к своему, несомненно, Ангелу, а по-совместительству и пианисту, чью игру очень часто можно было услышать, если часика в три ночи проходить мимо старенькой многоэтажки, а проходил Dark Souls на максимальном уровне сложности. Вообще, если бы этот самый пианист так сильно не запал в его душу, парень даже не пытался бы выпрашивать у вредной старушки впустить его в подъезд. Хайд на самом деле многим рисковал, вытворяя подобное. Взять хотя бы к примеру вечные угрозы полицией. Подобные пожилые дамы (Лоулесс уверен в этом на все сто процентов), никогда бы не стали блефовать с подобным три раза подряд. От джина из волшебной лампы ты можешь получить три желания, а вот старенького человека следящим за порядком в доме, целых трёх полицейских, что придут делать тебе выговор за нарушение спокойствия. Но справедливым Лоулесс это не считал, так как спокойствие нарушал далеко не он один. Лихт, тот самый пианист, тоже не отличался особой покладистостью, особенно в характере. Особенно когда выливал на своего гостя холодную воду или скидывал на его голову цветок с балкона, крича что-то о жалких демонах. И ведь не получал по шее от соседей, ведь был «очень воспитанным молодым человеком, всегда помогает мне, если попрошу». Да Хайд готов поставить на это все свои деньги, но Тодороки помогал только потому что считал, что совсем скоро кое-кто воссоеденится с его любимыми ангелами на небесах. И если это правда случится, то блондину не придётся вот так вот, расхаживать под окнами и думать, как бы сегодня выкрутиться, чтобы его и с пожарной лестницы не скинули и чтобы опять не кинули чем-то. А ведь если Лихт действительно разозлится, то в Лоулесс могут полететь и сапоги… Подтвердить это можно было тем случаем, когда один, весьма харизматичный, умный и без сомнений красивый молодой человек, решил заставить кое-кого страдать, слушая пересказ пьес Шекспира, буквально дословно. Но зато, после удачных попаданий, на следующий день Хайд мог получить возможность созерцать лёгкое смущение со стороны Тодороки и как компенсацию за нанесённый ущерб, свою любимую шоколадку. Откуда такие подробности были известны пианисту, Лоулесс не знал, но свято надеялся, что тут играло не только чувство вины. Но даже если и так, это всё равно очаровывало. Лихт на самом деле очень походил в этом на цундере. Блондин мог выслушать немалое количество не самых лестных слов о своей персоне, иногда очень болезненные пинки или ещё что не особо приятное. Но в итоге всегда получал какие-никакие извинения, произнесённые максимально тихо, взгляд, отведённый в сторону и старательно скрываемое смущение на скулах. И кем бы Хайд был, если бы не хранил на своём телефоне несколько фотографий с покрасневшим пианистом, сделанных им в тайне? Правильно, явно был бы не влюблённым придурком. Но, каким бы терпением не обладал Лоулесс, оно вечным не было. Да, парень был готов как последний дурак упиваться малейшими проявлениями внимания в свою сторону, даже негативными. А всё равно в грудной клетке что-то сбивалось со своего привычного ритма, стоило допустить мысль о чём-то большем. И он никогда не признается в том, как уткнувшись в подушку и пряча в ней смущение, держался за сердце, словно словил приступ. Сбившееся дыхание, сумбур в мыслях и невольная счастливая улыбка — основные симптомы того, что пути у него назад нет. И вот, настал день, когда Хайд надеялся признаться. В школе отлавливать пианиста он не собирался, потому как считал это место не слишком подходящим для разговора, а пойти куда-то с ним, Лихт наверняка отказался бы. «Да-а… Школа у нас не особо хороша для признаний, а вот старая многоэтажка в самый раз. Да я воистину романтик» — усмехнувшись, подумал Лоулесс, держа в руках небольшой листок с рисунком. Идея казалась более чем бредовый. Но кто знает, может хотя бы сегодняшний вечер он не проведёт в компании самого себя и зачитанного до дыр томика с Шекспиром. На улице было уже довольно прохладно, но парень старался не обращать на это внимания. Сейчас это казалось мелочью, в сравнении с весьма опасной системой [спаси-себя-сам] для главного влюблённого идиота, где тебе возможно придётся выживать всеми доступными способами, как законными, так и не очень. По крайней мере, Хайду кажется не совсем верным подниматься по пожарной лестнице, отсчитывая окна и балконы. И если он вдруг свалится, то винить станет сугубо себя, однозначно откинув на задний план все мысли о том, что всё следует подать с романтикой. Хотя, на самом деле, уверенным быть в этом он не мог. Уж слишком сильно по голове били чувства. Так сильно, что иногда Лоулессу даже казалось, как будто бы его хотят заставить сыграть в ящик преждевременно. Холодный ветер уже ощущался не так сильно, ибо ветки деревьев немного спасали от него. Но лучше отвлекающий ветер, чем ворох из эмоций. Хайд соврёт, если скажет, что не боялся. При чём далеко не упасть. А того, что его вновь отправят «на съедение феям». Парень постарался не засмеяться от своих же мыслей. Последний рубеж был пересечён в тот миг, когда Лоулесс, отбросив остатки сомнений, довольно громко постучал по стеклу. Мелодия, до этого нарушающая тишину в доме, остановилась. И это являлось признаком того, что всё. Твой единственный путь назад — прыгать вниз и бежать куда подальше. — И что ты по-твоему вытворяешь, жалкий демон? — голос, в котором царило неприкрытое раздражение, оказался настолько большой неожиданностью для Хайда, что тот и вправду не удержавшись, полетел вниз. Кто бы знал, как сильно он благодарен кусту, смягчившему ему падение и не особо большой высоте. «Вот и признался на свою голову» — зло прошипел Лоулесс, слыша сверху, отчётливое «кретин». Еле приподнявшись, ибо боль в спине уже дала о себе знать, парень оглянулся в поисках листа. Очки, чуть не слетевшие с него во время падения, успели немного испачкаться, из-за чего осматривать что-либо в темноте, казалось ещё более глупой идеей. Подумав о том, что его наверняка унёс тот самый холодный ветер, Хайд устало откинулся назад. Сейчас он готов был от разочарования и провала спать хоть в этом кусте, если это позволит немного отдохнуть. И до этого спасавшие ветви деревьёв раздражали, потому как совершенно безнаказанно закрывали обзор на небо со звёздами. Плевать уже даже на то, что из-за испачканных стёкл очков и плохого зрения, налюбоваться им всё равно не вышло. А пианист тем временем, с лёгким недоумением разглядывал рисунок с очень странным букетом, где каждый цветок был подписан. Интерес взыграл в нём сразу же, а натура, до сих пор верящая в сказки кричала о том, что обязательно следует проверить значение каждого. Хотя, зная отправителя, Тодороки не ожидал прочесть ничего, кроме каких-то неприятных вещей. От этих мыслей, он сам не заметив того, немного смял лист. Громко сглотнув и откинув размышления о плохом, Лихт прошёл к включённому компьютеру, где до этого, часа два назад, искал необходимые ему ноты. Найти сайт с объяснением языка цветов, труда не составило. Трудным было кое-что другое. Заставить себя отпустить страх. Но надежда и вера в чудо помогли это сделать. Если же это не оправдается, всегда можно будет вновь что-то скинуть на голову одного надоедливого идиота.

«Акация — почему мы сейчас не вместе?»

Нет, он вовсе не поперхнулся чаем в этот момент.

«Вьюнок — присмотрись ко мне»

Нет, он вовсе не боролся с желанием выкрикнуть, что и так чуть ли не часами смотрит на фотографии этого дурака.

«Гладиолус — я действительно искренен. Ничего не бойся»

Нет, он вовсе не хотел скульнуть от того, насколько это выбивало почву из-под ног.

«Калина — если ты меня покинешь, моё сердце разорвётся»

Нет, вовсе не у него самого сейчас это самое сердце совершило слишком много лишних ударов.

«Колокольчик — я всегда буду рядом с тобой»

Нет, он вовсе не прошептал, такое жалкое «Правда?..»

«Маргаритка — я счастлив, когда счастлив ты»

Нет, он вовсе не улыбнулся как глупый и влюблённый ребёнок.

«Нарцисс — солнце всегда сияет, когда я рядом с тобой»

Нет, он вовсе не произнёс ироничное: «Только в том случае, если солнце — это ты»

«Циния — ты именно тот человек, которого я так долго искал!»

Нет, он вовсе не хочет смеяться с того, насколько это наивно.

«Циния (жёлтая) — я вспоминаю тебя каждый день. Позвони мне. Жду тебя»

Нет, он вовсе не захотел взять в руки телефон, просто так конечно же. Переворачивать лист было страшно, потому как там было что-то просто написано. Вдруг это окажется такой жестокой и совсем не смешной шуткой. Если что, Лихт оценил бы. До такой степени, что пальцы подрагивали, а волнение сдавливало глотку.

«Астра — я люблю тебя больше, чем ты меня»

Лихт не собирается отрицать того, что сразу же, как только прочёл эти строки, подскочил с места, быстро обулся и забыв закрыть дверь в квартиру, чуть ли не по перилам съехал вниз, туда, где возможно ещё мог находится самый настоящий трус (давайте забудем тот факт, что Тодороки точно такой же). Ну кто вообще делает признания, с помощью рисунка с цветами? Если вы подумали об очкастых блондинах, ваши мысли правдивы как никогда. А вот пианист, никогда бы не подумал, что найдёт Хайда, валяющегося в кусте и смотрящего в небо. Опасения по поводу того, что это может оказаться шуткой, всё ещё было. Это естественно. Но когда его схватили за руку и повалили на себя, боятся следовало уже других вещей. — Почему ты выскочил на улицу не одевшись нормально? Тут холодно, — прозвучало строго и недовольно со стороны Лоулесса, приподнявшегося и стягивающего с себя куртку. — Тебя спросить забыл… — смущённо пробормотал Лихт, чувствуя тепло от куртки, отданной ему. Но и видеть после этого вечера болеющего Хайда, пианист всё равно не хотел и поэтому, только поэтому, он обнял парня, поудобнее устраиваясь на нём. — Я конечно рад, но- — Лучше не говори мне это, а объясни, откуда такие выводы с астрой? — усмехнувшись, прервал он Лоулесса. Блондин, мягко говоря, оторопел. Он ожидал увидеть этот несчастный лист где-нибудь среди ветвей деревьев, но никак не в руках пианиста. И неизвестно даже, какой вариант тут хуже. — А разве выводы не верные? — со смешком спросил Хайд, поправляя съехавшие очки. — В корне, — простой и краткий ответ оборвал последние нити сомнений. Только благодаря этому, Лоулесс, обняв брюнета в ответ, откинулся назад, рассмеявшись, когда услышал недовольное бурчание о неудобстве положения. Спустя некоторое время молчания и попытку собрать мысли в кучу, чему довольно сильно мешали, чуть ли не салюты, взрывающиеся в грудной клетке, Тодороки таки подал голос: — Я хочу, чтобы ты знал… — словно собираясь сказать что-то очень секретное и личное, — Это самая нелепая ситуация в моей жизни, — он рассмеялся, ощутив чужие холодные пальцы на своих рёбрах, являющиеся признаком крайнего недовольства, ведь кое-кто хотел и вправду услышать какой-то секрет, а не вот эту фразу, рушащую всю атмосферу, — Нет, ну ты скажи мне. Когда я ещё буду лежать в чьих-то объятьях, ночью, в чужой куртке. А ещё я забыл ключи в квартире. И никакое хорошее отношение ко мне, не позволит впустить кого-то ночью в подъезд моих соседей. Теперь тычёк в рёбра получил Хайд, ибо слишком громко рассмеялся, однозначно тем самым кого-то разбудив. — И как ты собираешься возвращаться в свою квартиру? — с весельем в голосе спросил Лоулесс, утирая слёзы, что выступили от смеха. — Через окна, — прозвучало слегка обречённо. На это Хайд ловко сменил их положения и нависнув над пианистом, мягко улыбнулся, прошептав: — Никаких тебе окон, Лихт-тян, — парень поморщился от боли в спине, — У меня сегодня ночуешь и точка. А холодный ветер, словно в знак согласия, ещё активнее забеспокоил листву на деревьях.