Flower Symphony

Лютик, ранункулюс, золотая пуговица, куриная слепота, злюка, желтый яд «Мне нравится твоя нежность, но я знаю, что ты можешь за себя постоять» Аконит, борец, волкобой, волчий корень, черное зелье, мать-королева ядов «Меня восхищает твое мужество, я очарована твоей силой»

Над серым озером, на скатах, где, тоскливый, играл я лютикам на лютне, под луной… В. Набоков

Глубокая рана на предплечье саднит, и Лютик подтягивает руку к себе, пережимая ее и пытаясь остановить хлещущую кровь. Безымянный воин Дикой Охоты стряхивает со своего меча густые вишневые капли, и Юлиана завороженно смотрит, как они растекаются по промерзшей земле. Под ногами призрака расходится тонкая ледяная паутинка, которая нарастает твердой коркой с каждой секундой, и бард замечает, что кровь на земле уже покрылась инеем. Менестрель отступает, спиной поднимаясь по лестнице и отражая атаку одной рукой. Тяжелый меч слишком груб для музыкальных пальцев, тонкое запястье болит с непривычки от веса, но, если уроки Цири чему-то и помогли, то, как минимум, проткнуть воина насквозь. Призрак зловеще смеется, грохоча своими доспехами, и откидывает менестреля на пару метров вперед. Бард отлетает на каменные ступени, крепко приложившись об них спиной. Менестрель не кричит от боли, группируясь и уворачиваясь от клинка, надвигающегося, чтобы размозжить ей голову. Юлиана бежит до самого верха, оказываясь на крыше крепости и обнаруживая, что единственный выход загораживает ее соперник. Рядом зияет пропасть, намекая одним своим видом, что есть еще один способ уйти от врага, но также потерять свою жизнь. Ветер треплет пыльные пряди волос менестреля, щекоча ими кожу, и, встав наизготовку, упрямая Лютик сцепляет с воином мечи, постепенно отступая к склону горы. Когда горная бугристая порода ощущается спиной, бард думает, что это конец. Так же размышляет и посланник Дикой Охоты, загнав менестреля в угол. Увернуться от ударов не получается, зато пальцы на ощупь сталкиваются с чем-то мягким. При повороте головы менестрель видит, что ее пальцы касаются лепестков необычайно красивого белого цветка. «Аконит, кажется», — Лютик припоминает изображение из книги Трисс с пометкой «ядовито». Помнит и его значение, связанное с мужеством. Зажав меж пальцев белоснежный шлемообразный лепесток, Юлиана думает, что цветок ей напоминает своего Белого Волка. Именно его бы она подарила Геральдине в ответ на все ее подарки. Бард, не раздумывая, отсекает стебель, из которого льется сок, и ловит ладонью почти упавший цветок, пряча его в камзоле. Она держится из последних сил, ударяя воина раз за разом испачканным ядом мечом. — Глупая девчонка, на меня не действуют яды, — шипит призрак, скрежеща челюстями, и Лютик видит за его спиной зеленую вспышку магии. — Ты погибнешь сегодня не от моих рук, — слишком твёрдо для слабого барда произносит Юлиана, прежде чем Трисс уничтожает его в пыль. То, что некогда было устрашающим воином Дикой Охоты, превратилось в груду золы и обугленного металла. — Спасибо, что отвлекла, — благодарит Трисс, с горьким сожалением взглянув на рану. — А, это, — Лютик храбрится, будто это не её сейчас собирались прикончить и сильно ранили. — До свадьбы заживет. Интересно, до твоей или моей? Трисс отмахивается, следуя в эпицентр драки: — Думаю, после этой битвы первой под венец пойдёшь ты. Меригольд красноречиво кивает в сторону Геральдины, отбивающейся от гончих. — Вряд ли какой-нибудь священник даже за тысячу крон согласится нас обвенчать, —отшучивается Лютик, и их беседа завершается грациозным прыжком колдуньи в гущу боя. Менестрель бежит к ним в центр крепости, но лёд настигает Юлиану первой, замораживая в считанное мгновение и оставляя после себя застывшую скульптуру отважного барда. Дайте злой магии ещё пару минут, и в Каэр Морхене еще появятся и ледяные статуи чародеек, и застывших в пылу битвы ведьмаков. Среди них вы увидите и знаменитую Йеннифер из Венгерберга, и талантливую чародейку Севера Трисс Меригольд, и бывшую темерийскую советницу Кейру Мец, и самую молодую ведьмачку Ламберт, и искуссную охотницу Эскель, и знаменитого Белого Волка Геральдину из Ривии. Только Цири и Весемир останутся один на один с полчищами Дикого Гона. Холод пронизывает все тело до кончиков пальцев, сковывает все мышцы в движении, подчиняет себе, превращая в изваяние, только вместо камня — некогда теплая кожа, покрытая плотным слоем инея. Сердце еще бьется, замедляя постепенно свой темп, а васильковым глазам нестерпимо хочется моргнуть. Скупая слезинка катится по щеке, но замерзает на полпути. Воин Дикой Охоты кружит, как стервятник, ожидая, когда его жертва окончательно останется без сил. Юлиана не может бежать, цепенея, и остается только кричать, пока и рот не застынет в гримасе испуга. На этот раз призрак не расщедрится на долгие речи про безрассудство барда, замахиваясь мечом и разрубая обмороженную и еще живую девушку напополам… Лютик просыпается в постели с громким криком на губах. Все то, что она не могла прокричать во сне, она выливает здесь и сейчас. От тонкого девичьего вскрика начинает лаять пес хозяина корчмы, а завсегдатаи трусливо косятся на лестницу второго этажа, готовые оставить недопитые чарки в любой момент. По деревне ходят слухи, что вчера вечером от Каэр Морхена камня от камня не осталось и что ведьмаки и чародеи нашли временное пристанище именно здесь. Крик ужаса наверху не добавляет доверия к ведьмачьему отродью. Задремавшая Ламберт падает со стула от неожиданности, инстинктивно хватаясь за гарду меча и почти выламывая дверь в комнату барда. Вслед за ней забегает Йеннифер, обнаруживая объятого страхом менестреля, вскочившего на кровати. Удостоверившись, что опасности нет, ведьмачка сплевывает: — Чего разоралась, припадочная? Чародейка смеряет грубиянку взглядом фиалковых глаз, толкая ее плечом, когда та собирается развернуться и уйти, и заталкивает ее обратно в комнату. — Это просто сон? — невнятно произнесла Юлиана. Вопрос, не требующий ответа: бард спустя пару секунд после шока чувствует, как ноет перевязанное предплечье, а на столике рядом с кроватью стоит перемазанный в крови стебель белого аконита, помещенный в нелепую цветастую вазу, совершенно неподходящую для такого сурового цветка. Не сон, но и не явь. Было бы оно явью, лежала бы мастер Лютик сейчас в сырой земле. — Смотря что тебе снилось, — учтиво говорит чародейка, и это уж совсем на нее не похоже. Тонкие руки протягивают кружку с травянистым отваром, как и в их первую встречу, и Юлиана не может не съехидничать: — Отравить решила? — Для смертной без способностей ты слишком остра на язык. И живучая, так что пей, — ее слова колкие, но бард уже привыкла. Наоборот, отношение Йеннифер к ней сейчас кажется теплее обычного. — В моем роду были эльфы, так что не удивляйся, — хрипло смеется Лютик и отпивает из кружки, морщась. — Ага, остроухие как тараканы, хрен добьешь, — вставляет свои пять копеек Ламберт, скрестив руки. Менестрель старательно делает вид, что не замечает ведьмачку, обращаясь исключительно к чародейке: — У нас с тобой перемирие или мне показалось? Йеннифер выгибает бровь: — А была ли война? Смысл махать руками, когда знаешь, что в конечном итоге трофей не будет тебе принадлежать? Юлиана ухмыльнулась. При особом желании чародейка могла сочинять баллады с ее-то способностью лавировать метафорами и эпитетами, но она уже нашла свое призвание. — Но твоя бурная реакция меня искренне забавляла, даже балладу из-за ревности сочинила, вся суть чуткой творческой натуры, — говорит ведьма, не сдерживая смешок при виде удивленного лица менестреля. Юлиана едва сдерживает порыв кинуть в нее подушкой, но усмиряет свое возмущение, чтобы не выглядеть в глазах присутствующих глупой девчонкой. Хотя кого она обманывает, все так и думают, включая Геральдину. — Кстати, где Геральдина? — обеспокоенно спрашивает Лютик, переводя свой взгляд с чародейки на ведьмачку. — Ну, как ты думаешь, куда может попереться искусный воин и защитник человечества, самый известный ведьмак школы Волка, а? —Ламберт коверкает цитату из баллады барда, не гнушаясь никоим образом. — На очередной заказ? — неуверенно предположила Юлиана. — Хрен тебе. В соседний лес побежала травку собирать, как корова на выпасе. Увидела тебя после боя с цветочком говённым за пазухой и размякла, как каблук, — тут Лютик подумала, что, если бы Ламберт ушла в менестрели, она бы писала исключительно матерные частушки. — Перевожу с ублюдского: Геральдина сейчас на поле, собирает цветы и беспокоится за тебя, — произнесла Йеннифер, и ведьмачка ей погрозила кулаком. Вот уж у кого здесь напряженная обстановка, так это между ними. — Поэтому оставила меня с этой язвой сторожить тебя, ряженая, — пробубнила Ламберт. — А могли бы с Эскель сейчас Белую Чайку распивать. — Так в чем проблемы, пиздуй, — Геральдина появляется как всегда неожиданно, прислонившись к дверному косяку и пряча руку за спиной. Молодая ведьмачка вздрагивает от ее голоса, усмиряя свой гонор. — Наконец-то, — выдыхает Ламберт, поднимаясь со стула и спешно удаляясь из комнаты. Йеннифер же медлит, перекидываясь взглядами с Белым Волком, и Лютик кажется, что они настолько близки, что научились общаться друг с другом без слов. Она выскальзывает из комнаты, тихо шурша подолом платья, и янтарные глаза посылают ей на прощание взор, полный благодарности. Юлиана немного завидует их взаимопониманию, но даже не думает о том, чтобы вспылить. Ее внимание сконцентрировано на букете полевых цветов, что спрятан за широкой спиной ведьмачки так, что мельком не взглянуть. Бард точно знает, что этот подарок адресован только ей. — Бесстрашный мастер Лютик, храбро сражавшийся при битве в Каэр Морхене и почти героически там павший, — Лютик мерещится, или сегодня все ударились в литературный язык? Геральдина хрипло смеется, перешагивая порог и запирая дверь. А Юлиана фыркает как лисица, не собираясь так просто оставить эту ситуацию без внимания. — Вы сговорились что ли надо мной подтрунивать? — васильковые глаза недоверчиво смотрят на ведьмачку, но стремительно оттаивают при виде желтых цветов. «Лютики!» — восхищенно лепечет бард, принимая в руку охапку яркие, как солнце, дары флоры и прижимая их к своей груди здоровой рукой. — Что ты, разве только любя, ты же знаешь, — Геральдина поправляет взлохмаченную ото сна прядь волос, заправляя ее за ухо и целуя в висок. — Так я тебе и поверю, что Ламберт и Йен симпатизируют мне, ага, — сарказм сочится из уст Юлианы, а женщина только привычно хмыкает в ответ. — Между прочим, — ведьмачка села на кровать, принимаясь снимать доспех, — Йен сама вызвалась к тебе, а Ламберт… она пизда моржовая, но, если я попрошу ее о чем-то, она мне никогда не откажет. И тебе, я уверена, тоже. Нахуй пошлет, но просьбу выполнит. — Ну у тебя и друзья, — закатывает глаза менестрель, наблюдая за тем, как ловко избавляется от одежды Геральдина. — Всяко лучше, чем твои бродячие певцы и бабники-дворяне, — с легким раздражением отвечает ведьмачка, откидывая сапоги и собираясь лечь в постель, когда ей в лоб прилетает букет лютиков. Некоторые лепестки осыпаются, оставаясь на белых волосах, и Юлиана думает, что это выглядит очень эстетично. — Это тебе за петунию, — ворчит бард с чересчур наглым видом для человека, которого могут нагнуть здесь и сейчас. — Думаешь, ты одна разбираешься в языке цветов? — Лютик кивает в сторону аконита, который иссох под действием холода, но все еще радовал глаз белыми шлемовидными соцветиями. — Восхищаешься моей силой? — смекнула Геральдина, нависая над бардом и уперев руки в подушки по обе стороны от Юлианы. — А ты моей нежностью? — парирует бард, рассматривая разметавшиеся по кровати лютики. — Не только, — ухмыляется ведьмачка, — Лютики для Лютик. Красивые, но опасные. Ты ведь в курсе, что они ядовитые? — Ты ведь не настолько дура, чтобы принести сюда едкий или самый ядовитый вид, ведь так? — настороженно интересуется Юлиана, опасливо озираясь на цветы. — Все лютики в какой-то мере ядовиты, — неопределенно отвечает ведьмачка, и бард тыкает ее пальцем в бок, требуя объяснений. — Я выбирала те, из-за которых я не получу ожог во весь лоб, когда ты меня будешь дубасить букетом. — Какая же ты невыносимая, — менестрель первая тянется за поцелуем, привставая на локтях, насколько это возможно с раной на предплечье, и утягивая Геральдину на подушки. Бард позволяет ведьмачке приспустить ниже ночную рубашку, что и так свисала с плеч, демонстрируя острые грани ключиц. Геральдина тянется шероховатыми губами поочерёдно к соскам, подцепляя их губами и посасывая. Лютик громко стонет, нарушая целомудренную тишину. — Это ведь ты меня переодевала? — интересуется бард, втыкая себе за ухо стебелек жёлтого цветка. — Я не позволю тебя никому, кроме себя, трогать, — Геральдина спускается дорожкой поцелуев от груди до живота, властно укладывая ладонь между ног. — Особенно здесь. — Даже, если этот другой я сама? — смеется Юлиана. Кошачьи янтарные глаза темнеют, и Геральдина рычит от наплыва своих фантазий в голове. — Покажи, — приказывает ведьмачка, и бард не может не повиноваться. Ткань рубашки скользит по бедрам, с каждым миллиметром обнажая смуглую кожу. Геральдина облизывается, наблюдая за умелым соблазнением. Лютик знает, какой ракурс ей лучше принять, чтобы крепкая рука потянулась за прикосновением. — Только смотри, — бард мягко отнимает руку с бедра, целуя огрубевшие костяшки пальцев и вылизывая их, чтобы они стали мягче. Геральдина стойко терпит первый удар, хоть он и проминает крепкую броню, за которой скрываются эмоции. Ведьмачке очень хочется погладить барда по щеке, но Лютик уворачивается. Однако даёт поблажку, накрывая ведьмачьи ладони своими, и кладет их на бедра, стягивая нижнее белье в четыре руки. Их пальцы скользят до самых щиколоток, и Геральдина не перестаёт мысленно восхищаться бархатностью её кожи. — Оставь это себе, — издевается Юлиана, оставляя трусики на руке Геральдины. Ведьмачка ухмыляется, перебирая пальцами ткань: — Ловлю на слове. Буду брать это каждый раз, когда еду на заказ без тебя. — И дрочить на них по одиноким ночам? — домысливает бард, широко раздвигая ноги. — Ага, совсем как ты сейчас, — янтарные глаза неотрывно смотрят на промежность, а руки так и чешутся, чтобы коснуться и начать ласкать. — Только вот сегодня я не в одиночестве, — лукаво улыбается Лютик, поднося кисть здоровой руки ко рту. Геральдина прекрасно видит, что она уже и так вся течёт, но бард зачем-то обсасывает два пальца на манер заправской шлюхи. До ведьмачки доходит: это очередное выступление Лютик, только приватно и без лютни. Менестрель с громким чпоком вынимает пальцы изо рта и ведёт мокрую дорожку от губ до промежности. Когда конечный пункт достигнут, Юлиана раззадоривает себя парочкой касаний по клитору и вводит пальцы внутрь, выстанывая сладким, как мед, голосом. — Всего два? Я знаю, ты можешь вместить и больше, — подтрунивает Геральдина. — Это ты меня так растянула, для дрочки сойдёт и два, — наигранно возмущается Лютик, подмахивая бёдрами в такт движениям. — Не думаю, что ты была бы против. А если так, то я могу уйти… — Гера! — стон умоляющий и настолько непристойный, что ведьмачка вместо того, чтобы исполнить угрозу, подаётся ближе, склоняясь над её лицом и скалясь в белозубой улыбке так, что видны выступающие клыки. — И с каких пор ты трахаешь себя, думая обо мне, а, Юлиана? Если Геральдина зовет её по имени, значит дело пахнет жареным, и отжарят, скорее всего, барда. — С нашей первой встречи. На твой вид невозможно не рукоблудить, — признается Лютик, и эти разговоры заводят её ещё сильнее. — Вот как? Люди и думать обо мне боятся, а ты намокаешь при мысли обо мне? — белые волосы щекочут распаленное тело, а губы обдает горячим дыханием сверху. Бард кивает, чувствуя, что сама себя загнала в ловушку. На простынях между ног расплывается мокрое пятно, тело охватывает жар, и холодная ведьмачья рука остро контрастирует на горячей коже. — Я сказала не трогать, — Лютик пытается быть убедительной, но срывающийся на стоны голос не даёт ей этого сделать, наоборот, доказывая необходимость вмешательства ведьмачки. — Я не давала тебе обещаний, — объясняет Геральдина, грубо сминая её грудь, тем самым показывая, кому бард здесь принадлежит. Смуглое извивающееся тело выглядит, как чистое полотно, которое снова можно разукрасить укусами и засосами, что ведьмачка и делает, бережно поглаживая раненную руку. Для Лютик становится неожиданностью, когда Геральдина проталкивает третий палец, и он приноравливается к темпу движений, а затем и вовсе сам его задаёт, задевая наиболее чувствительные точки. Бард широко распахивает глаза, и ведьмачка жестом фиксирует лицо, заставляя смотреть друг на друга. Трение своих пальцев об чужие, близость колена к промежности ведьмачки, оглушительные стоны в унисон друг другу, жидкий янтарь в радужке глаз напротив — все это слишком невыносимо. Юлиану бросает в крупную дрожь, она сильно сжимается, прежде чем расслабленно откинуться на подушки. Но ведьмачка не даёт ей долгой передышки. Геральдина аккуратно переворачивает ее на живот, укладывая ладонь на спину с легким нажимом, тем самым принуждает барда прогнуться. Лютик покорно слушается, выгибая вперед ягодицы. — Разве я просила убирать свои пальцы? — мурлычет над ухом ведьмачка, возвращая ее кисть к промежности и терпеливо дожидаясь, пока ее собственные пальцы окажутся внутри. И лишь затем вклинивает свой, создавая восхитительное трение между фалангами. Ведьмачка управляет бедрами барда, насаживая до упора и хаотично нанося шлепки. В один прекрасный момент Геральдина оттягивает упругую ягодицу, наблюдая за тем, как Лютик принимает в себя пальцы. Менестрель не улавливает мгновение, когда ведьмачке сносит крышу, но зато чувствует навалившееся, тяжело дышащее тело и то, как женщина трется промежностью об бедра и сипло кричит сквозь рычащие стоны повторяющиеся слова: — Я…тебя…я…тебя…тебя… — Вот же курва! — ругается Геральдина, срываясь из-за того, что не получается договорить фразу. — Можешь называть курвой, если ты так же будешь драть меня, — смеется Лютик, и ее звонкое хихиканье обрывается возгласом боли от укуса в шею. — Я тебя люблю, — шепчет в загривок ведьмачка, и от этого вкрадчивого шепота у барда бегут мурашки по всему телу. — Я тоже люблю тебя, Гера, — менестрель сияет как солнце ясным летним днем, тянется жарким ртом к губам женщины и скользит языком внутрь, не задевая кромки острых зубов. Геральдина кончает от максимально накопившегося напряжения и нежного поцелуя под аккомпанемент крика хозяина корчмы: — Харе ебаться, потолок от вас обсыпается! Ведьмачка хрипло смеется, и бард подхватывает ее смешок, звонко хохоча. Юлиана елозит, будучи придавленной между влажными простынями и горячим телом, но женщина не выпустит ее из этого плена, пока не прояснит один момент: — Так ты хочешь, чтобы мы обвенчались? — Что? Как? — тушуется Лютик, покрываясь красными пятнами от смущения. — Господи, Трисс… — У меня есть один священник на примете, он передо мной в неискупимом долгу, думаю, не откажется от такой маленькой просьбы, — предполагает Геральдина, аккуратно подышав в ушко так, что бард ежится. — И что, я стану официально женой ведьмачки? — игриво интересуется Юлиана. — Если ты не против. И только смерть разлучит нас…— в ведьмачке снова проснулся поэтический настрой, и Лютик мысленно корила себя за плохое влияние на Геральдину и за проснувшийся романтизм в черствой ведьмачьей душе. Поникшие головки лютиков были солидарны с ее мыслями, как и засохшие подарки женщины в ее личном гербарии.