Цветы

Тридцать первого октября Гарри всегда вставал немного позже всех остальных учеников Хогвартса: в этот день он не ходил на уроки. В этот день он ходил на кладбище. Северус Снейп — его опекун — сопровождал его каждый год на могилу родителей, где они возлагали на нее большой-большой букет белых лилий — они даже выращивали их сами, потому что Гарри с детства привык к растениям, а Снейп и подавно. Они не тратили лишних денег, но вкладывали в свое дело душу и сердце, чтобы порадовать любимую обоими женщину. Гарри также нес отцу одну небольшую герань — как символ непостоянства и глупости. Он любил его как образ, но не мог простить за то, что по его вине вырос без родителей. Без мамы, которую так любил особенно уважаемый им человек. Вставая с постели по утрам тридцать первого октября, Гарри всегда видел одно и то же: потолок уже привычной спальни Рейвенкло и одну лилию на прикроватной тумбочке — белую, раскрывшуюся, печально выглядывающую из обычного стакана с самой обычной водой. Такое напоминание оставлял ему приемный отец. Гарри, конечно, и сам бы никогда не позабыл, что сегодня за день, но эта лилия… Она позволяла выплакаться утром, когда никто не видит. Отец тоже плакать на публике не любил, так что Гарри в этом понимал и поддерживал. Соленые слезы жгли сами глаза и, судя по ощущениям, оставляли на щеках огненные следы. Гарри плакал, вспоминая фотографии мамы, вспоминая свои многочисленные сны о ней. Он помнил не все, но помнил каждое пробуждение от них: со жгучей тоской, бьющейся в груди вместо сердца. С чувством темной пустоты внутри. Ужасно неприятно, но уже привычно. Ему вообще многое было привычно. Слезы обычно заканчивались где-то через полчаса, и он направлялся в факультетский душ — смывать с себя горечь одиночества, мамины ласковые прикосновения и ожоги от слез. Вода всегда была холодная: хорошо остужает голову. Отец ждал его у выхода из башни. Гарри вышел с той самой лилией в руках; вода, еще стекавшая по стеблю, холодила пальцы: в замке сейчас уже было холодно. На лице у него застыла пустая гримаса. Отец на него обычно смотрел с хорошо скрытой болью во взгляде — Гарри видел, но пока ничего не мог сделать. Он умел притворяться только так — бесчувственной куклой, не умеющей, как говорят магглорожденные младшекурсники, «в эмоции». У Гарри даже хорошо получалось. Именно поэтому и друзей у него было раз-два и обчелся. — Тебе передала мисс Грейнджер. — Отец протянул ему вытянутую из-под мантии небольшую записку, внутри которой помимо текста оказался еще цветок подснежника. Гарри переглянулся с отцом и, переложив подснежник на другую ладонь, вчитался. «Гарри Поттер, я надеюсь, этот день ты проведешь с пользой и не забудешь про учебу. Пусть ты с Рейвенкло, порой меня поражает твое несерьезное отношение к учебе. Не грусти очень долго и обязательно зайди вечером в библиотеку на наше место. Подснежник — тебе, нашла вчера утром во время проектной работы по гербологии. Надеюсь, что когда-нибудь ты все же отпустишь то, что тебя мучит. Твое сердце не выдержит этого, серьезно. С заботой, Г.Г.» Гарри снова сложил записку и без лишних слов убрал ее в карман. Взял в свободную руку еще не распустившийся, но явно свежий, живой цветок, который передала ему подруга. Присмотрелся и не смог сдержать улыбки: на нем явно были чары стазиса. Он повернулся к отцу быстрее, чем успел подумать, и кивнул. — Спасибо, — поблагодарил он. На что профессор зельеварения лишь насмешливо фыркнул и проверил время на часах, находившихся в нагрудном кармане теплого жилета под мантией. — Нам пора, Гарри. И он кивнул снова. В его руках было всего два цветка — оба крошечные, словно маленькие дети. Лилия и подснежник, который он все равно тоже опустит на уже слегка заснеженное надгробье. Он тоже надеется, что когда-нибудь отпустит прошлое. Прошлое, о котором даже ничего не знает, но почему-то тянется к нему, как подснежник — к солнцу. Он не вздрагивает, когда отец привычно кладет на его плечо свою большую ладонь и они тут же переносятся на кладбище в Годриковой лощине. В его руках — большой букет белых лилий и один выделяющийся из общей гаммы цветок — красная герань. Для Джеймса. Гарри забирает из рук профессора зельеварения цветы и несет в сторону знакомой до последней черточки могилы. Холодной. Но не пустой и не бездушной. Здесь, под толстыми слоями земли и тонкими — снега, под этим надгробным камнем покоятся Джеймс и Лили Поттеры. Гарри складывает цветы так, чтобы закрыть нижнюю строчку, которая пугает его каждый раз, словно в первый. «Последний же враг истребится — смерть». Смерть нельзя истребить: без нее на земле наступит хаос. И Гарри считает, что это правильно, когда люди умирают — неправильно, когда в этом им помогают другие люди. Возможно, будь Джеймс Поттер немного умнее, внимательнее, менее доверчив — возможно, тогда мама Гарри, да и сам Джеймс, чего уж там, были бы живы. Гарри бы знал их не как улыбающиеся колдографии в альбоме, подаренном на одиннадцатый день рождения лесником Хагридом. Он поправляет лилии и поднимается, чтобы по-маггловски помолиться вместе с отцом за благополучие своей семьи в загробном мире. А потом они возвращаются в Хогвартс: отец — учить зельеварению детей, на которых все больше злится, а Гарри — писать эссе в закрытой от чужих глаз комнате. И солнце светит сквозь воду в стакане, оставленном на прикроватной тумбочке. Светит ярким белым светом прямо на лицо уснувшего от перенапряжения Гарри — на лицо мальчика-который-выжил и ради которого умирали…