и уходит тень

      Её кимоно такого же размера и цвета, но ткань, всё же чужая, предназначенная для кожи иной, ощущается словно оковы. Это цепи, закрутившееся в узлы, оплетающие тело, как сотня змей. Бант на пояснице из широкого пояса сдавливает, а халат прижимается к телу и будто жжёт её. Отвергает. Уничтожает. Свергает на то место, на какое нужно. Вроде бы нужно.       Ририка нервно развязывает пояс, бросая в сёдзи, кимоно сбрасывает судорожно, лишь бы побыстрее раздеться и перестать чувствовать боль. Боль, боль, боль — это чувство, эти ощущения преследуют её, ходят по пятам, оставляя свои следы в её отпечатках, прижимают и пытаются сломать. А Ририка как испорченный механизм: вроде бы вот-вот сдохнет, а вроде бы всё ещё может функционировать и двигать шестерёнки в привычном и правильном порядке. Ририка не может избавиться от причины, поэтому, как и все, избавляется от симптомов, от следствия. До следующей простуды, лихорадки, отравления, да чего угодно, что ломает и ломает изнутри. Будто бы гниение, по ней распространяется убеждённость: совсем скоро взойдёт солнце, и уйдут тени, а она останется, чтоб стать подобной им.       Ририка не может спать, потому что в очередной раз, на собрании глав семей клана, её обозвали грязной сукой. Пусть и адресовано это Кирари, пусть она и не имеет к этому никакого отношения. Почему она терпит это? Почему она вообще должна терпеть? Почему бы им всем не завалиться к чёрту? Немыслимая дерзость, невероятная скупость и тупость, безграничная ненависть. Её охватывает то ли яростное возбуждение, то ли разочарование в устоявшемся порядке.       Её слова как не имели, так и не имеют веса. Ририка — лишь слишком хорошая актриса. Очень скрытная невидимка. Тень. Просто чёрный отпечаток, сделанный с помощью солнца, от истинного превосходства — её сестра есть воплощение превосходства.       Кирари — богиня, пусть и падшая, пусть, возможно, и устраивающая ад на земле — боги всё равно никогда не были истинно хорошими во всех сказаниях мира. Ририка — всего лишь отпечаток. Отпечаток в памяти своих родителей, в медицинской карте. Клякса тушью, которой вывели её имя где-то в доме. Поглощающая темнота, которой наполнены глаза и улыбка такой родной маски. Она, кажется, побочный продукт, черновик, игрушка, лишняя конечность в семейном организме. Которой нашли применение, а в остальное время — будь добра скрыться, стереться, как жалкий мазок грифелем на белой бумаге.       Ририка — обратная сторона их общей луны. Кирари рассказывала, как хочет увидеть её, ту сторону, спрятанную во тьме. Говорила, что даже не отрицает возможность существования на ней базы инопланетян — ничего же не доказано, так и отбрасывать никакие догадки нельзя. Звучит всегда глупо, но Ририке плевать на это. На луну, на инопланетян, на то, что скрыто во тьме. Как и всем, собственно, плевать. Она усмехается, сжимаясь на футоне калачиком.       Только безумцам не наплевать на то, что находится в темноте. Они не боятся неизвестности и у них нет определённых целей, понятия о ценности жизни. Они просто идут туда, где ещё не были. И сестра — тому твёрдое подтверждение.       Кирари идёт навстречу Ририке, несмотря ни на что. Не сказать, что Ририка так уж и дорога ей — азарт важнее. И всё же, она замечает её. Раскрывает, словно бутон, который давно должен был открыться, но ему не хватало места, чтоб разбросать свои лепестки.       Ририка не спит всю ночь, в очередной раз часами думая об этом. Лихорадка уходит, а горло остаётся пересохшим. Она не идёт пить и даже не встаёт с постели, пока этого не призовёт сделать прислуга, получившая напоминание от главы Момобами скорее возвращаться. Ририка даже не прикасается к еде. Приняв холодную ванну, запрыгивает в вертолёт и тихо летит, пока нельзя будет опустить ноги на крышу академии.       В Ририке снова расцветает шиповник, и она выпускает молодые, ещё мягкие шипы, которые отвердеют за день и смогут кого-либо пронзить. Кирари встречает её лёгким кивком головы и такой же улыбкой, а потом просит Саяку разлить им в чашки чай. Они поговорят о чём-то совершенно абстрактном, что поймёт лишь Кирари, и Ририка скажет ей “делай, что желаешь” через голосовой исказитель прежде, чем сделать глоток чая и обжечь горло и грудь изнутри.       Боль, боль, боль. Здесь она слаще и более осмыслена. Здесь она всё равно, что чувство жизни. Здесь ей, очевидно, комфортно болеть. Нехватка независимости и индивидуальности кажется привычной. Но это ничего: скоро Ририке представится возможность выйти из темноты.