А на изнанке неба — розы

Он врывается в ее жизнь внезапно и неотвратимо. Запускает опутанное паутиной пятилетнего застоя сердце. Перед ним расступаются своды ее цитадели — Мэйбл-Лэнда. Диппи-Фреш кланяется ему, как не кланялся ей, обращаясь к нему: "Господин". Она зовет его просто Биллом. И позволено это лишь ей. А он называет ее своей Розой. Она удивляется, откуда он знает ее второе имя. Она же всегда была просто Мэйбл. Не Амабэль Розалия Пайнс. Он учит ее играть в шахматы. И за каждое поражение берет ее страстно, глубоко, бесконечно. Она выдыхает его имя, упиваясь одержимостью, своей и его. И стремится проигрывать чаще. Потому что все чувства, что дарит ей он, превращают ее существование в жизнь настоящую, полную бурь и тревог, которые действуют на нее похлеще героина. И ее жизнь есть, а не кажется. Ее жизнь — не иллюзия и не имитация. Но только рядом с ним. Мэйбл обманывается виртуозно, с изюминкой. Мэйбл чувствует, что давно знает этого человека. Знает, но не помнит. И медленно сходит с ума. Потому что тянется, но никак не может дотянуться до истины. Потому что не может никак одолеть пустоту между кончиками своих пальцев и тем, что утрачено. Мэйбл так и не нашла ключ. Она вяжет ему свитера, почему-то желтые, а не багровые — того цвета, который он носит. Он демонстративно закатывает глаза на ее попытки заставить его примерить хотя бы один. Но, в конце концов, он раздевается, она — следом, и все заканчивается отнюдь не примеркой нового шерстяного шедевра. Стоит ей отвернуться, отвлечься, он заходится в кровавом кашле и сразу щелкает пальцами, убирая розовые лепестки и бутоны. Он истязает свои вздувшиеся вены лошадиными дозами морфия. И чувствует, что его конец близок. Второе из трех его сердец замирает. И однажды ему не удается скрыть приступ кроваво-цветочного кашля. — Господи! Ты же серьезно болен! — срывается с истерзанных поцелуями губ Мэйбл. Девушка в ужасе. — Я болен тобой, моя Роза, — Билл улыбается. Блекло, без души. Без веры в завтра. — Но… что я могу сделать? Я ведь люблю тебя! — одержимо шепчет Пайнс. И срывается на крик: — Люблю! А Билл понимает: перед ним тень прежней Мэйбл, ее призрак, который просто не способен любить так, как может настоящая Пайнс. Горячо. Самозабвенно. Идеально. Человека делает собой память. Воспоминания Мэйбл — многочисленные эпизоды радости и горя, счастья и лишений, надежд и страхов — хранятся за сотнями дверей в особняке, что давно уже ждет ее по ту сторону кирпичной стены, которую в свое время возвел сам Сайфер. — Просто открой дверь, Розочка, — спустя пять лет в руках Мэйбл оказывается вожделенный ключ. И Билл знает: он обречен.

***

Мэйбл задыхается от хохота и рыданий. Ее жизнь — ироничная сука! По ее воле Пайнс отдала все, что у нее было, тому самому монстру, который превратил ее в жалкое подобие мыслящего и чувствующего человека. По вине Билла Сайфера она заболела пустотой и, пытаясь спастись, села на иглу эмоций. Ее кайф резко оборвался, выбросив девушку в реальность, серую и пресную, полную противоположность ее рая, жить за периметром которого она безвозвратно разучилась. Вот она — та самая истина, которую Пайнс искала все последние годы. А сейчас? Что делать сейчас? — Почему бы тебе просто не полюбить меня? — криво улыбается демон, за усмешкой пряча безнадегу. Мэйбл содрагается от нового приступа истерики. После всего он смеет читать ее мысли?! — И ты еще имеешь наглость меня о чем-то просить? Да я ненавижу те… Мэйбл сгибается пополам, сраженная острой болью в груди. Ее выворачивает наизнанку. Пайнс кажется, что вместе с кашлем из нее выходят легкие. А открыв глаза, Мэйбл видит кровь и бутоны. Черные розы — теперь ее верные спутники.