i wouldn't know what i have lost (i'll be howling for you)

Спустившись с горы без давней возлюбленной и с пустыми руками, Геральт не подзывает Плотву. За свою долгую жизнь он смирился с почти постоянным одиночеством — путешествиям в компании кобылы и редким блужданиям по пустующим коридорам Каэр Морхена. Те немногие оставшиеся ведьмаки, как волки-одиночки, давно привыкли к тому, что их окружают лишь призраки прошлого. Давно привыкли ни от кого не зависеть. И Геральта учили тому же. Предыдущая Плотва, в отличие от нынешней, была независима. Геральт не станет её подзывать, хоть и мог бы. Хоть и знает, что кобыла подрысила бы к нему, где бы он ни стоял — как и любая другая Плотвичка. Геральт не станет её подзывать — ведь эта Плотва всегда ждала его вместе с… …И какая-то отчаянная часть его, ещё не затронутая… Смертью, Предназначением, подвигами и разбитым сердцем? …не подзывает Плотву после спуска с горы — надеется, что кобыла ждет вместе с тем, кто давно его оставил. Геральт вряд ли вернется в Каингорн. Предназначение, если оно, конечно, существует, позаботилось об этом. Теперь Каингорн — всё равно что Блавикен. Всё равно что притупленная боль потери, заглушенная мутагенами и Белым медом. (Воспоминание: Геральт вернулся в единственный известный ему дом, заваленный несожженными трупами и обломками некогда гордо возвышающихся стен. Тогда он узнал, что скорбь — это яд, и решил, как от неё избавиться.) — Плотва, — бормочет Геральт, полюбовно кладя ладонь на крепкую шею. Грива кобылы украшена тремя аккуратными косичками, в которые вплетен белый мирт. Плотва шлепает губами по волосам ведьмака, пока тот распускает её прическу, бросая цветы на землю. — Мы едем на юг, — продолжает он. — Зачем нам сдался этот Каингорн? Плотва вытягивает шею, пытаясь укусить Геральта за ухо. Тот ловко уворачивается, окидывает кобылу скептическим взглядом и недоверчиво хмыкает. — А может, поедем в Реданию. Ты ела слишком много сахара — надо прогуляться. Убирая припасы, украденные у сэра Эйка и рубайл или же найденные на обратной дороге, Геральт замечает: что-то не так. В седельной сумке между точильным камнем и свертками для починки брони спрятан лист бумаги. Геральт осторожно достает засаленный пергамент и разворачивает его. Плотва принюхивается, ведьмак — тоже. Пахнет животной шкурой, льняным маслом и лавандой. Ещё до прочтения Геральт знает, кому принадлежит этот витиеватый почерк. «Г., оставлен мной в Ринде: «Новый трактат о просодических средствах в скеллигских эпических балладах со справочным критическим материалом, оценивающим настоящие рукописи». Вознаграждение: восемьдесят две кроны, столько чистотела, сколько удалось отыскать, и полбутылки ромашкового масла. С наилучшими пожеланиями, Ю.А.П». Геральт пытается расслабить каждую напряженную мышцу и делает глубокий, пусть и рваный, вдох. Из другой седельной сумки и правда веет чистотелом и ромашковым маслом. Геральт позволяет себе мимолётное мгновение слабости, а затем, спохватившись, утыкается лицом в шею Плотвы. Ощущает смесь утомленности, оцепенения и долго дремавшего внутри чувства, готового сейчас вырваться наружу и захлестнуть с головой. Геральт считает до десяти, прижимаясь к теплой шкуре кобылы и вдыхая столь привычный запах. Запах, который не просто успокаивает, а помогает сосредоточиться. Досчитав до десяти, Геральт в силах мыслить здраво. — Этот контракт не хуже других, — заключает он, поворачивая на юг и ведя Плотву в направлении Хенгфорса. — Я же говорил: Редания. Ты станешь стройна как лань.

***

В такое время года Ринда представляет собой жалкое зрелище — дождь льет как из ведра, иногда сменяясь градом. Дом, разрушенный Йеннифэр, снесли, и за последние пять лет землю так никто и не купил. Геральт стоит один возле Плотвы и смотрит, как дождь превращает древесину в труху. Он хватает ртом воздух, но все равно чувствует запах плесени и сырости. Пасмурный день сменяется вечером, но Геральт, промокший до нитки, не спит и вспоминает произошедшее в Ринде. Льнущую к нему Йеннифэр, порыв страсти, запах крови и магии в воздухе. Недоумение в голосе чародейки: «Твой друг?» Лютика в его руках, сдавленные мольбы и имя Геральта, то и дело срывающееся с его губ. Слабость, страх и пальцы, цепляющиеся за рубашку. Полное отчаяния: «Только не сейчас». Ведь Лютик смертен. Хрупок и смертен. А Геральт утомлен, напуган и не готов его терять. Теперь трактиром в Ринде заправляет дочь последнего владельца. — Чума, — лишь отвечает она на вопрос Геральта и добавляет: — Торговец Сийур забрал всё из дома ведьмы. Поезжай вдоль тракта к западу от указателя. Трактирщица берет предложенные деньги — за комнату, еду и даже сверх того, — и ставит перед Геральтом кружку эля. Получив тарелку со скромным, но сытным обедом, он отправляется к себе в комнату и перед трапезой прячет пожитки. Двигаясь вдоль тракта, Геральт натыкается на доску объявлений между трактиром и указателем и берет три контракта. Он так сильно задерживается в Ринде, что успевает расправиться с полуденницей и двумя гнездами гулей. Геральт отказывается от платы за последнее гнездо — поле и без того не возделывали многие годы, и теперь оно кишит трупоедами. Он не может взять денег с того, у кого самого ни гроша за душой. Лишь спустя три дня Геральт находит торговца Сийура и бегло осматривает его небольшой прилавок с товарами. — Ищешь что-то особенное, ведьмак? Мне как раз завезли свежую партию алкоголя. — Книгу, — ворчит Геральт, отводя взгляд. — Из дома ведьмы. — Со слов трактирщицы. Геральт придерживает язык, лишь бы не сболтнуть лишнего. В доме не было никакой ведьмы. Лишь чародейка и его бард, ставшие, как и всегда, жертвами его неудачных решений. — Да, в том доме были книжки. Говорят, он кишит призраками, — бормочет Сийур, ныряя под прилавок и выуживая оттуда тяжеленную стопку книг в кожаных переплетах. — С недавних пор чужаки то и дело о них спрашивают. Последний покупатель заглядывал без малого две недели назад. Геральт проводит пальцем по корешку каждой книги, пока не натыкается на ту, что ищет. «Новый трактат о просодических средствах в скеллигских эпических балладах, — написано на позолоченной засечке, — со справочным критическим материалом, оценивающим настоящие рукописи». — Не чужак. — Что-что? — Бард из Редании. Не чужак. — Не знаю никаких бардов, милсдарь ведьмак. Мимо проезжал профессор — осмотрел товары, немного посидел и почитал. — Купил что-нибудь? — Обменял три кроличьи шкуры на жимолость и морозник. Геральт кивает, пытаясь натянуть на себя маску равнодушия, хотя скулы сводит, а в висках уже начинает гудеть. — Беру вот эту, — говорит он, засовывая книгу о поэзии под мышку и отсчитывая монеты. — Бывай. — Смотри не намочи страницы, — бросает в ответ торговец, когда Геральт заворачивает к трактиру.

***

Когда Геральт небрежно переворачивает страницы талмуда, оттуда вылетает очередной пергамент, сложенный пополам, а следом за ним — засушенные между листов цветы, жимолость и морозник. От страниц по-прежнему пахнет лавандой и льняным маслом. «Г., я не стану извиняться за то, что, так сказать, оказался у тебя на попечении. Как по мне, пожелай ты, чтобы наши пути разошлись, это уже давно произошло бы. Много лет назад ты меня спас. Теперь я понимаю, ведьмак, к чему тебя обязывает твое восхитительное и незавидное мировоззрение, и уверен, что твой поступок обоснован исключительно им. Ты считаешь, что людям нужен защитник, невзирая на все их попытки избавиться от тебя. Ты — образчик печальной иронии. И всё же спасибо тебе. За Ринду, за то, что открыл мне глаза. Но я не готов тебя простить. Оставлена в Цинтре: книга «Вступительные сцены описания межтекстовой героини, или Анализ таланта: элегия как олицетворение женственности». Вознаграждение: С наилучшими пожеланиями, Юлиан Альфред Панкрац».

***

За два десятилетия их знакомства Геральт не разу не задумывался спросить настоящее имя Лютика. Он в общем-то знает, что любой бард или трубадур берет сценический псевдоним в начале творческого пути, как и то, что Лютик так и не стал магистром свободных искусств за время учебы в Оксенфуртском университете. Сам он так долго был Геральтом из Ривии и так давно пытался разорвать путы судьбы и прошлого, что уже позабыл, насколько насыщенна бывает людская жизнь. Когда они с Лютиком встретились, тому было лишь восемнадцать, но он мастерски владел словом и отличался удивительной стойкостью. Он уже понял, чего хотел от жизни, и твердо намеревался помочь с этим ведьмаку. Лютик всегда подавал себя так, что окружающие оценивали его лишь поверхностно и видели лишь то, что он хотел показать. Подъехав к воротам Цинтры, Геральт спешивается и клятвенно обещает себе перестать оправдываться. — Я не знал, потому что не хотел понимать, — признается он Плотве, проводя по её шкуре скребницей, так удачно оказавшейся в ближайшей таверне. — И до сих пор не хочу. Язык у него без костей. Если он не рассказывал, значит, подобная мелочь и гроша ломаного не стоила. В этот раз Геральт не успевает увернуться и стонет от боли, когда тупые зубы впиваются в давным-давно зарубцевавшийся хрящик уха. — Проклятый шрам. Он спросил, что случилось с моим ухом. А я ответил: злобный дух вселился в мою лошадь и покусал. Злобный дух — твоя покладистая сущность. — Плотва снова вытягивает шею, и Геральт ловко уклоняется. — Знаю-знаю. Ты раздражена. Геральт убирает скребницу и вспоминает о братьях-ведьмаках. Он мимолетно задумывается, чувствуют ли они себя столь одиноко, как и он сейчас, или такова участь лишь тех, кого касается Предназначение. Плотва успокаивается, чувствуя настроение хозяина. — Я тоже раздражен, — признает Геральт и добавляет: — Прости, что не кормлю тебя сахаром. Плотва фыркает. Геральт оставляет её и, падая в кровать, засыпает.

***

Королевская библиотека в Цинтре — безвкусное место, обставленное львами и портретами королевы Калантэ. Калантэ в бою. Калантэ председательствует на суде. Калантэ посвящает в рыцари коленопреклоненного мужчину. Геральт поджимает губы и идет вперед. От тихого перебора струн лютни, доносящегося из одного из закоулков по левую сторону, щемит сердце. У девушки приятный голос, и Геральт узнает одну из песен Лютика — «Сердце девы с лиловыми глазами», которую сам бард коротко называл «Волчья пурга». — Из снов моих с утра бежишь проворно, крыжовник терпкий, сладкая сирень… Геральт старается не думать об этой избитой любовной балладе и притупляет острое томление, грозящее вырваться наружу из глубин души. Он направляется к худощавой библиотекарше, сидящей за отполированным столом. — Я ищу книгу. Женщина в очках с толстыми стеклами приподнимает бровь и указывает в сторону полок, будто бы говоря: «Разуй глаза». — Какую-то конкретную книгу? — равнодушно уточняет она. Геральт хмыкает и наконец произносит, решительно скользя взглядом по резьбе стола: — «Вступительные сцены описания межтекстовой героини». — Зачем это ведьмаку книга Паво? — Для… изучения. Друг попросил. Библиотекарша недовольно хмыкает, но всё равно просит проследовать за ней. Вместе они пересекают три пролета винтовой лестницы и оказываются в южном крыле библиотеки. Библиотекарша останавливается у открытой двери в комнату, заставленную книгами, и поясняет: — Вот труды, посвященные аналитической поэтике. Расположены в алфавитном порядке. Паво стоит на центральном стеллаже. — И после уходит восвояси. Геральт быстро находит нужную книгу, достает её с полки и замирает, когда улавливает тягучий запах лаванды и льняного масла. Он тщательно пролистывает произведение Паво и на этот раз обнаруживает четыре цветка белого мирта, лист от плода балиссы и два кусочка пергамента. Геральт хорошенько их прячет, мчится вниз по лестнице, покидая библиотеку, и возвращается в свою комнату в таверне, где немного безопаснее и гораздо меньше людей. На этот раз пергамента два: по обыкновению, письмо и поэма. Сначала идет письмо. «Геральт, расставание заслуживает песни. По куплету за каждое расставание, и так до тех пор, пока не станешь опасаться, что сочинишь свое величайшее творение уже на смертном одре, после поистине монументального расставания. Я не рискую утверждать, ведьмак, как часто разбивали тебе сердце и как долго ты проживешь, но пытаюсь представить себя на твоем месте и пою о ней. Прощение — всё, что я могу предложить. Надеюсь, этого достаточно. Согласишься ведь, что поэтесса Цираночка замечательно исполняет «Деву с лиловыми глазами»? Будь у меня три желания, я бы хотел, чтобы, во-первых, Вальдо Маркс вконец охрип. Во-вторых, чтобы я находил благодарную публику, куда бы ни шел. А в-третьих, чтобы я узнал тебя настоящего, Геральт из Ривии. Я счел бы это за великую честь. Оставлен в Посаде: черновик «Поэзии барда Лютика». Вознаграждение: листья балиссы, белый мирт и мое сердце. Неизменно с наилучшими пожеланиями, твой Лютик». Геральт безрассудно вцепляется в пергамент, сминая его пальцами. Растущее отчаяние заполняет пустоту, зияющую в груди. Он, будто в бреду, пытается разгладить бумагу — прижимает к письменному столу и снова и снова проводит по ней ребром ладони. Сердце гулко стучит в ушах, отбивая: «Один, один, один…» Пергамент рвется. Глаза щиплет от слез, а с губ срывается не вздох, а всхлип. Геральт дрожит, склонившись над столом. Чернила плывут в двух местах. Он рвет письмо Лютика и трясется, сидя на краю кровати. Утыкается лицом в колени и как никогда хочет глотнуть Белого меда, хоть и противится желанию. Он заслужил эту боль — бегал от Предназначения, отрекся от всего, что связывало его с ним, и отверг единственное, что выбрал сам. Вскоре Геральт узнаёт, что переживает расставания молча.

***

Поэма под названием «Белый мед» напоминает черновик баллады, известной как «Волчья пурга». «Путь пальцем проложи средь сердца ран суровых, Чтоб наши слить пути судьбе наперекор. Открой те раны, вылечи их снова. Пусть сложатся они в песни узор. Из снов моих с утра бежишь далёко, Сребро резко́, ну а сирень сладка. Хочу во сне твой видеть серый локон И злато глаз твоих, что скрыли облака. По следу волка я пойду в метели. И сердце дерзкое настигну поутру. Сквозь гнев и грусть, что камнем затвердели, Я разожгу уста, что мерзнут на ветру. Не знаю, ты ль мое Предназначение Иль страстью я обязан лишь мольбе. Когда в желанье ты облек влечение, Не разлюбил ли сам во вред себе? Ю.А.П., Лютик, Каингорн, 1262».

***

Геральт добирается до Дол Блатанны уже с наступлением осени. С последнего раза Нижний Посад нисколько не изменился. Может, даже меньше людей бормочут себе под нос проклятия. Геральт берет контракт на кладбищенскую бабу, и местный старейшина слишком буквально воспринимает слова из песни «Ведьмаку заплатите». Впрочем, контракт приходится кстати: благодаря нему люди знают, что в городе ведьмак, на которого можно положиться. Когда Геральт спрашивает травницу, где купить книги в Посаде, она услужливо направляет его в лавку к востоку от своей, где как раз продают такие товары. Книготорговец, к своему стыду, признает, что ни разу не слышал о «Поэзии барда Лютика». — Не книга, — настаивает Геральт, — а неопубликованный черновик. Книготорговец уточняет, что всё прекрасно расслышал, но ответ остается неизменным: у него нет ни «Поэзии барда Лютика», ни черновика оного трактата. — Возможно, тебе поможет профессор, — допускает тот. Сердце Геральт пропускает удар. — Профессор? — Из Оксенфурта. Седовласый, весь в шелках. С его слов, преподает песнетворчество. — И где его найти? — В таверне ниже по дороге — там останавливаются трубадуры. «Воробьиное гнездо». Геральт поспешно прощается с книготорговцем и возвращается к Плотве, которая терпеливо ожидает его снаружи. Они отправляются вниз по дороге. Нервно теребя поводья, Геральт держится поближе к кобыле, а та фыркает, будто бы насмехаясь над ним, и раздражает своим непоколебимым спокойствием. — Плотва, — шепчет Геральт, делая последнее признание. — Я не знаю, что делать. — Он столько раз ошибался, что чувствует себя одновременно древним стариком и глупым юнцом. Плотва, в свою очередь, фыркает, вороша ему волосы. В переводе на людской язык — пожимает плечами. Над таверной «Воробьиное гнездо» висит металлический округлый знак в форме певчей птицы. Геральт платит конюху наперед и расчесывает гриву Плотвы, размышляя о последних шести месяцах поисков. Он ревностно взращивал в сердце постоянное чувство одиночества, подобно виверне, что собирает гору безделушек. — Плотва, — напоследок бросает он и вдыхает, утыкаясь лицом в шею кобылы. Успокаивается. Владелица «Воробьиного гнезда» вспоминает Геральта и напевает несколько строк из «Ведьмаку заплатите». Геральт по привычке отвечает усмешкой и спрашивает о профессоре. — Он спускается на обед? — Нет, кушает у себя и заказывает ванную каждые три дня. — Не подскажешь комнату? — Увы. Но он оставил тебе записку. — Она достает клочок пергамента. — Думаю, там ты найдешь ответ. «Г., Второй этаж, третья комната слева. Л». Геральт кивает, покупает кружку эля, опустошает её и просит повторить. Он осушает вторую и бездумно разглядывает письмо Лютика, будто бы ища там скрытое послание. Тщетно. Он не находит скрытого послания даже на дне второй кружки и встает из-за стойки под жалобный скрип стула. Второй этаж, третья комната слева. Деревянная дверь с облупившейся зеленой краской. Геральт стучит. — Да-да, войдите, — доносится рассеянный голос, и сердце Геральта взволнованно трепещет. Когда дверь распахивается, Лютик отрывается от своей писанины и решительно откладывает в сторону перо. Смотрит донельзя ласково и полюбовно, на выдохе произносит: «Геральт» — и протягивает испачканную чернилами руку. Геральт снова позволяет себе короткое мгновение слабости, мгновение осознания. Он падает на колени перед столом и льнет к ладони, что опускается ему на щеку. — Лютик, — с трудом произносит Геральт. Лютик зарывается огрубевшими пальцами в его волосы, массируя ноющие виски и рассеивая сгустившееся напряжение. — Геральт, — уже увереннее повторяет Лютик и наклоняется вперед. Стул скрипит под его весом. — Я хочу… Я хочу, чтобы ты… Наученный годами, Лютик терпеливо ждет. Он нежно скользит ладонями по всему, до чего может дотянуться — лицу, плечам и спине ведьмака. — Ты дрожишь, — бормочет Лютик и снова зовет его по имени. — …узнал меня настоящего, — выпаливает Геральт. — Узнай меня… настоящего. Лютик соскальзывает со стула и крепко обхватывает Геральта руками, от которых так и пахнет лавандой и льняным маслом. Он целует ведьмака в лоб и укладывает его голову себе на плечо. — Милый мой… — Лютик осекается и, по обыкновению, устраивается поудобнее. На этот раз он помогает с этим и ведьмаку — они так и растягиваются на полу, переплетя между собой руки и ноги. — Я сочту это за честь.