Хранители хрустальной хризантемы

Анна паркует велосипед у колоннады, рядом с бьющим фонтаном и золотыми рыбками, конечно, голографическими. Обедать от переживаний хочется больше обычного, и девушка занимает самый скромный столик в углу, где темнее всего, стулья скрипят и шатаются, а официантки бегают мимо и кричат свежими голосами: «Секундочку!» Но не в её случае. Анну, конечно, официантки знают прекрасно, поэтому меню и заказы доставляют мгновенно, хоть и без вдохновения. Одна из них, в форменном розовом, в белых носочках и белом берете, особенно неприязненным взглядом окидывает босоногую посетительницу, странную, словно со старинной открытки: — Вам как обычно? Анна вместо ответа берёт девушку за руку и вкладывает ей в ладонь небольшую сверкающую орхидею — из отцветших, замороженных, сияющих особенной неживой красотой; говорят, цветы эти оттаивают и обретают новую жизнь, если их полюбить; официантка теряется, потому что совершенно неприлично теперь холодно разговаривать с этой странной девушкой, принимает заказ, и Анна делает комплимент её длинным, до лопаток, голубым волосам — оттенка прозрачной воды в солнечный день,— в цвет глаз, в цвет сияющих ламп и передника, в цвет распускающейся сверхновой за иллюминаторами. К вечеру девушки гуляют вместе по корабельному тропическому саду, и официантка Софья, влюблённая в капитана, жалуется на невнимание, пусть даже и дружеское. Девушки съедают одну шоколадку с манго на двоих, и Анна понуро катит на велосипеде к себе в заброшенные каюты, на двести лет назад, думает о хорошенькой этой и ни в чём не повинной Софье, но на душе у неё легче, потому что вместо ссоры получилось приятельски поговорить. Ничего не меняется, думает Анна: двести лет прошло, а девушки всё так же не обращают внимания на тех, кто с ними рядом. Несложно заметить, как мальчишка, готовящий кофе, ухаживает за девочкой-официанткой. Но разве сможет она это заметить? Анна задумчиво потирает пальцами кулон на груди, ставит велосипед у стены в тёмном коридоре и заходит к крошечную комнату с дубовой бочкой. Разогревает воду, долго сидит на низкой скамеечке, раздевшись и рассматривая свои ступни. Комнату заволакивает пар, подошвам тепло, и тело перестаёт быть таким напряжённым. Большими вёдрами девушка наливает кипящую воду в дубовую бочку, насыпает соли и трав и опрокидывает туда бадью с ледяной водой. И забирается внутрь, ступив на скамеечку. Время от времени Анна добавляет горячей воды и пахучих лепестков, пока бёдра изнутри не расслабляются окончательно. Плечи больше не налиты свинцом, пальцы ног наполняются теплом, икры становятся мягкими, и ладони кажутся прозрачными. И спина наконец не ощущает себя деревянной. Девушка чувствует, что целиком состоит из какого-то нового вещества, космически прекрасного. Даже волосы сияют лунным блеском. Рассветов и закатов очень не хватает. Шума трамваев и городского гула, поздних электричек, задумчивых сверчков, запаха дубовых листьев в жару. Люди вокруг хорошие, там, за дверью в будущее, но как же не хватает её Кристины и Артура, с которыми так приятно было бродить по вечернему городу после уроков и курсов. Все рассветы и закаты нынешние — древнекитайский в горах, греческий на островах, алтайский в начале двадцать второго века — не её, ей не принадлежат, — как взять попользоваться и тут же вернуть на место; как полистать антологию с глянцевыми страницами, с чёрно-белыми трогательными фото, но поставить на полку, не купить, не украсть даже… Пения птиц не хватает, мокрого песка, вязкой глины под ногами, ила, в который погружаешься пальцами, пахучей воды из пруда, чтобы на всё лето, разморённой солнцем, и чтобы в старой футболке вместо платья, потому что не так жалко залезть в воду. Все эти рассветы и закаты, когда она проникает на сто лет вперёд или назад, на разные планеты, всё равно чужие и мимолётные. Да и энергозатратно. После этого она двое-трое суток приходит в себя. С сожалением выбравшись из бочки и окатив себя несколькими ковшами ледяной воды, девушка закутывается в мохнатое полотенце с кошачьей мордочкой и идёт к себе в каюту, оставляя по всему коридору мокрые следы. Не хватает прикосновений, объятий, неловких поцелуев с Артуром, тех, ещё школьных, и щекотного массажа, что делала Кристи её ступням, когда Анна без сил лежала в траве после похода, скинув ботинки. Она смущалась: пальцы Кристи находили самые нежные точки на её подошвах и щиколотках. Поцелуи капитана такие тёплые, но такие далёкие. Она девушка из прошлого, необычная и романтичная, он мужчина из будущего, и двести лет слишком сильно ощущаются в обычном разговоре, — не целоваться же всё время. Прикосновение тёплого шершавого затуманенного стекла к босым подошвам такое приятное, но почему это не сравнится с липким линолеумом или старыми нагретыми выщербленными и скрипучими досками в прихожей? Валяться на веранде на ворохе одеял рядом с Крис, головой на животе у подруги или на её тёплых коленях, читать вслух, хрустеть ворованными яблоками,— так повелось, девочки дружили с младших классов, когда одна важно представилась: «Анна», и больше себя никак не позволяла звать, а Кристина, растрёпанная, огненно-веснушчатая, ирландская ведьмочка, даже метлу и чёрного кота себе раздобыла. Анна укладывается спать — в свою просторную картонную коробку посреди каюты, куда она постелила несколько стёганых одеял; забирается под пледы, не глядя выставив за борт непослушный росток шагающего цветка, и уютно устраивается между подушками. Только блуждающая оранжерея немного примиряет девушку с действительностью. Иногда Анна играет в шахматы сама с собой, если не может уснуть. Шахматной доски нет, и она представляет партию в голове, стараясь не забыть расстановку фигур — свою и соперницы. Обычно она засыпает на середине партии. Просыпается скоро — много спать не получается; находит между одеялами маленький музыкальный инструмент, похожий на гитару неправильной формы, и тихо перебирает струны сама для себя, вытянув ноги на бортик коробки. Она вспоминает, как однажды сидела на парапете с Кристиной и ещё одной подругой, Мари, и играла на укулеле, на ходу придумывая слова песни. Солнце светило вовсю, тонкие платья липли к телу, сидеть на каменном парапете было жёстко, и металлические перекладины впивались в пятки. Но было весело, когда Мари украдкой совала ей откусить клубничное мороженое и тут же вытирала платком её перепачканный подбородок, а Кристи следила, чтобы никто не украл их шлёпанцы, и вокруг шумела набережная, гудел теплоход, а блики навевали гипнотический сон. И вечером, зажав маленькую гитарку под мышкой, она выходила босиком из автобуса, летняя и радостная, увидела восхищённый взгляд мальчишки и улыбнулась ему. Анна вдыхает полной грудью и продолжает перебирать струны, лёжа в своей коробке, и щурится от неожиданных лучей — опять какой-нибудь взрыв сверхновой, обычное дело в этих краях. Иллюминатор в её каюте во всю стену. Когда звездолёт пролетает какую-то планету или огромное солнце, девушка раскладывает пледы рядом с иллюминатором и сидит возле него, наслаждаясь зрелищем до дрожи в ногах, до ледяных ладоней, потому что страшно, но красиво, и ни одного звука не долетает. И играет на каком-нибудь из тех инструментов, что отыскала в кладовых — как будто кто-то собирал коллекцию, да и забросил всё это. Вещей, и обыденных, и самых необычных,— домашней утвари, посуды и одежды в заброшенных каютах Анна нашла множество, и первое время развлекалась, танцуя в золотистом саронге, обнажённая по пояс, или наряжаясь в ковбоя — нашёлся костюм середины девятнадцатого века. Были и наряды с других планет. Но длинная юбка и воздушная блузка с Земли были самыми родными, самыми удобными, хоть и навевали воспоминания. Девушка устраивала прачечный день и, сидя на коленях в набедренной повязке и ожерелье из мыльной пены, рядом с деревянной ванночкой, тонула в клубах пара и стирала всё, что носила или собиралась. Пена и потоки воды лились через край, Анна шлёпала босиком по дощатому настилу, залитому тёплыми лужами, развешивала бельё, ловила огромные мыльные пузыри ладонями и включала альпийское кондиционирование. Так можно было представить, что она во дворе своего дома в пригороде, хотя во дворе, конечно, девушка бы что-то надела. Отыскав радиопомощницу, тонкое и стройное приспособление, она включает себе звук птиц и тёплого ветра, но, послушав минуту, выключает. Лучше уж музыку слушать, чем дразнить себя. Едва поступив в университет, летом они вместе с Крис укатили на море, на побережье сбросили майки и, подставив грудь и плечи солнцу и свежему ветру, замирали от переполняющих ощущений. Сколько ни записывай шум волн или дождя, это не сравнится с настоящим, от которого на душе мир и покой, и от которого всегда хочется чего-то необъяснимого. Чтобы занимать себя, Анна исследует корабль. На нём сотня этажей, не меньше. Или палуб, или ярусов, никто не признается, как их правильно назвать. Находит даже скелет динозавра в огромном песчаном зале — не думала, что можно забраться настолько глубоко в прошлое. Садится на корточки, гладит огромную голову. Пока он не раскрывает пасть. Едва приходит в себя от потрясения, и лишь потом понимает, что это робот, который в своё время помогал строить египетские пирамиды и колоссальные статуи. Иногда девушка наведывается на склады, чтобы запастись провизией, хотя иногда приятнее перекусить в корабельных кафе через двести лет или в какой-нибудь харчевне двести лет назад, где хозяева поражаются чистой её коже, кормят от души и ведут долгие задушевные вечерние беседы, втайне считая её ведьмочкой. В первое время за дверью в прошлое она заимствовала хлеб, сыр, ветчину и вино из полюбившейся лавки, но понимала, что долго на такой диете не продержится. Анна была в панике в самые первые часы, когда осознала, что она в космосе, а когда вернётся, неясно: девушка бегала, больно сбивая пальцы ног о пороги кают, искала хоть кого-нибудь, потом искала еду, чтобы было чуть меньше поводов лить слёзы, сидя в уголке и уткнувшись в коленки. Она нашла какую-то инопланетную еду в пластинках, и только спустя недели разобрала, что это была прессованная морская капуста. Сейчас с продуктами нет проблем, и по утрам, выбравшись из коробки и поддавшись вдохновению, девушка готовит на несколько дней вперёд лазанью, лагманы и лаймовые пироги, сверяясь с очередным томом кулинарной энциклопедии, пухлой книги, слишком приятно пахнущей. Вне времени и пространства жить необычно. Со временем девушка привыкает, а когда становится совсем грустно, идёт в свою оранжерею, где ждут её растения с листьями сотен оттенков зелёного. С астероидом получилось странно. Капитан направил снаряд так, что двести лет назад астероид изменил траекторию движения и улетел куда-то за пределы видимости, в неведомые дали. Надо будет попросить Энни рассчитать его время прибытия в будущем. И отправить ей ещё каких-нибудь необычных игрушек и вкусностей с курьером, благо, есть знакомый. Ведь не может же быть, что опасное приключение толком ничем и не закончилось? И не просто странно получилось, а глупо. Капитан отправился за шампанским и редкими сырами с паштетами, и Анна, предчувствуя что-то излишне романтичное, похолодела ладошками и сердцем и малодушно улизнула к себе в прошлое, предварительно сообщив Софье, что вряд ли теперь появится в этих широтах. Глаза Софьи подозрительно заблестели, поэтому Анна оседлала велосипед и скрылась, чтобы ничего не объяснять, и тут же направилась в оранжерею — как обычно, куда сердце прикажет, потому что своё решение нужно было пережить и немного выплакать. И она сидит, прислонившись спиной в обширному цветочному горшку, и листья цветка участливо склоняются и касаются её влажных щёк. За огромным стеклянным куполом равнодушные звёзды. Растения беспокоятся. Те, что умеют выползать из своих кадок, облепляют ноги девушки, дотягиваются до её ладоней и щёк, прижимаются, тихо поскрипывают и шелестят что-то умиротворяющее. Другие шумят, как под ветром, роняют тяжёлые хрустальные капли. Дышать становится легче. Анна поднимается на ноги, мягко отстраняя побеги и листья, и идёт дальше, туда, где никого нет, тихо ступая по внутренней стороне огромной полусферы. Под ногами бесконечность, и перед глазами бесконечность, и над головой бесконечность. За спиной преданные ей цветы. И капитан, который ещё не родился. И друг Леонардо, с которым она часто болтает за бокалом вина, но которого уже давно нет. Грудь переполняет странное ощущение: она наполнена слезами и светом одновременно. Шелест листвы за плечами слышен едва-едва, но цветы чуткие, ощущают настроение девушки слишком сильно, чтобы мешать ей, хоть и колышутся жалобно, не в состоянии помочь или утешить. А девушке хочется расколоть это чёртово стекло и одновременно свернуться калачиком где-то посреди растений. Она вздыхает и выбирает второе, тем более первое ей не под силу. Она подозревает, что и прямое попадание метеорита не справилось бы со стеклянным куполом. Правда, надолго её не хватает лежать и горевать, и Анна снова бродит, рассматривая бесконечное пространство с разноцветными завихрениями и туманностями. Раздаётся тихий приятный звон, и девушка мельком смотрит на браслет — в голове возникают слова: «Сделай фото из космоса? Хочу необычную аватарку». Анна с улыбкой наклоняется и фотографирует свои босые ноги на фоне огромной пустоты, нереальных звёзд и мерцающих скоплений. Энни оценит. Браслет — тоже подарок капитана, и сначала девушка отказывалась, пока он не сказал, что это не украшение, а средство связи, фотокамера, термометр и ещё бог весть что. Если бы не браслет, вероятно, Энни и не нашла бы её — чистая случайность. Жалко, что сейчас нельзя поговорить с Анечкой, думает она: у этой юной девушки очень приятный голос, как нежный колокольчик, это очень успокаивает. Зато переписываются они ночи напролёт. Анечка напоминает ей Кристину — такая же беззаботная. …Анна просыпается ясным сентябрьским утром на тёплой постели. Окно приоткрыто, и одеяло сбито набок, прикрывает лишь одну ногу, поэтому по телу скользит свежий воздух. Девушка потягивается. Волосы влажные, и она заправляет их за уши. Ветер из окна приятный, приносит едва уловимые запахи свежего асфальта и хлеба. Пекарня в соседнем доме. Анне нравится просыпаться под шум города, невнятный и мерный с её девятого этажа. Шум разбавляется звонками трамваев и голосами утренних спорщиц-соседок. Их пререкания всегда смешат. Но сейчас голосов не слышно — только шум листвы высоких деревьев и гул машин. Это умиротворяет. Девушка проводит ладонью по груди, животу и бёдрам, потягивается и прикрывает глаза. На лестнице этажом ниже шаги — чьи-то торопливые каблучки, а потом снова всё смолкает. Анна окончательно избавляется от одеяла, покачивает коленкой и раздумывает, вставать и идти в душ или позволить себе ещё немного полежать. Где-то под подушкой блокнот с эскизами; она не глядя достаёт его и переворачивает бледно-жёлтые странички с рисунками одну за другой. Потом достаёт из-за корешка карандаш и задумчиво покусывает кончик. Переворачивается на живот, делает набросок и тихонько болтает ногами. Ощущение свежего воздуха на обнажённых ступнях так ещё приятнее. Девушка сдерживает улыбку, разглядывая новый рисунок: птица с гитарой получилась до ужаса деловитой, в кожаной куртке и в очках с хипстерской оправой. Захлопнув блокнот, Анна не глядя дотягивается до книжки, что лежит рядом с кроватью. Читала вечером, пока не сморил сон. Закладок нет: девушка всегда помнит, на какой странице остановилась, и всегда открывает нужную сразу. История интересная, но от неё в груди что-то щемящее, поэтому Анна закладывает пальцем страницу, снова переворачивается на спину, лежит и задумчиво глядит в окно. У неё возникает мысль искупаться, надеть лёгкое платье и отправиться гулять с мокрыми волосами. — Так. Хватит валяться,— говорит она вслух, спрыгивает с постели, мимолётно улыбается цветку на маленькой тумбочке и, бросив книжку с синей обложкой, подбегает к окну. Но вместо высоких шумящих деревьев за стеклом непроглядный туман, у девушки кружится голова, и она просыпается. Полумрак и редкие звёзды. Анна понимает, что заснула, свернувшись калачиком между горшков с цветами. Такие сны она видит довольно часто. Девушка поднимается, встряхивает волосами и осторожно отодвигает большие листья, которыми цветы укрыли её ноги. Кто-то из особенно чутких растений принёс ей музыкальный инструмент, похожий на неправильную маленькую гитару. Чтобы не расстраиваться, девушка настраивает инструмент. «Жизнь — лишь сон, увиденный во сне». Ей приходят в голову эти слова и, как ни странно, они немного успокаивают торопливо бьющееся сердце. Эти сны поселяют грусть в её сердце. Правда, только что приснившийся вызывает лёгкую улыбку: в книжке, что Анна читала в постели, девушка точно так же лежала на кровати и читала. «Вздремни, и пусть тебе приснится сон, как ты спишь и видишь, как во сне тебе снится, что ты заснула...» На корабле почти нет книг. Сколько она ни искала, удалось найти только пару: учебник латинского языка и «Путешествия Гулливера». Обе она прочитала уже бессчётное количество раз. Учебник латинского пахнет домашним и уютным, как будто занимались с ним на кухне или в тесной кладовке. Капитан читать не любит, поэтому у него книг не водится. Ещё несколько тоненьких книг удалось стащить у пассажиров. Но читать романы из будущего скучнее, чем таблицы квадратных корней, потому что масса непонятных отсылок к событиям, которые ещё не произошли, и вещам, которые ещё не изобрели. Пришлось тайком вернуть томики владельцам. За дверью в прошлое на распродаже Анна скупила весь книжный развал у безвестной бабушки на базаре. Бабушка на радостях угостила девушку кислыми яблоками и конфетами стеклянной консистенции. Конфеты лежат в уголке, там, где у Анны целый музей бесполезных вещей из прошлого и будущего, а книги все перечитаны. В этом же музее её рисунки-комиксы: акварельная рыжеволосая смешливая девушка, летняя и веснушчатая. Анна назвала её Кирой и придумывает про неё истории, акварелью и карандашами. Сначала школьные, но потом Кире требуется близкая подруга, и Анна придумывает ей соседку-разгильдяйку, девушку, увлечённую компьютерными играми и совершенно не заботящуюся о внешнем виде.