Следы на берегу

Ген усыпает дорогу цветами, исчезая в тени, лишь рукавом махнув на прощанье. Он знает — надо будет, значит найдет. Не так-то сложно из сотни следов отследить особые, поверхностные и ветренные; выложенные лепестками обещания; кровь, срывающаяся с кончиков пальцев и дробящая то ли гранит, то ли — кости. Паслен черный кричит — лжец. Асагири Ген верит в язык цветов. Асагири Ген не верит самому себе. Где-то внутри может и теплится надежда искрой на острие лучины, но — жертва ветров северных. Одного порыва хватит, чтобы задуть, и в сущности, Ген сам себя ими окружил. Снегами цвета бесчувствия и безразличия; метелями воющими собаками битыми, скулеж облаков грозовых; лед, сковывающий и вскрывающий замерзшую кожу. Раньше — слишком много обжигался. Зима лишь защитный механизм. Театр одного актера. — Знаешь, не обязательно строить из себя непонятно кого, — он уводит пряди с лица за ухо и пожимает плечами. Привычный мир рушится. Его глаза цвета семян граната режут самым острым лезвием, одежду стаскивают — и в этом нет интимности. Вскрытие, препарирование как зверька необычного, крысы с пневманическими легкими, лопнувшими капиллярами — запачкал все вокруг; одежду в стирку, душу тоже. — Это не так просто, знаешь ли, Сенку, — он прячет треморные руки, пальцы дрожащие в рукавах кимоно и отводит взгляд, упираясь в их же отражения на стенках стеклянных сосудов. Формалин. Бассейн для чувств Гена, искренности его нелепой и попыток быть. Просто быть, банально существовать, возможно — капельку нужным себя ощущать. Неважно, кем и как. Но наверное, быть Сенку важным — приятным. Вот только ты, Ген, не научное открытие и не ученый, ты: растоптанное никто потерянное в нелепом нигде. Паслен из души твоей прорастает, опутав легкие корнями душными, горло плодами черными забивая, рвать кровью с лепестками белоснежными вынуждает. — Не знаю. В таких вещах я не особо понимаю. Но мне кажется, что хуже не будет, если перестанешь притворяться. Ген горько усмехается, стирая кровь из уголка рта. — Перекрестись. — Что? — Ничего. Опирается на дерево, корой скребя кожу шеи, и прячется во тьме от луны любопытной, выдыхая паром теплый воздух. Внутри — пожары. Гектарами сгорают леса тропические и иссыхают поля; вместо морей тонны соли, и еще немного — она разъест его плоть хуже серной кислоты, оставив от себя лишь легкий запах океана далекого да шалфея дикого. Следы на пляже, заросшем бурьяном — они выдают с головой. Сенку находит его так легко, будто всю дорогу шел чуть позади, то и дело хватая за кимоно и прося остановиться. Если бы — Ген был счастлив. Обернулся бы и пообещал спокойнее идти, подождать и дать отдышаться, поддержать и позволить опереться на себя. Плевать на раны незажившие и стопы в кровь стертые. На себя — всегда плевать. — Да ты бегун каких поискать, — тяжело выдыхает и складывается вдвое, руками упираясь в свои острые коленки; пряди спадают на лицо, пряча глаза, но Ген и так знает, что найдет в них такое чужое Сенку непонимание. Он знает, как отвратителен этими чувствами своими, эмоциями кукольными и навязанными, словами — непременно правильными. Но стоило один раз дать осечку, как все покатилось в жерло вулкана, рассыпаясь в пеплом в жадных лавовых лужах и огненных водопадах. Да сколько же можно — обжигаться? Об тебя, Сенку. Или очередного тебе подобного. Такие как ты любить априори не умеют. Им отвратительны драмы и комедии, и в конце-концов все упирается в сухой прагматизм — лишенный милосердия. — Опять все за меня решил, а спросить забыл? — и кажется, он немного злится. — Такой уж я, — кашель пасленом. Лжец. — Врешь. — Вру. Сенку выпрямляется, и в лунном свете его силуэт кажется еще внушительнее и прекраснее. Блеск гранатовый по радужке глаза; губы искусанные нервно, хотя казалось — он и не знает, каково это. Красивый. До безумия красивый в своей угловатости и прямоте, в своих будто из мрамора выточенных чертах, обведенных угольным карандашом. Такой он, Сенку. Человек-искусство. Вокруг него заграждения из шелковых лент, чтобы никто подойти не мог и коснуться лица искусства, щек в шрамах или — губ губами. Сглатывая нервно, Ген хочет дать себе пощечину. Вместо этого — к Сенку рукой. Тянется иррационально, пока терновый венец отвращения к себе сдавливает голову, украшая кровавой фатой. Касается пальцами скулы этой, ведет до виска и испуганно — руку в сторону. Дрожь пробирает. Сенку — взгляд в глаза. Не прочитать под светом луны, о чем думает; единственный, наверное, кто искреннен до боли, но никогда не поймешь что там в глубине души; хоть на картах гадай — не тому Ген учился. Сенку — непредсказуемость. Перехватывает руку и возвращает на место, сам ведет пальцами чужими, треморными, от скулы по щеке и к губам. Гену трудно дышать. Губ чужих касается пальцами или губы чужие пальцы его целуют? От ухоженных ногтей внутрь до ладони, щекотно и странно, и где-то в животе что-то в клубок тугой сворачивается. Сенку целует запястье тонкое, ведет прямо по венам и убирает рукав, оставляя влажную прохладную дорожку. Будто этого и ждали пожары, стихая изнутри и лишь сажей пачкая ребра, позвонки. — Я не ответил тогда ничего, — не поднимая головы, — потому что ты слишком неожиданно рассказал. Но не всегда молчание значит больше чем отсутствие слов. Иногда нужно просто подождать, — в его голосе проскакивает улыбка. — Почему ты такой нетерпеливый? — Так что мне делать? Хочется — плакать. — Подождать, — повторы. Наконец Сенку снова смотрит ему в глаза; пробирает до мурашек как воспоминание губ его на коже. — Подождать, когда я найду слова. Гену не нужны слова. Признание его — нелепое и сумбурное — было нуждой. Хотелось просто, чтобы Сенку, добрый слишком и хороший, знал. Верилось, что поймет. Не верилось, что примет. Ответит? Ни за что. Мерзкие чувства от самого прокаженного лжеца. — Но я точно могу тебе обещать, что больше не оставлю тебя одного. И из всех мишеней он попадает в самую чувствительную; болезненность; Гена рвет на части от увядающего паслена и иссохших плодов. — Ничего больше мне и не надо. — Опять врешь. — Возможно. Его обнимают — неловко. Неумело и нелепо, но Ген чувствует тепло; Ген чувствует скользящие от плечей до спины руки, дыхание жаркое Сенку, его улыбку всем своим ликующим существом чувствует — на всех уровнях. — Я просто хочу знать, что нужен тебе. — Ты нужен мне, Ген. Надеюсь, ты поймешь это. Да. Он тоже надеется. И лишь потому готов ждать.