Когда опадут листья

      

Мы оба жуткие эгоисты.

      Я ворочаюсь под одеялом пол ночи, отчаянно отключая мозг на несколько часов, но почему-то ничего не происходит. Мне нужен мнимый, почти невесомый сон – единственное мое спасение. Или слабость. Я еще не определилась. Может, сегодня виновата яркая луна на небе. Кто-то из девочек оставили окна не задернутыми. Мне впервые хочется возмутиться, но сейчас ночь, все спят, а утром мой запал обрушится. Добивать нестойкие колонны своей жизни не приносит удовольствие, только размытые мазки на моем мировоззрении.       Иллюзия гармонии бежит впереди, подтверждая мои опасения. Она самым невежественным образом пытается убедить меня, что проблемы нет, а я всего лишь глупышка с безликими чувствами. И нет ничего страшнее, наверное, думать, что это истинная правда. Правда, которую хочется порубить лезвием кинжала, расщепить смертоносным ядом, утопить в падине океана, а потом с печалью и диким криком осознать, что ничего не изменилось, она все еще держится на плову. И я уже не уверена, что мой корабль не потонет в шторм и выстоит в штиль.       До этого меня спасали только сны.       Я бы сошла с ума, не будь глубокого погружения в сон. Только ночью можно расслабиться и на кончиках пальцев ощутить желанную прохладу, а не пепелище на руинах своего сознания. За каждым мимолетным вздохом обязательно следует грубое, безразмерно тяжелое молчание. Оно убивает колючими иголками, расставленными по всему телу, развешивает на стенах револьверы, играя со мной в русскую рулетку. Только в глубокой забывчивости, когда даже пелена сна расплавляется от жары и исчезает, оставляя за собой длинную тропу тьмы, мне легче. Именно эта тьма необходима мне, чтобы не сойти с ума. После дикого сна, пугающего меня до нервной дрожи при воспоминании, легкая нить тьмы позволяет держать равновесие и слепо опираться на границы, чтобы знать, что опора в моих ладонях. Но на утро тьма растворяется, ладони потеют и я уже не помню, как чувствовала уверенность в себе и в завтрашнем дне.       Каждая минута превращается в бесконечность и крутится вокруг, погружая меня в анабиоз. Надежда, что настанут благоприятные условия, и я очнусь от него настолько мала, что вызывает удушение в горле. Я не знаю, когда начались панические атаки. В один момент во мне что-то вспыхнуло, а потом погасло, что-то потушило пламя. Ком в горле дергается, жжение никуда не уходит, а только мчит со скоростью света, убивая меня изнутри.       Мне нужно уснуть.       Но сон не приходит, на его месте появляются самоуничтожающие мысли. Если бы мне предложили рассказать свои мысли, не знаю, кто бы раньше сошел с ума: я или слушатель, потому что я больше не смогу выдержать их и пройти этот круг снова. Никто не сможет. Сколько бы Альбус не просил рассказать все ему, у меня бы не получилось. Он не заслуживает проносить через себя те чувства, которые держатся на шаткой ступеньки во мне. Стоит погрузиться однажды в омут неправильных, отчужденных чувств, как они начинают биться сильной струей в разные стороны, куда бы ты не пошла. И совсем не важно, что это не твои чувства. Но они такие яркие, опасные, вертящиеся в воздухе, как снежинки или опавшие листья, что у тебя вызывают смешанные эмоции. Вот листик крутится и падает на землю, и ты понимаешь, что начинается новая пора, а ты все еще живёшь в ее предыстории. Так и носишься между двумя мирами и не можешь определиться, где тебе место.       Наверное, для меня нет места нигде.       У меня не получается дышать спокойно, ходить так, будто ничего не произошло. Башня, которую я выстраивала несколько лет для своей уверенности, начала обваливаться с самого фундамента. И я предпочитаю не вспоминать, что этому способствовало, но как назло это бегает перед глазами, мельтешит поблизости.       Труднее всего встать утром и собраться на завтрак. Есть два состояния: перед сном и после. Оба сложные, вызывающие у меня вечные сомнения и дрожь в руках. Я бы и хотела не чувствовать это, но избавиться не получается. А может, я и не хочу подавлять их. Может, я мазохистка? Это многое могло бы объяснить.       Я почти не замечаю, как темное небо с луной сменяется розоватым рассветом. Как шторы взлетают вверх от ветра, когда Стела открывает окна, как девчонки бегают по спальне, как утро субботы превращается в обычное утро. Организм без сна не хочет вставать и идти, и мне честно хочется принять его вызов и пролежать весь день в кровати.       – Роза, – размытое лицо Браун я узнаю только благодаря ее звонкому голосу. Кажется, в моей бессоннице сегодня виноват не задернутый полог. Она что-то спрашивает, но я почти не слышу – слова проходят сквозь спутанным клубком нитей.       – В десять, – на автомате говорю я и переворачиваюсь на другой бок.       – Хорошо, спасибо, – девушка отходит от моей кровати, но я все еще слышу ее голос. Слишком громко. Невыносимо громко. – Значит, после завтрака пойдем в Хогсмид! Кэтти, одолжишь мне свою сумочку? Ту, с массивной цепочкой. Да, ее!       Я тяжело вдыхаю и закрываю уши руками. Но это не спасает. Вопрос Стелы доходит до меня только сейчас, и я почти подскакиваю. Пролежать в кровати весь день не получится. Завтрак, Хогсмид, Невилл. Мерлина ради!       И как только клубок нитей потихоньку распутывается, связывается в ровный шарф воспоминаний, я замираю со стеклянным взглядом.       Лицо начинает наливаться предательскими розовыми пятнами, когда я позволяю воспоминаниям вчерашнего вечера достучаться до меня. В животе закручивается гигантский змей, ползущий до горла и обратно. Становится снова не чем дышать. Я смотрю на все через призму. Словно калейдоскоп, вечер несется перед глазами, выстраивается в разные фигуры и вновь теряется. Я хочу спрятаться под одеяло. Не представляю, как выйти из спальни, спуститься в Большой зал и не почувствовать сотни заинтересованных взглядов на себе. Но в тоже время, если не выйду, то вопросов будет намного больше. И как так могло получиться, что я сама… поцеловала Скорпиуса Малфоя? Это было во сне или на Яву?       Кровать неприятно проседает от прыжка кота: Мастер бесцеремонно ласкается о мое бедро и мурчит. Я дура, неразумная, глупая и совершенно бесчестная дура. Я соскакиваю с места так быстро, что Мастер зло рычит, а девочки испуганно провожают меня до ванной комнаты. Закрыв дверь, я опираюсь руками о раковину и смотрю в зеркало. Это странно. Испытывать смесь непонятных чувств. Что мной двигало? Желание сделать больно не только себе, или действительно мое влечение? Разум упорно отказывается погружаться в мои чувства, которых, я была в этом уверена, что нет. А вот они, двигают мной, а я даже не пытаюсь контролировать. Хотя, о чем же я говорю, если я ни чего не чувствовала на протяжение пятнадцати лет? И как объяснить вчерашний поступок не представляю!       Во мне нет чувств! И когда они пробуждаются, бушуют и льются во все щели моей жизни, это сбивает меня с ног, затмевает холодный разум. Возможно, нужно открывать их и проживать, но с ними сложно. Все должно быть постепенно, а не отправлять в нокаут под видом хорошего поступка в одно мгновение.       А что думает Скорпиус? Как мне теперь реагировать на него? Также, как и на Джеймса?       Почему же все так запутано? Вопросы вечно без ответа.       Почему я не могу жить спокойно, почему всем что-то от меня надо. Неужели у меня не будет обычной жизни, как раньше. Я не знаю, что думать. Что делать. Меня окружает сплошная стена воды: она закладывает уши и продолжает топить меня. Я даже перестала бороться с ней, потому что каждый мой рывок кому-то причиняет боль. А боль – то, что я не могу перенести. Она разрывает меня внутри, и я бы не хотела, чтобы кто-то еще подвергся ей.

***

      На завтрак я спускаюсь вместе с девочками, однако сажусь подальше от них. Большой зал больше ничем не напоминает вчерашнее торжество, но мысли с трудом фокусируются на овсянке. Я добавляю в кашу орехи, поливаю все медом, но даже сладкий привкус не может преодолеть ту горечь, которую я испытываю, когда за стол Гриффиндор садится Джеймс. Он не подает вида, что заметил меня. Он вообще делает вид, что ничего не было. Знает ли он, что его молчание убивает и меня? Джеймс не пытается объяснить мне хоть что-то, мне приходится думать самой. Никто не хочет брать такую ответственность на себя.       Я не знаю!       Не знаю, как мне быть!       Его поступок не укладывается у меня в голове. Я не понимаю, как так получилось, что двигала Джеймсом в тот вечер. Но прекрасно осознаю, что и ему плохо от этого. И порой я начинаю сомневаться, кто из нас двоих больший эгоист. Кто причиняет больше боли? Разве разумно то, что именно на меня он решил положить ответственность; зачем он это сделал, зная, что я буду страдать?       Я давлю в себе зарождающуюся панику, чтобы не привлекать к себе внимание. Вчера было проще убедить Ала, что мне просто тяжело дышать от духоты в зале. Но это не правда. Вчера я снова напоролась на Джеймса, и во мне словно что-то звякнуло, упало и затаилось. Я не могу смотреть на него и делать вид, что все хорошо. Меня душит недосказанность и страх, что об этом кто-то может прознать. И мне даже не хватает смелости дать четкое определение тому, что произошло между нами с Джеймсом. Это значит, что я даже не могу быть уверена в том, что не ошибаюсь. Мне легко можно было найти оправдания и списать все на алкоголь, но предательский разум с нечеловеческим рвением подсовывает каждую секунду с ним. И я понимаю, что его… чувства не взялись из пустоты. Они росли, увеличивались и жили вместе с Джеймсом долгое время, а теперь он рассказал о них мне. И мне честно хочется, чтобы я просто не так поняла их.       Откуда они взялись и есть ли в них моя вина? Где же я оступилась? Оказывается, лестница в мое сердце на деле очень шаткая, почти сгнившая, а не прочная, как я думала.       – Доброе утро! – бодрый голос Альбуса вырывает меня из череды воспоминаний. – Все хорошо?       Забота Ала навсегда будет для меня тихой гаванью, к которой я буду причаливать и слушать мерное бултыхание волн, а он будет меня успокаивать. Хорошо, что есть вещи, которые не меняются не смотря ни на что. Может когда-нибудь я расскажу ему правду, но не сейчас, когда не знаю сама, что происходит, есть ли этому разумное объяснение и может ли быть это на самом деле.       – Да, – ровно отвечаю я, позволяя скосить глаза вправо. Джеймс по-прежнему не смотрит в мою сторону. Плита горести вновь наваливается на мои плечи. – А у тебя?       – Все хорошо, – Альбус кусает зеленое яблоко и, поморщившись, спрашивает: – Как ты провела вчерашний вечер? Ты не вернулась в Большой зал.       Мне снова кажется, что он знает больше, чем говорит, но я отметаю эту мысль от себя. Если бы Ал знал, он бы не стал водить меня за нос. И нет, я совсем не хочу думать, что в данном случае за нос вожу его как раз я.       – Я… Провела вечер, как и сказала, гуляя по коридорам, – медленно отвечаю я, почти не лукавя.       Не знаю, как отреагирует Альбус, если я расскажу ему о случившемся. Но с другой стороны, рассказать о поцелуи со Скорпиусом гораздо проще, чем о том же с Джеймсом. Но сначала нужно разобраться в этом лично. Вот такая ирония: девчонка, которую вечно ставят в пример, оказалась глупой.       – Ты идешь в Хогсмид? – я пытаюсь скрыть во взгляде грусть и некую запуганность.       Альбус без видимых эмоций пожимает плечами.       – Может, пойдем вместе? – предлагаю я.       – Можно. Мне как раз нужно купить перья, – Ал хмурится и показывает рукой с яблоком в сторону. – Это, кажется, к тебе.       Проследив за его рукой, я вижу небольшого сычика с бурым опереньем. Он опустился на обеденный стол с посылкой в приятно розовой обертке, и теперь активно клевал предложенные Алом хлопья. Я с неким трепетом подтягиваю к себе посылку, замечая бирку со своим именем. Альбус, поглощенный заботой о посыльном, едва бросает взгляды на коробочку, когда я ее открываю. Легкая улыбка слетает с моих губ. Лавандовые пирожные, украшенные засахаренными фиалками, стоят в ряд, а между ними притаились небольшие конфеты с пряным миндалем и мятой. За одной из пирожных виднеется маленький уголок, я тяну за него, и в моей руке оказывается кремовая карточка. Буквы с завитушками бегут, складываясь в романтичное послание: «С нетерпением жду встречи с тобой! С. Г. М.».       Я складываю записку пополам, едва удерживаясь, чтобы не обернуться к столу Слизерин. Сердце прерывисто стучит, а глаза застилает белая пелена, по которой бегут разноцветные звездочки. И я не могу сказать, откуда же они появились. Я не испытывала никогда даже близко похожего, а еще полчаса назад была уверена, что вчера – это не более, чем обычное недоразумение. А как теперь реагировать на него, если мое сердце непонятно стучит? Это что-то значит или нет?       – Роза, от кого посылка? – я поднимаю глаза на Альбуса. Он тактично не обращает внимания, как я складываю записку и убираю ее в коробку со сладостями.       – От папы, – стойко, как ни в чем не бывало, признаю я. Не думаю, что Ал мне верит, но больше не задает вопросов.

***

      За осенней бахромой листьев скрываются первые коттеджи на окраине Хогсмида, солнечные лучи распыляются по всей деревушки и бегают меж деревьев. На черепичных крышах многих домов сидят совы разных расцветок; на сырых дорожках после непродолжительного дождя лежат тропы желтых листьев. Альбус тихо рассказывает о своих планах на выходные, а впереди нас шествуют семикурсники. Я вдыхаю прохладный воздух и бегло просматриваю тех, кто идет впереди. К счастью, там нет Джеймса.       В Магазине перьев Писарро сегодня мало посетителей, поэтому мы с Алом долго ходим между стеллажей с перьями и новыми чернильницами. Перламутровое перо размером с павлиное плавно выписывает буквы на куске пергамента, а серебристые гусиные перья танцуют по кругу.       – Можно зачаровать перья на экзамен, чтобы они устроили переполох? – с блеском в глазах спрашивает Ал.       Я закатываю глаза.       – Так не сработает, – рушу его мечты я. – На экзамене особые перья.       – Не будь такой скучной, Роза. Все можно обойти.       Можно, если захотеть. А если не хотеть, то бросаться из омута в омут и постоянно ныть о своей безвыходности. И вот это больше похоже на меня. У меня нет представления, как можно обойти то, что сделал Джеймс. Да, сейчас мы в школе и обходить друг друга стороной легко. А что же будет на каникулах? Если кто-то заметит нашу отчужденность и страх друг друга? Все вопросы мельтешат в голове, продавливая жгучую рану в груди: она вечно истекает кровью и ноет, и ни одно зелья (кроме Живой смерти, пожалуй) не сможет затянуть ее.       Альбус выбирает себе несколько перьев, чернильницу в виде дракона и упаковку пергаментов, пока я ожидаю его у входа. Старческое лицо мистера Писарро – хозяина магазинчика, появляется перед кассой с прищуренными глазами. Он медленно обслуживает следующего посетителя, когда довольный Поттер подходит ко мне.       – Пойдем в Три метлы?       Я киваю, убирая покупки Ала в свой рюкзак. Дорогу до паба мы проходим молча. В Трех метлах, как и всегда, не протолкнуться. Все самые лучшие места давно заняты студентами и гостями волшебной деревушки, но нам удается найти подходящее место за столиком, рассчитанным на двоих. Из окна вид не особо прекрасный – кусты живой изгороди уже смирились с приходом осени и выглядят несколько вяло, но это лучше, чем сидеть в центре зала и смотреть на посторонних людей. Альбус самостоятельно делает заказ для нас и ждет его возле барной стойки. Молодая официантка бегает между столиков, но не успевает обслужить всех. Кузен возвращается ко мне с двумя кусочками вишневого торта и чаем для себя и морсом для меня.       – Спасибо, – я встаю и помогаю ему расставить на стол наш заказ.       – Сегодня здесь очень людно, в прошлый раз было свободнее, – говорит Альбус, оглядываясь.       – В музыкальном магазинчике сегодня открытие выставки, – вспоминаю небольшую заметку во вчерашнем выпуске Пророка.       Кузен кивает, на секунду задумавшись.       – Точно! Нужно будет сходить, присмотреть что-нибудь.       Я мотаю головой.       – Я не пойду, – проговариваю, тянув морс через трубочку с зонтиком. – У меня дела в школе.       Альбус на долю секунды замирает и хлопает глазами, сомневаясь в услышанном.       – Ты идешь на консультацию к Фартинг? Они не пользуются особой популярностью.       Я фыркаю. Может, я покажусь слишком самоуверенной или обиженной, но я не желаю общаться с профессором Фартинг больше положенного.       – Нет, у меня уважительная причина. Меня профессор Долгопупс попросил помочь с документами.       – Это не честно! – возмущается Ал и отправляет в рот большой кусок торта. – Кто-то идет на зелья, а кто-то нет.       Усмехнувшись, я мягко произношу:       – Не могу же я отказать Невиллу. И я возьму конспекты у девочек.       Поттер тактично улыбается, и за его улыбкой я вижу скрытый посыл. Я замираю, предполагая худшее, что может произнести Ал. Его взгляд говорит за него.       – Сегодня после ужина нас приглашает Лили в класс истории магии, – осторожно проговаривает Ал, предвидя мои грубые слова.       Меня снова начинает шатать от мысли, что мне нужно контактировать с Лили. Легче делать вид, что ничего не произошло между мной и Лили. Не передать словами, как мне было сложно воспроизводить в голове последний разговор с ней. И, наверное, я еще никогда так сильно не позволяла мыслям себя убивать, потому что каждое слово Лили было недалеко от истины.       Я так сильно хотела быть независимой, самодостаточной, что совсем забыла, что нужно не только хотеть, но и делать. И у меня не получилось, что хорошо пояснила кузина Поттер. Она подобралась так близко к моей внутренней «я», что мне физически было больно.       «Идеальная, вылизанная до совершенства любимая дочь!».       Слова Лили зависли в голове и не хотят покидать ее. Я стараюсь найти внятные аргументы, но ее не сгибаемая логика оказывается впереди на несколько шагов и побеждает. Может, она права? Нет. Нет. Нет! Нет ни единого верного слова, мне действительно хочется в это верить, но не получается. Я стала заложницей идеального образа дочери Гермионы Уизли, и как бы я не хотела разрушить его, не выходит. Он накрепко вцепился в меня, а никто из окружающих не хочет подтолкнуть меня. Они только осуждают и громко заявляют, что я – идеальная. Их всех это раздражает, но отвечать должна только я одна. Многие сами создают для себя мой образ, и когда я поступаю не так, как в их представлении обо мне, я становлюсь для них яркой преградою, которую нужно сбить, как кегли.       – Так ты придешь? – Альбус прокашливается, возвращая меня в реальность.       Я хочу твердо отказать, но слова застревают в горле. Мне снова приходится прогнуться под Лили, зная, что из этого не выйдет ничего хорошего. Ни я, ни она не желает налаживать отношения, а тянуть на себе я не готова. Но если я откажусь, то меня возненавидят все остальные родственники. Мне не хочется признавать, но в руках Лили действительно есть весомый козырь против меня. И хотя я не боюсь, что разочарую своим поступком – нападением на Лили, – родителей, но сам факт уязвляет меня настолько сильно, что я с трудом представляю, что может меня оправдать, хотя бы в своих глазах.       – У меня ведь нет выбора, – говорю я, не смотря как Альбус морщится.       Кузен прикусывает нижнюю губу, становясь еще больше похожим на своего отца.       – Знаешь, Роза, когда ты говоришь так, то это значит, что ты уже нашла верный путь, сделала выбор и следуешь ему шаг за шагом. Конечно, звучит слишком самоуверенно, но я уверен в этом. И если тебе сейчас кажется, что все очень плохо, то представь, что у этого есть веские причины, стоит только потянуть за веревочку.       Слова Альбуса плавно переходят в искрометную мысль в моем сознании. И только сейчас я могу признать себе: выход есть, а мое желание блуждает по лабиринту, путая следы, чтобы не идти к нему.       Когда Альбус покидает меня, оставляя одну, в Три метлы вваливается большая компания студентов, они шумно рассаживаются за два больших стола, привлекая к себе внимание посетителей. Я потягиваю из соломенной трубочки ягодный морс, когда замечаю на себе мучительно долгий взгляд. Подняв глаза, я натыкаюсь на Джеймса, напряженно откинувшегося на спинку стула. Мне так не хочется всматриваться в его лицо, но отвезти глаза не могу. Я замираю. В его глазах потухшая… надежда? Словно Джеймс чего-то ждет от меня. Я редко замечаю за собой острую эмпатию, но сейчас меня накрывает лавина невысказанной боли, что теплится в теплых карих глазах Джеймса. Просто Джеймса, потому что больше я не могу назвать его своим кузеном. Он просто сломал этот барьер, разрушив и меня, и себя, и тот маленький мост, который был между нами. Он буквально вытолкнул меня из моего мира, где все было просто и ясно, разрушил пьедестал и даже не решился восстановить его малую часть.       Джеймс – мой брат.       Как молитву, я повторяю это себе, чувствуя себя ужасно порочной, почти грязной. Будто я уже совершила преступление, нарушила моральные границы и заслуживаю кровавой казни. И мне не с кем поговорить на эту тему. Разве кто-то сможет меня понять? Очень сомневаюсь. Мне сложно это признавать.       Джеймс – мой брат.       И даже на секунду я не могла когда-то представить, что это простая истина подвергнется сомнению. Всего один шаг Джеймса сломал механизм правильности в моем сознании, я уже не знаю, где правильно, а где нет. На какую сторону ступить, чтобы не провалиться в коварную пропасть. Я боюсь своих мыслей, боюсь того, что они вызывают. Если есть его чувства, то они априори затрагивают меня. Я не могу закрыть глаза и сказать, что их нет. Они убивают и меня, и самого Джеймса. Его даже больше, чем меня, потому что с ним они живут несколько лет, а со мной три дня. Но я чувствую тревогу и опасность, что вот-вот его неправильные чувства взорвутся, и их осколки долетят до меня. Выдержу ли я их – большой вопрос.       Я увожу глаза от Джеймса, не давая себе новый повод сойти с ума. Меня разрывает на части, сердце дрожит в судорогах, потому что не может оставаться в тишине и… не чувствовать. Я не знаю, где чьи чувства, и как они проявляются. А мое сердце и разум дают сбой с невероятной скоростью. Я снова остаюсь одна, чтобы разобраться в себе, а в итоге путаюсь в острых сетях. Наверное, пора признаться, хотя бы себе.       Джеймс отчаянно смотрит на меня. Я почти слышу его мысли и умираю от жажды крикнуть на все помещение, чтобы он прекратил мучить меня. Резко соскочив с места, я кладу на стол несколько золотых монет, забираю свою мантию и вылетаю из паба. Прохладный воздух остужает разгоряченное тело, но не надолго. Уже возле следующего дома меня догоняют чьи-то быстрые шаги. Я оборачиваюсь и почти утыкаюсь в грудь молодого человека. Терри Кресвелл отходит от меня, прерывисто дыша.       – Ты очень быстро ходишь, – произносит Терри, обрушая молчание.       Видимо, он пробежал за мной от самого паба, потому что где Джеймс, там и он. Терри обходит меня и тянет в следующий проулок. Я не сопротивляюсь. Кресвелл не вызывает у меня опасения, а в данном случае его общество даже можно считать необходимым для меня.       – Что тебе нужно? – я спрашиваю прямо.       Терри мило улыбается и равняется со мной. Мы вместе идем по узкой улочки, где нет ни единой лавочки или кафе, даже жители деревни редко проходят мимо нас.       – Мне ни чего от тебя не нужно, Роза, – Терри убирает руки в карманы брюк, из-за чего его легкая курточка забавно топорщится. – Это тебе нужна моя помощь.       – Мне не нужна помощь, – уверенно заявляю я, на что Терри улыбается.       – Да, один мой друг говорит точно также, – он продолжает улыбаться, видимо не замечая, как мое лицо меняется. – Но мне кажется, что сами вы не справитесь с этой… ситуацией.       Я выдыхаю.       – Странное ты дал определение этому.       – Извини, я еще не решил, как лучше об этом говорить.       Кресвелл прикусывает губу, оглядываясь. Я повторяю за ним, но за нами идут только женщина с маленькой девочкой, поэтому я не обращаю на них особого внимания.       – С нашей последней встречи что-то изменилось? – Терри внимательно смотрит на меня, и я неопределенно пожимаю плечами.       Наша последняя встреча состоялась сразу после поцелуя Джеймса. Я не помню, как брела по темному коридору замка, дрожа то ли от страха, то ли от холода, думая только о том, что сделал Джеймс и как мне теперь с этим жить. Мне казалось, что во мне заглушили все органы чувств, оставив только холодный разум, который твердил, что я виновата в этом. И я благодарна тому, что хотя бы полчаса в тот момент со мной был человек, который понял все без слов и смог мне объяснить ту малую часть, которую пропустил Джеймс.       Мы столкнулись с Терри где-то между четвертым и пятым этажами, когда меня перевернуло наизнанку осознание того, что произошло. Я не представляю во что могла вырасти моя несостоявшаяся истерика, не окажись рядом Терри. Он каким-то образом успокоил меня, дал понять, что это еще не самое худшее, что могло произойти.       – Я понимаю, как это сложно. Ты можешь не верит мне, но когда тебе несколько лет подряд твой лучший друг объясняет одно и тоже, то ты не по своей воли ощущаешь все эмоции.       – Ты все равно не сможешь понять меня, – шепчу я, зная, что он все равно услышит. – Он всего лишь сказал тебе, что влюблен в свою сестру, но я-то и есть эта сестра. И как я должна реагировать на это, не чувствуя себя виноватой?       Терри молчит слишком долго, из-за чего я хочу окрикнуть его, почти схватить за грудки и требовать объяснение.       – Ты не виновата, – наконец говорит Кресвелл. – Джеймс сам погряз в своих чувствах, сам загнал себя в тупик. Здесь не виновата ты, только он сам. И то, что он поцеловал тебя, тоже его ответственность. Он корит себя за это, однако считает, что только так может разобраться со своими чувствами. Они мучали его внутри и…       – Он решил мучить меня, – резко заканчиваю за Терри, испытывая горечь от того, что это действительно так, и Джеймс выбрал путь, по которому плохо будет не только ему. – Это ведь называется эгоизм, а не чувства.       Терри послушно кивает.       – А что такое любовь? – он поднимает лицо к небу, надеясь найти там ответ на вечный вопрос. – На мой взгляд, это не более, чем желание человека выдать желанное за действительное. Все чувства, так или иначе, – это эгоизм, человек хочет, чтобы его любили. И ради этого он совершает сумасшедшие вещи. Конечно, это романтично, но в действительности абсолютно не имеет значения: многие не принимают того, что есть на самом деле, выдумывают, или даже принуждают кого-то. Любовь – эгоизм, который мы поощряем, и если мы все грешим этим, винить одного – не правильно.       Если это так, и все знают и живут с этим, то я этого не пойму. Чувства ведь не должны приносить боль, а мне они приносят. Чувства Джеймса – это адская воронка, заглатывающая нас обоих в свои порочные сети. Они опасные, смертельные и губительные, а оттого и притягательные для меня. И именно это мешает мне свободно вздохнуть. Я боюсь, что в один момент Джеймс окажется не единственным, кто испытывает эти чувства, и что за этим последует – не известно. Я мучаюсь ночами и переживаю, что сама окажусь в западне, потому что я действительно мазохистка, которую привлекает нечто подобное. И от этого воротит меня. Я понимаю, что не должна даже допускать одну маленькую мысль об этом, но справиться с такой нагрузкой сложно. Мы родственники, и чувства Джеймса аморальны, и я должна их отрезать, а в итоге укрепляю. И он сам не делает попыток обрубить все в один удар топора.       – Значит, для тебя любви не существует? – осторожно спрашиваю его я, переваривая каждое его слово.       Кресвелл, не ожидавший такого вопроса, замирает на месте. Он медлит, подбирая слова.       – Если ты так поняла мои слова, то да, ее не существует. Есть привязанность к человеку, желание с ним быть, – Терри располагающе улыбается. –Возможно, это и есть любовь, но, как я и сказал, это только потребность. Эгоистичная потребность двух людей быть вместе. Обычно люди говорят, что над отношениями нужно работать и в них растут оба. Это потребительское отношение, и за ним кроется тот самый эгоизм, который принято называть «ради общего блага».       Знал бы он, что своей философией рушит воздушные замки маленькой Розы Уизли. Хочу ли чувствовать истинную любовь? И да, и нет. С одной стороны мне безумно хочется ощутить на себе то, о чем пишут в любовных романах, снимают фильмы и говорят влюбленные люди, чтобы понять и себя и других. Но в тоже время, столько слыша о злой судьбе влюблённых, и чем их чувства могут закончиться – мне страшно. Я определенно не хочу терять себя полностью в неведомых чувствах и тонуть в боли, которую они могут мне причинить. Это не правильно, что любовь – это и спасение, и наказание.       – А какая любовь у Джеймса? – мне с трудом удается совладеть с голосом, чтобы он не надломился. – Как он это описывает? Тоже эгоистичная потребность? И если да, то в чем она?!       В чем проявляется его гребанная потребность?! Сам факт нашего родства доставляет ему удовольствие, или что? Что стоит за его чувствами в мою сторону? Я почти физически ощущаю ту злость, что зарождается во мне при одной мысли, что меня могут приравнять к банальной потребности. Это мерзко. Это даже нельзя назвать романтичным и восторгаться, даже во сне.       – Ты можешь спросить это у него самого, – предлагает Терри, но я мотаю головой, выставляя руку вперед.       – Если он сам не хочет объяснять, я не буду просить!       – Джеймс просто боится, – как-то отчаянно замечает молодой человек, словно повторяет это не первый раз. – Сам факт того, что ты сбежала без слов, выбил его из колеи. Он рассчитывал, что ты его ударишь, накричишь, заставишь своими действиями отцепить эти чувства, но этого не произошло.       – То есть, я все-таки виновата? – яростно спрашиваю, не беспокоясь, что нас кто-то услышит.       Терри глубоко вздыхает и смотрит на меня так, будто впервые в жизни понимает, что мне всего-то пятнадцать, Мерлина борода, лет. И я все еще ребенок!       – Разумеется, нет! Я это к тому, что Джеймсу сложно подойти к тебе. В нем сидят два человека: один уверен, что любит тебя, а другой знает, что ты его сестра. Если ты думаешь, что тебе сложно это принять, то подумай, как сложно ему. Он живет с этими мыслями продолжительное время. Извини, Роза, но когда ты говоришь, что он не подходит к тебе сам – это уже эгоизм с твоей стороны. Ты не хочешь принимать его чувства и ищешь причину, чтобы сделать ему больнее.       Его слова пронзают мое сердце насквозь, и я не уверена, что это рана когда-то заживет.       – Он сам делает себе больно! Я не просила его влюбляться в меня и жить с этим. В конце концов, кому из нас семнадцать лет и кто несет ответственность?       Я не замечаю, как глаза начинает щипать, и первые слезы слетают с ресниц, проносясь по румяным на холоде щекам. Влажные ресницы подрагивают, и я не могу их остановить, чтобы хотя бы чуть-чуть не чувствовать себя такой жалкой.       Терри подходит ко мне ближе и неловко обнимает за плечи. Он выше меня почти на две головы, поэтому я утыкаюсь ему в грудь. Кресвелл успокаивающе что-то шепчет на ушко, но я не могу распознать даже отдельные звуки. Мое тело дрожит и не поддается контролю.       – Ну, все хватит, – он мило теребит меня за плечи, когда я беру себя в руки и более спокойно дышу. – Прости, мне жутко неловко, что я заставил тебя плакать. Прости.       Я мотаю головой. Он точно не виноват в моей нестабильно нервной системе, которая за последние дни слетает с завидной частотой.       – Все хорошо, наверное, мне это нужно было.       Кресвелл, как болванчик, быстро кивает на мои слова, но я вижу, что он все еще переживает и даже нервничает по поводу моего состояния. Вот так и получается, что такие хорошие люди, как Ал и Терри, вечно оказываются рядом со мной, помогают, а вместо спасибо получают тонну моих истерик на пустом месте.

***

      В кабинете Невилла только его рабочий стол и несколько шкафов, заставленных большими талмудами по травологии, все остальное место занято горшками разной величины. Профессор дает мне задание, наливает ароматный чай с мятой и уходит, оставляя меня одну в своем саду. Я, не торопясь, просматриваю журнал, где Невилл записывает всю динамику роста редких растений за последние три курса, и начинаю заполнять отчеты по ним. Конечно, это не входит в обязанности старосты, но Долгопупс хороший друг семьи, и отказать ему будет не вежливо.       Рутинная работа позволяет мне оттолкнуть плохие мысли от себя. Я полностью ухожу в составление нового графика удобрений, в прошлогодние отчеты и почти не замечаю, как тянется время.       На школьном дворе сейчас весело – до меня долетают вспышки петард, громкого хохота и дружных оваций. Старшекурсники с Когтевран обещали показать какие-то фокусы. Нужно будет расспросить Ала, чем они занимались. Хотя я сделала свой выбор, и точно не хотела идти на глупые фокусы и консультацию. Но откровенно говоря, больше я переживала за то, что там обязательно был бы Скорпиус. Я не могу объяснить свои действия даже себе, от этого становится страшно. Терновый лес сомнений и страха захватывает меня мгновенно, как только я снова думаю о Скорпиусе.       Я пытаюсь структурировать все события, но они слетают, как листья с деревьев. Холодным рассудком я понимаю, как опрометчиво поступила вчера, и втянула Скорпиуса в бездну своей бесчувственности к нему. Он хороший парень, но… Эти вечные «но» глушат меня. И я понимаю, как эгоистично, точно как Джеймс, поступила со Скорпиусом, дав ложную надежду на что-то. Я не думаю, что за этим стоит нечто особенное. И в какой-то степени в тот момент мне хотелось поставить шах и мат Джеймсу, оторвать его от себя. Но в итоге я поставила под удар чувства другого человека.       Не понимаю, что больше нет девушек, кроме меня? Почему все они обращают внимание именно на меня?       На мне какое-то изощренное проклятье, определенно. И оно распространяется не только на меня, но и на тех, кто взаимодействует со мной.       После быстрого ужина я возвращаюсь в спальню и, переодевшись, спускаюсь в кабинет истории магии. Где-то во мне сидит противная девчонка, которая хочет обмануть всех и не зайти на глупое семейное собрание, но разумная Роза Уизли берет вверх и открывает дверь в класс. Альбус и Хьюго о чем-то спорят, а Луи, развалившись на парте, пренебрежительно наблюдает на ними.       – Привет, – успеваю сказать до того, как они поворачиваются в мою сторону. – Больше никого?       Луи невозмутимо поднимается на локти, мотает головой и снова принимает удобную позу лежа.       – Лили сказала, что опоздает, а Джеймс уже заходил, – поясняет Хьюго, когда я сажусь за первый ряд. – Он скоро придет.       Я стараюсь не ерзать на ровном месте, но сам факт того, что здесь будет Джеймс, заставляет меня паниковать, испытывая странное желание увидеть его и смотреть, как он будет вести себя, оказавшись рядом со мной. Я мазохистка, вечно ищущая новую дозу. Стаи мотыльков летают перед глазами и затмевают собой все пространство, когда петли дверей скрипят, и мощным ударом дверь закрывается. Я замираю. Духота вновь настигает меня, и я почти теряю сознание, когда распознаю звенящий голосок Лили.       Кузина порывисто достает из маленькой золотистой сумочки увесистый блокнот и листает его, закусив губу. Мне честно не интересно, что она придумала. Я не хочу притворяться и восхищенно говорить, какая же Лили замечательная, что придумала невероятную идею. Это будет делать Ал, но не я. Потому что если бы я предложила сделать общий подарок, Лили была бы первой, кто поставил безапелляционный крест. Она бы очень потрудилась, чтобы доставить мне неприятность, сделала бы подлость. Так почему же я должна восхищаться ею?       – Я думаю, что устраивать вечеринку в тайне от Роксаны, глупо и уже не ново, – Лили оглядывает всех, кроме меня. – Но у меня есть одна идейка…       Лили не успевает посвятить нас в свою гениальную идея. Дверь снова со свистом открывается, и в класс влетает Джеймс в потной футболке Гриффиндора. Видимо он прибежал прямо с тренировки и сейчас ему все равно на многие вещи. Он, не особо задумываясь, бросает свой рюкзак на одну из парт и плюхается рядом со мной. Я поспешно отворачиваюсь от него, надеясь, что мою растерянность никто не заметит. Я точно не была готова, что он сядет рядом со мной. Так близко, что кончики пальцев подрагивают и леденеют, сердце заходится так, словно кашляет или смеется надо мной. Я отдаленно чувствую запах сырой земли, пота, метлы и мятных конфет. Все смешивается яркими красками, будто в меня направляют лучи солнца и ослепляют. Блики бегают передо мной и смеются.       Я глубоко вдыхаю воздух, но не чувствую его. Хочется сорваться и открыть окна на распашку. Хочется вцепиться в Джеймса и разорвать на части за то, что он втянул меня в падину грязи и боли. Хочется сделать хоть что-то, чтобы не знать того удушения, которое поселилось в горле и требует подпитки.       – Роза, – раздраженность в голосе Лили можно трогать руками. Она упирает руки в бока и ждет какой-то реакции от меня. Я понимаю, что прослушала все, что она говорила. И нет, мне не стыдно. Я же не виновата, что есть вещи посложнее какого-то подарка. – Ты, что прослушала?!       – А ты что-то говорила? Извини, не расслышала, – цежу я, слыша как Джеймс откидывается на стуле, пропадая из поля моей видимости.       Лили в одну секунду вспыхивает. Не знаю, стоило ей отвечать так, но сейчас здесь есть свидетели и вряд ли Лили будет выяснять отношения.       – Ну, разумеется, моя идея куда хуже и не может претендовать на внимание занятой и важной Розы, – издевательски шипит кузина, вытягивая гусиную шею. – Куда же мне до нее!       Зарождающую ссору пытается прекратить Хьюго, робко вклиниваясь в нашу перепалку, но ничего не меняется. Меня накрывает лавина обиды, которая не позволяет управлять собой. А может именно этого я и хотела. И если Лили можно говорить правду на эмоциях и она так хочет выяснить отношения сейчас, то почему я не могу?       – Да, тебе далеко до меня, – холодно произношу я, и в кабинете воцаряется торжественная тишина. Лили пораженно замирает, надеясь, что я промолчу. – И дело не в том, что я какая-то особенная. Просто ты маленькая девчонка, которая строит из себя самую умную, но обесцененную. Ты осознано манипулируешь близкими, говоря, что тебя никто не любит.       – Роза, не надо, – умоляюще бросает Альбус, но меня уже не остановить.       – Ты оправдываешь свои поступки. Ненавидишь меня. А все потому, что не можешь полюбить себя и проработать комплексы.       Я вижу, как Лили смотрит на меня блестящими от слез глазами и стремительно бледнеет.       – Лили, ты просто мерзкая, эгоистичная девчонка и…       – Давай выйдем отсюда, – меня резко берут под локоть и тянут из класса истории магии. Только когда дверь за моей спиной плотно закрывается, скрывая меня от ребят, я понимаю, что именно Джеймс тянет меня в небольшой чуланчик рядом с кабинетом.       Он порывисто хлопает шаткой дверцей и взмахивает палочкой, заглушая посторонние звуки.       Я не хочу его видеть. Слышать. Ощущать. Он не должен быть рядом со мной. Он… Я не знаю.       Тяжело вздохнув, Джеймс делает шаг, отчего я в паники отлетаю от него, упираясь спиной о старую парту. Джеймс с болью в глазах усмехается, понимая все правильно. Я больше не смогу нормально реагировать на его присутствие рядом, на его прикосновения ко мне.       – Не нужно так говорить с Лили, – надломлено произносит Поттер, сжимая кулаки. – Пожалуйста.       Я вскидываю голову на Джеймса.       – А ты сейчас только об этом хочешь поговорить? – я загоняю Джеймса в угол своим вопросом и вижу, как он бледнеет и закрывает глаза. Я понимаю, что доставляю ему боль, но страдать одной не могу. И пусть, что он страдает точно так же, как я и наверняка больше. Но я хочу не только знать, а еще видеть, слышать и понять все.       Джеймс отчаянно мотает головой.       – А что ты хочешь услышать от меня? – он зажмуривается. – Я не знаю, что сказать. Все, что есть внутри меня не помещается в слова. Я сам не знаю, что происходит.       – Ты врешь, – жестко отрезаю я. – А я хочу правду!       Поттер прямо смотрит на меня, больше не уводя взгляд.       – Ты думаешь, от нее станет легче? – он не ждет моего ответа, а грубо цедит, погружая весь мой мир во мрак. – Тогда слушай. В один момент образ дочери Рона и Гермионы стерся, на его месте появилась просто Роза. И я полагаю, что теперь я для тебя тоже просто Джеймс. Я не знаю, как мне жить дальше, чувствуя к тебе… Да, блять, я люблю тебя, Роза! И это убивает меня изнутри. Я не могу это исправить, не могу подавить, забыть. Я пытался! И ничего не вышло.       Я теряю опору в ногах, слыша набатом его слова, которые я и желала, и страшилась услышать. Они и правда не дают легкости, стирая границы дозволенного. Обваливаю прочные стены моего сознания окончательно. И я не знаю, как мне восстановиться после извержения вулкана, ощущаю себя, как Помпеи. Только о моих чувствах точно никто не напишет в книгах и не возведет их в памятник.       – Я люблю тебя.       – Заткнись! – я срываюсь на крик. – Замолчи сейчас же.       – Ты же хотела, чтобы я это сказал, – Джеймс криво улыбается, готовый принять удар.       И я не медлю. В ладони проходит обжигающая боль, и я смотрю как щека Джеймса становится красной с бороздами от ногтей. И во мне все ломается. Пристыженная боль от нашего родства дает оглушительный эффект, который накрывает меня колпаком, и теперь я нахожусь под стеклянной защитой, понимая, что как раз я-то и сгораю в собственном пламени. Месиво невыносимой боли, обиды и странная, извращенная тяга рушит мои устои, мои мысли, всю меня. И я делаю снова то, что буду ненавидеть в себе завтра и до скончания веков. Что навсегда скажет до свидания разумности.       Я накрываю губы Джеймса, вставая на носочки. И впервые минуты ничего не происходит. Джеймс опасливо медлит и все-таки притягивает меня к себе ближе. Это извращение. Это неправильно. Это то, что больше никогда не должно повториться, но сегодня что-то рушит меня, колит глубоко внутри. И я не могу сопротивляться. Наверное, мы оба жуткие эгоисты.       В прошлый раз я не ощутила ничего. Сплошное затмение накрыло меня тогда, а сейчас луна отошла от солнца и я вижу все предельно чётко. У Джеймса немного обветренные губы и мятный привкус во рту. Его руки подрагивают, сминая мою рубашку, и мы оба понимаем, что сейчас наступит момент: мы расступимся, потупляя взгляды, разбежимся и будем снова наматывать круги по школе друг от друга. И, на самом деле, мне хочется задержать этот момент, поставить его на паузу и позволить себе на несколько секунд дольше забыться в беспамятстве и погрузиться в сон на Яву. Хочется, чтобы сон никогда не заканчивался, но он оканчивается. А с ним призрачный зов к Джеймсу распадается на мириады осколков, которые больше не собрать. И я отстраняюсь. Это не сон. Это реальность, с которой мне тоже придется жить, и бежать мне уже некуда.       Назад дороги нет, а в лабиринте страха, отчаяния, непонятных чувств и нескончаемой боли я с большой радости буду блуждать. Может, кто-то сжалится и кинет мне нить Ариадны.