Цветение

      Ему нравится проводить время с Россией, особенно если по пути в столицу они останавливаются в каком-нибудь небольшом городишке. Китаю всегда нравилась эта странная, противоречивая атмосфера русских городов — отчаяние здесь смешивалось с надеждой, ненависть с искренней любовью, а безобразие, уродство превращалось в своеобразную, самобытную красоту. Это сложно для понимания, но это, в общем-то, понимать и не нужно. Разве что понимать [по-другому] — на эмоциональном уровне, душой (хотя и Китай, и сам Россия никогда не верили в наличие души: слишком это эфемерно и не логично совсем) и сердцем.       В старых панельных многоэтажках, ржавых крохотных киосках со всякой бесполезной мелочью и даже в весенней слякоти и голых деревьях, которые не успели еще обзавестись новой листвой, — во всем этом чувствовалась атмосфера, когда ненависть к своей жизни и отвращение к окружающему, к этому жалкому образу жизни без перемен сосуществуют с особенной, неповторимой эстетикой и иррационально сильным желанием жить.       Но больше всего в российских городах Китай любит одуванчики. Они желтыми пятнышками скрашивают траву, асфальт, пробиваясь сквозь трещины в нем к Солнцу, они и сами словно сотни маленьких Солнц. Россия срывает их с теплой — солнечной, такой же желтой, как и одуванчики, — улыбкой на лице и плетет им венки. Объясняет и Китаю, но тот, всегда делая вид, что понимает (и Россия, должно быть, знает, что КНР просто «делает вид»), смотрит как Федерация, обычно серьезный и неэмоциональный, непробиваемый, словно крепкая стена, по-детски смеется и радуется, на время забывая о проблемах и ответственности, возложенной им на плечи. Китай всегда видел в нем ребенка, которому пришлось рано повзрослеть, и он не мог ничего с собой поделать — Россию хотелось оберегать от всех бед, укрыть от несправедливости и жестокости, но едва ли он мог.       — Знаешь, — начинает Россия задумчиво; они валяются в траве (на «Там есть клещи или еще кто-нибудь?» РФ ответил «Да плевать вообще, не разводи панику»), лежат близко-близко, соприкасаясь плечами и бедрами, — что значат одуванчики? Ну, на языке цветов, типа.       КНР отрицательно качает головой и переворачивается на бок — чтобы смотреть русскому в лицо удобней было. Россия какое-то время молчит, словно что-то обдумывает; тишина не напряженная, им всегда нравилось молчать в компании друг друга, если не о чем было больше говорить или просто не хотелось, и в этом, пожалуй, была самая главная ценность их отношений — им обоим комфортно друг с другом, несмотря на обстоятельства.       — Все толкуют их значение по-разному: для кого-то одуванчики — символ горя, кто-то вспоминает о Боге*, для других они символ счастья и верности. А я, знаешь, что думаю? — Россия энергично переворачивается на живот и, подперев подбородок руками, смотрит на Китай в ответ, а в глазах — интерес и искры. А еще его отражение с желтыми пятнышками в волосах. Россия вновь походит на ребенка, взбаломошенного и полного энергии просто от знания того, что его слушают, и у КНР щемит сердце — в хорошем смысле, разумеется, от нежности. — Я думаю, одуванчики — сила духа. Ну, они ведь везде растут — даже в трещинах в асфальте, им ничто не может помешать цвести. Хотел бы и я быть таким.       Он откидывается обратно, возвращаясь в прежнее положение, и вздыхает. Китай смотрит на Россию и чувствует какие-то противоречивые эмоции, которым и сам едва ли даст характеристику. В нем нежность смешивается с жалостью, любовь с мягкой насмешкой над такой (очаровательной) невинностью и он думает, что, должно быть, дело в городской атмосфере. Заразная.       — Ты хочешь стать цветком?       — Что? Нет конечно! — Россия смеется громко, — он всегда громкий в неформальной обстановке — щурится, прикрывая ладошкой кривящийся в веселом выражении рот. — Ты знаешь, что я имел ввиду!       Китай деловито кивает, сам не может сдержать улыбки. Он чертовски обожает российские города и самого Россию.       — Ты и так как одуванчик, — КНР треплет чужие волосы. — Намного лучше.