Зубы мудрости

После того, как я минут десять, наверное, провёл под горячим душем, моё сердце снова начало биться. Кости мои пронизывала глубокая, неумолимая усталость — будто меня только что смазали супер-клеем и собрали воедино из миллиона кусков — но я был жив; я был человеком; и это вовсе не было частью плана.  Я спроектировал это межпространственное карманное пространство лишь для того, чтобы оставить всех снаружи и впустить Кенни внутрь — я не ожидал, что оно будет содержать вторичный эффект в виде частей моей раздробленной души. Как обычно, я увернулся от пули по счастливой случайности; фрагментация такого масштаба привела бы меня в вегетативное состояние, даже если бы мне удалось покинуть Верхний мир живым. Чего я в любом случае не должен был сделать, поскольку последняя часть души Кенни купила мне билет на верхние сферы благодаря неуместному состраданию Пинающей Птицы; согласно правилам, как только я бы отдал её… я должен был умереть; меня должны были вычеркнуть из Верхнего Мира, и либо сбросить в Шеол, либо просто уничтожить. Забавно, как иногда бывает.  Я выключил воду и чуть не урезал остаток своей зеркальной жизни до нескольких секунд, поскальзываясь на поддоне, но ухитрившись ухватиться за смеситель. У меня была горькая мысль, что мне следует стать каскадером, или статистом, или кем-то в этом роде в кино. Так я, по крайней мере, смогу получать деньги за то, что постоянно валяю дурака. Я мог бы делать трюки для Тома Круза, может быть, Рассела Кроу — но для меня картина, в которой Рассел Кроу ломает себе шею, выпадая из ванны, была комичной. Ох, что ж — тогда стоит забыть об этой идее. Моё счастье, что хоккейный сезон был заморожен хотя бы до окончания каникул; возможно, в следующем месяце я стану чем-то большим, чем этим неуклюжим трупом. Зеркало над раковиной представляло собой прозрачную поверхность, покрытую осевшим паром, но мне и так было плевать на то, что я в нём видел.  Поднять ноги и согнуть колени представлялось мне настоящей пыткой, но я умудрился надеть спортивные штаны. Поискал себе рубашку, но стиркой я не занимался уже давно — и не хотел надевать что-то грязное. Я вышел из ванной шатко и по-старчески, и слишком отвлёкся на полотенце, чуть не наступая на осколки моей любимой кружки, останавливаясь ровно в тот момент, как наступил одной ногой на более мелкие обломки. Она была разбита на множество частей — пара крупных кусков все еще узнавалась, но даже если ее собрать обратно, она никогда не будет точно такой же формы, как прежде. Даже если иметь правильный клей и действительно здоровые глаза.  Пока я стоял у двери, снизу донеслись голоса; Аксель и миссис Мовэл были там, внизу, и болтали всякую чушь, как пара сорок. Только блядский Аксель мог сделать своим кентом шестидесятилетнюю цыганку, Иисусе. С одну ужасающую секунду я думал, что МакКормик пропал. На моей кровати был лишь Червь — свернувшись на моей сброшенной толстовке, обвив лапы червивым хвостом, уставившись на меня дьявольски раскосыми глазами с демонической морщинистой мордочки. Затем я понял, что уродливый котенок как бы парит в воздухе, и снова подумал, не сплю ли я, но нет, это была спина моего лучшего друга, которая поднималась и опускалась. Он разложился на животе, словно ковёр, полностью укрытый чёрными и красными простынями, но я всё равно видел, как его ноги дёргаются под одеялами. Ангел смерти в моей постели. Чем я заслужил это? Ну серьёзно. Я бросил мокрое полотенце на лавочку перед синтезатором и наклонился, принявшись тыкать Червя до тех пор, пока он не встал, не потянулся, как злобный хэллоуинский кот, и не вскочил на подоконник, чтобы обратить свой сердитый взгляд на восход солнца. Коты в этом смысле были как цветы: искатели тепла, уловители солнца. Никогда коту не бывает так радостно, как когда он находит солнечное пятнышко, на котором может отдохнуть; Китти был таким же.  Я потянул за свитер, и МакКормик тихо захныкал, веки покрылись морщинками из-за внезапного проникновения света. Один из его голубых стальных глаз остановился на мне и сузился так же, как это делал Червь в тех редких случаях, когда я давал этому маленькому злодею немного молока. Он поёрзал и протянул руки ко мне, а я задумался, стоит ли мне беспокоиться о его чрезмерной заинтересованности моей шеей.  —Так-то лучше, — пробормотал он, подтягиваясь на мне, и кажется, глубокого вдыхая, уткнувшись в мою кожу. Это меня действительно выбило из колеи… ну, я не понимал, хочет ли этот дебил меня понюхать или, блин, поглотить; его грёбаные охотничьи руки рисовали линии на моей шее, словно борясь с распирающим их желанием рвать и метать, предпочитая оставлять лучшее на потом. Я устал держать его вес и сбросил с себя его руки, ложась. Господи, я был стёрт. В ту секунду, когда я коснулся спиной кровати, он пополз по ней, как чертов анемон. Я закрыл глаза и позволил ему сделать то, чего он хотел. Руки пробежались по моим влажным волосам и потрогали шишки на плечах, затем прошлись по основанию шеи.  —Надключичная ямка, — пробормотал он, нажимая большим пальцем на место между моими ключицами. Если это кого-то не заводит, то чёрт… —Ты… скучаешь по мне?  —Да. Я открыл глаза, чтобы понять, правильно ли я услышал — и увидел на его лице невероятный голод, голод, который уж точно будет удовлетворён — словно он целую неделю ел паршиво и вдруг узнал, что в качестве воскресного завтрака ему будет предоставлен шведский стол. Я никогда не встречал кого-то более решительного, чем МакКормик, я клянусь. Он ненавидел трусость, подхалимство, все девять видов пиздежа — одному Б-гу известно, что привело его ко мне. —Я очень зол на тебя, — сказал он, наклонив голову и выдохнув мне в ухо.  —Можешь… — Его руки вырывали воздух из моих лёгких. —…злиться когда я не буду наполовину дохлым? — Возможно, чуть больше, чем наполовину. —Что ж, чья же это вина, Эрик? — рассердился Кенни. —Моя, — сказал я. — Моя вина, что тебя, блять, разорвало. Моя вина, что Райнер, мать его, Фихт… убил тебя. — Когда я сказал это вслух, стало звучать ещё более непростительно… Хотя уже в голове казалось мне таковым… Потому что какой больной хуесос вообще убил бы своего лучшего друга? Всё, что было после этого, было… нематериальным. Кенни прислонился лбом к моему; его мелкий вздох прохладным зефиром прошёлся по моей щеке.  —Я бросил ему вызов, — сказал он. — Я сделал свой выбор. Ты хочешь держать всё под контролем, чел… но ты не можешь контролировать всё. Даже ты не можешь. —Теперь я это понимаю.  —Иногда терять контроль тоже нормально, — продолжил он, и внезапно я взглянул на его зубы и вспомнил о кипе всяких вещей, которых абсолютно не контролировал… начиная от общего детства, заканчивая общими снами, а затем и потерей разума из-за его глаз и зубов… я знал, как назвать это чувство, и то, что я любил его так долго было правдой, но я бы наверное и своей матери сказал, что люблю её, если бы она спросила. Кенни был моим лучшим другом, и такие вещи нельзя заменить; но для меня, Эрика Картмана, находиться в состоянии взаимной любви было все равно, что попросить кошку начать лаять. —Я не хочу, чтоб ты лаял.  —Ммф, — сказал он, вдруг касаясь своими губами моих.  Кенни имел гравитационное преимущество.   Он положил ладони мне на грудь и налетел на меня, как чертова хищная птица — и я сдался. Он был чертовски техничен в плане углов, и я начал чувствовать, что моя неопытность проявляется. Например, я представлял, что многие люди могут начать обниматься с кем-то просто потому, что становится скучно и неряшливо просто целоваться с ними; я ведь всегда считал поцелуи с языком довольно обычным делом, поскольку языки все одинаковы и чаще всего имеют довольно отвратительный вкус. Он был в уголке моего рта, когда я наконец прильнул к нему. —Ты на вкус как кипрей. —Ты тоже, — сказал он, и я потерял сознание, когда он наклонил голову и подался вперёд, словно был спасателем, делающим искусственное дыхание. Я издал тупой звук, как цыпочка в мягком порно. Наши зубы столкнулись и я подумал, что это тоже нормально.  Было потрясающе получить возможность положить руки ему на шею, потому что у него была действительно тонкая, как у ягненка, шея, и я бы не сказал ему, что она была такой же приятной, как у Лексус, может быть, даже лучше, потому что у него было несколько отличий: пучок мускулов, крепких, как свернутая в спираль веревка, полз вверх по его позвоночнику, соединяясь с затылком, а его кадык нарушал мягкую монотонность его горла своими секционированными кусочками покачивающихся хрящей — просто идеально, дружище.  Когда мой большой палец скользнул по чему-то, находящемуся не на своём месте — длинному, горизонтальному выступу, — я отпрянул от его натиска, стараясь рассмотреть получше.  —Стой… — Ёбаный зверь, чёрт возьми. — Помедлишь секундочку? Господи. МакКормик наконец отстранился, облизывая губы и выглядя очень довольным собой, чертёнок. Я провёл большим пальцем по тонкой линии струпьев на его шее, из-за которой он выглядел так, словно пережил повешение. —Я же сказал, никаких ножей, — сказал я, с шипением выдыхая сквозь зубы. — Этот чокнутый решил везде оставить свой след. —Вообще, я думаю, это была случайность, — сказал Кенни, слегка подёргивая за тонкие волоски у меня на груди, хотя я, блять, половину десятилетия отращивал эту херню. — Не… то, что он достал нож, но то, что он меня полоснул. Со мной приключилась эта, эта хрень… голову как будто изнутри осветило, и меня вырвало на коврик. Так вот как ощущается возвращение души, подумал я. Может, если бы я лучше позаботился о времени, его бы не порезали… —Эй… эта штука хотя бы пройдёт.  Я поднял одну бровь, но его рука уже ухватилась за мой затылок, и я почувствовал, как его пальцы коснулись слегка приподнятого края зудящей, воспаленной татуировки. Ох, да. —Ох, да, — передразнил он, и опустил свою голову к моей. — Мне это не нравится, правда. Но я рад, что ты наконец закончил со всем этим говном.  —Так… если бы мне пришлось покрыть чернилами руки от локтя до запястья, чтобы выбраться оттуда? — спросил я. — Всё равно был бы рад?  Кенни отстранился, с этим действительно торжественным, задумчивым взглядом на лице — и то, насколько он был серьезен, тоже меня сразило. Он провел одной рукой по моему правому плечу, бицепсу и зигзагом по старым шрамам на моем предплечье, затем сделал то же самое с другой стороны.  —Да… вообще, я думаю, это было бы довольно горячо. То есть, если бы тебе действительно пришлось.  Я почти поднял руку, чтобы скрыть смешок, но я был наполовину раздет, и это не имело значения.  —Я думаю, — сказал он, пробегая пальцами по моему животу. — Я впервые слышу, как ты смеёшься, не находясь в газовой камере. Его руки ощупали маленькие шрамы, оставшиеся от моей лапароскопии, и я понял, что очень возбуждён. Честно говоря, я даже не думал, что для такого у меня в баке достаточно бензина… Кенни, хмыкая, проходил по территории, в которой сходились мои рёбра, чуть ниже груди, затем провёл по бокам, надавливая на оставшуюся мягкость вокруг моего живота, а после положил руки на бёдра, и немного опустился, садясь мне на ноги.  —Эй, Кен… — начал я, осознавая, что должен остановить поезд до того, как он проедется по мне, лежавшем на рельсах. —Готов поспорить, ты очень устал, — сказал он, поднимая взгляд на меня.  —Да… —Тебе стоит, — он немного поёрзал туда-сюда, затем навис надо мной и положил ладонь мне на плечо, — тебе, наверное, стоит расслабиться.  И я был на все 100% согласен с ним, но ровно до тех пор, как он, оперевшись на моё плечо, упорно поволочил свои бёдра по моим.  —Чёрт возьми, — подавился я раздражённым стоном. — Как я должен расслабляться с тобой… —Ух ты, — сказал он, выдыхая мне в ключицу, а затем заглядывая мне в глаза с этой грёбаной ухмылкой на лице. — Я не знал, что гладить стояк настолько эффективно. Надо бы, э-э… запомнить на будущее. Будущее? Я поднялся на локтях.  —Тогда что ты… Он стянул с себя свой — мой — свитер, на секунду набросил его на налокотник, а затем снова положил руки мне на бедра, пока я полусознательно любовался изящной осанкой его плеч. —Не против, если я?.. В худших случаях решительность Кенни делала его настоящим придурком: он даже не дожидаясь ответа набросился на мои штаны, а потом его дыхание коснулось моего члена, и я забыл и о том, как ругаться, и о том, зачем.  —А, — сказал он с новым порывом горячего воздуха и снова поднял глаза. — Значит, не так уж и устал. — Наверное, просто потому, что я был таким твёрдым, каким не был ещё никогда, вот же говнюк… —Та, э-э, та штука в ванной.  —Всё в порядке, — сказал он, демонстрируя свой язык.  Он поудобнее устроился между моих ног и я до боли прикусил губу.  —Расслабься, — повторил он, и ох… когда только карты успели так поменяться.  Расслабление было последним, о чём я думал, когда язык моего лучшего друга — тот, что был у меня во рту часов с десять — проложил мокрую дорожку от основания моего члена до самого его кончика и поджался — а затем, немного покачнувшись, МакКормик поднял плечи и взял первые пару дюймов в рот.  Я укусил себя за костяшку пальца, а руки мои дрожали, но оторвать глаз от вида моего друга, спускающегося всё ниже, я не мог — я чувствовал мягкое прикосновение его языка к нижней части моего члена, что-то вроде неуклюжего касания его зубов чувствительной кожи, а затем, наконец, странное ощущение глотательного движения вокруг головки. Внезапно Кенни опять поднял голову и сплюнул себе в ладонь.  —Вообще, это немного перебор, — сказал он, с поражающей скоростью обхватив член. — Кстати, мне очень нравится этот звук.  И прежде чем я смог что-то процедить ему в ответ, он снова опустился, и в этот раз его правая рука с силой ухватилась за моё достоинство. Я попыталась удержать бедра, но несколько прерванных подергиваний прорвались сквозь мой контроль — он лишь хмыкнул и продолжил покачивать своей красивой светловолосой головой; из моего паха паутиной тянулись щупальца удовольствия, парализуя мои ноги и запутываясь у основания горла, пытаясь выдавить из меня сотню стонов и рычания. Когда его вторая рука потянулась ко мне и поиграла с яичками, я перестал сопротивляться.  —Кен… я сейчас…  Он на меня даже не взглянул.  —Чувак… — не сдался я. Если что и ускорилось, то рука у основания моего члена напряглась и сделала этот крошечный маневр скручивания-вытягивания, я снова ощутил это странное ощущение глотания, и я кончил, содрогнувшись так, что весь мой проклятый скелет затрясся. Когда я вернулся в реальность, тут же прищурился, проходясь взглядом по множественным ярким пятнам, а МакКормик продолжал медленно проводить рукой по всей длине моего члена, другой рукой обтирая свой рот. Я был бы не против наблюдать за такой картиной, пожалуй, каждое утро. До конца жизни, наверное.  —Ты серьёзно?.. Глотай мою ебучую сперму. —Вообще-то, это довольно трудно. Выглядит так, будто её не много… но, по-моему, когда она у тебя во рту…  Я хлопнул себя рукой по лицу и рассмеялся от этой непристойности.  —Почему ты вообще… —Я ничего лучше не придумал, чел, — сказал он. — Я подумал, что ты бы не хотел кончить себе на простынь.  Господи. Кенни поправил мои штаны, а затем сделал эту странную вещь; он прополз вперед на несколько десятков сантиметров, а затем как бы навис надо мной — наполовину между моих ног, наполовину над моей грудью — словно хотел обнять ковёр. Было бы приятнее, если бы моя нога не касалась его эрекции.  —Ох, эй… ты хочешь, чтобы я… — сказал я, всё ещё находясь в пост-оргазменном экстазе.  —Не-а, ложись спать. Тебе это необходимо. — Сказал он, садясь. — Пойду подрочу у тебя в душе.  —Аккуратнее, не запачкай стены.  Он рассмеялся, а потом в его глазах внезапно появился такой острый блеск — как будто у него только что родилась гениальная идея, именно так, как настоящий нокаут — и его глаза, как два дробовика, повернулись, щёлкнули и взвелись в ту сторону, где я лежал на спине в полукоматозном состоянии: —Эй, после того, как я приму душ и мы поспим… нам стоит заехать в Вафельный Домик. Что… почему ты ржёшь? Подумай об этом, а? Устроим газовую камеру в Шевроле, пересечём границу… поездка будет просто вафля! Потому что в конце неё у нас будет вафли… Ну и ладно!.. Давай, смейся здесь, пока жопа не порвётся, — сказал он, встав с кровати. — Можешь съебаться в свой Средний Мир и прогуляться там в жалком одиночестве… Я еду за вафлями. Я поймал его за запястье.  —Эй.  Он развернулся, почёсывая глаза согнутыми костяшками пальцев.  —Ты плачешь?  —Нет, — засмеялся Кенни. — Мне просто давно пора снять контактные линзы.  —Я смеялся только потому, что только что осознал… если я могу заниматься сексом со своим лучшим другом, а затем отправляться с ним в поездку, которая будет просто вафля, что ещё мне в жизни нужно? А, ну, наверное, хорошая трава, — добавил я через секунду.  МакКормик засмеялся, но потом взглянул мне в глаза с неким восторгом на лице.  —Это значит, что?..  Я поднял одну бровь. Он наклонился над кроватью, освободил запястье из моей хватки и опёрся руками о мою шею.  —Это значит, что ты?..  Ох, да ради Б-га… —Ты реально решил заставить меня сказать это?  И он сделал эту тупость, прислонился своим лбом к моему и поцеловал кончик моего носа.  —Я люблю тебя. —Фу.  Его рот коснулся моей брови, второй, виска — затем он начал кусать меня по всей челюсти.  —Ладно, ладно… Господи. Я, блять, обожаю тебя, ёбаная ты сука. Теперь дашь мне поспать? Кенни потянул меня за волосы так сильно, что мне пришлось потянуться к нему, чтобы не остаться с лысиной, и он нагнулся — я думал, он собрался перегрызть мне сонную артерию — но он только прижался губами к моей шее и потратил несколько секунд, чтобы, вероятно, оставить там синяк. Это было еще одно правило: абсолютно никаких отметин. Но нужно быть идиотом, чтобы вводить правила по отношению к Кенни МакКормику.