Сломанный

Лишь утратив всё до конца, мы обретаем свободу.

Бойцовский клуб (Fight Club)

Тайлер Дерден

***

      Скалл считал, что все началось со слов Реборна.       Даже не того, что он по своей дурости (состоящей из пачки психотропных средств и кучи лекарств от затяжной депрессии, от которой страдала половина Голливуда, что уж о нем говорить) увидел в холодном письме, присланном неким Шахматноголовым, повод выбраться из серого унылого мира туда, где его обогреют и примут.       Факт номер один.       Пламя не греет.       Оно лижет пальцы, жалит до слез в уголках глаз, оставляет на коже борозды ужасных ожогов, которые, возможно, в один день чудеснейшим образом исчезнут, но не греет. Фонг объяснял это тем, что пламя посмертной воле не материальное явление. Оно существует на каком-то духовном бессвязном уровне и по сути было бы той еще бесполезной игрушкой, если бы не одно маленькое «но»…       Хоть этот горящий сгусток энергии и не греет, оно все еще способно убивать.       Губить души светлых людей и загрязнять грешные.       Факт номер два.       В этом мире Аркобалено последние люди на всей планете, которые протянут вам руку. Если вы беспламенный гражданский на вас даже не взглянут, так посмотрят как на какую-то букашку и пройдут мимо. И пофиг, что человек, может быть, умирает или нуждается в помощи.       Люди для Верде или Реборна все равно что ходячее мясо: первому для исследований, второму для удовлетворения похоти.       Если вы каким-то образом родились с чистейшим пламенем Облака, о чем узнали лишь в последние годы молодости (тупейшие восемнадцать лет), ситуация усложняется тем, что даже если большая часть из них не заподозрят в вас ничего толкового из-за банального отсутствия интереса, среди них все равно найдется один особенный кадр, который увидит в вас зеленого, ничего не понимающего гражданского.       Реборн, вопреки своему тщедушному презрению, постоянно вертящемуся в непроглядно черных глазах, заметил его первым.       Заметил, как Скалл терялся от их слов по мере того как продвигалось первое собрание, в течение которого каждый из них представлял самого себя, широко распахивая фиолетовые глаза от незнакомых терминов вроде «семьи» или «пламени».       Заметил, как Скалл скрывая страх и неустанно натягивая на лицо широкую улыбку придурочного клоуна, пытался избавиться от непрошенного внимания своих будущих коллег, что вроде бы и оставили его в покое, а вроде и нет.       По крайней мере Реборн точно нет.       Реборн никогда не оставит его одного.       Заметил, как Скалл блевал за углом после первой миссии, так как это было его первым убийством и вообще это было, охуеть как негуманно и так далее по списку, ведь он никогда не был убийцей.       А потому когда они однажды остались наедине друг с другом за огромным комплексом в ожидании пока его зачистят другие, отчего Реборн щелкнув дорого инструктированной зажигалкой, закурил сигарету, заставив Скалл неловко топтаться рядом, наконец задав важный по своей сути вопрос: — Как… как мне вообще тут выжить?       Реборн почти не удивляется, только одарил его странным взглядом и хмыкнул, казалось лишний раз убедившись в своих сомнениях и ответил коротким, но емким: — У тебя два выбора: либо смерть от шальной пули, либо сравнительно мирное сосуществование под крылом надёжного покровителя. — Ч-что ты имеешь в виду? — Если не хочешь сгинуть в канаве как подзаборная шваль, — выдохнув ядовитое облачко дыма прямо в лицо закашлившегося каскадёра. — Подставляй зад.       Естественно, подставлять ничего Скалл желанием особым не горел и послал раздражающе ухмыльнувшегося киллера в далекое пешее путешествие до Бангкока.       Однако проходило время…       Пролетали вражеские пули, случайно задевая его щеку или ухо…       Утекала кровь, которую ничего не понимающий, чувствующий себя подобно марионетке подвязанной на тонких ниточках, Скалл лил очень и очень много, почти не жалея себя, что было довольно печально.       И до него постепенно начинало доходить, что без чьего-либо защитного крыла он и впрямь выстоит недолго.       Данное признание Скаллу далось нелегко.       Он подолгу рыдал в своей комнате из-за своей никчемности, меланхолично гадая на тему разрыва очка и мужской гордости, потому что ситуация ухудшалась не только тем, что педиком он точно-преточно ни был, но также и тем, что свой зад Реборн явно подставлять был не намерен.       Пока каскадер наконец не вытер сопли и проведя долгие унизительные часы в душе, дабы подготовить задний проход, наконец собрался с духом.       Первый раз с Реборном он запомнил плохо.       Скалл помнил, что в мотеле, где они остановились сразу же после проделанной миссии, пахло какими-то дешевыми розами. Помнил, что его сразу повалили на кровать и в процессе Реборн даже прожег какие-куски его мотоциклетного костюма, пытаясь дорваться до молодого стройного тела. Помнил, что первое прикосновение сочившейся легкой смазкой головки забыть не сможет никогда, потому что дискомфорт и боль она причинила немалую.       Но все было слишком смазано, слишком грязно, слишком… желто.       И, может быть, он также слишком много рыдал, потому что половину процесса ему пришлось провести, уткнувшись лицом в подушку из-за придавившей за затылок руки киллера, рыкнувшего раздраженное — «Не реви».       С той ночи Реборн часто повторял эту фразу.       Хотя не реветь Скалл просто не мог.       От бессилия из-за своего положения, когда был вынужден терпеть то, как изо дня в день его в задницу дерет тридцатилетний старикан (ну ладно, сравнить сексапильного итальянца со стариком было несколько драматично, но что поделать, первый раз действительно был не очень).       От окружившей густым флером грязи, что снаружи за обилием горы трупов, заезженной пластинкой проматывающей на его глазах, что внутри за сожженным в сетчатку глаз видом того, как входил и выходил чужой член из ноющей дырочки.       От осознания тяжелого факта о том, что во всем этом дерьме, в которое превратилась его жизнь, Скалл виноват сам.       Возомнил себя вершителем судьбы, непобедимым и великим борцом за справедливость, который бы погрузился в миссии по спасению мира, а не уничтожению бродящих по нему людишек.       Скалл надеялся на многое, но… не на это.       Он не планировал и не хотел соглашаться на роль чьей-то игрушки для секса.       Иногда он даже крепко зажмуриваясь, с чувством представлял, как ломается. Как кости его тела плавятся и превращаются в густое желе, как с его лица стекает грим, а кожа трескается-трескается-трескается.       Как он сам рассыпается в пыль, переставая быть любимцем публики, незнамо как ставшим прославленным на весь мир каскадером на крутом мотоцикле «Бессмертным Скаллом».       Переставая быть брошенным собственной матерью и отчимом в огне нелюбимым и никому не нужным «Саймоном Харпером».       Переставая быть слабейшим среди такой же вечной, как сам мир семерки сильнейших в преступном мире, что автоматически сделало бы его чьей-то целью, если бы он также не был известен как… «Шестерка Аркобалено Солнца».       Его и только его.       Реборна.       Жаль, что даже эту губительную фантазию у Реборна получается обратить в прах, сжечь со свету одним прикосновением прожжённых горячих пальцев, которые оглаживают щеку превратившегося в сплошной рыдающий комок тонких нервов и жалости к себе Скалла, распластанного на кровати в одной из самых унизительных поз на свете. — Quanto sei carino… — хрипло шепчет тот, обжигая влажным поцелуем его ключицы. — …мой сломанный, плаксивый мальчик.       Суть Скалла вновь трескается-трескается-трескается.       Потому что даже в этой отвратительной, поломанной как и он сам фантазии, ему не удается остаться одному.       Не удается скрыться от этих прозорливых, тонущих в возмездном солнце глаз.       Скалл задыхается от слез, от боли, от унижения… и ло-ма-ет-ся.       Жизнь превращается в однотонную рутину из поездки на автомобиле до место будущего преступления, громкого выстрела свистящей пули по очередному будущему трупу и выбивания оргазма из будущей туши мяса, в которую медленно, но верно превращается Скалл.       Пока однажды не случается «это»…       Пока однажды Скалл задерживается в вот-вот грозившемся подняться в воздух здании мафиозной семьи Росси, что перешли дорогу Вонголе, и впервые игнорирует требовательный крик Реборна.       Пока однажды он не поднимает взгляд на замершего в неясных чувствах киллера, в глазах которых мелькает намек на страх (панику?), и запирая дверь, тянет на уста тонкую улыбку.       А после все тонет в искрах и криках утянутого Лар киллера, что Скалл с облегчением принимает за долгожданный конец.       Но опять же случается «это».       Скалл голым просыпается на месте образовавшегося кратера среди груды цемента и сломанных обломков бывшего поместья, глядя на расползающееся далеко за горизонт, голубое небо. — Я не умер… — неверяще срывается с его уст, пока к горлу подкатывает противный ком. — Блять, я не умер!       До него очень поздно доходит, что он действительно бессмертный.       Что он может выжить и без чьей-либо помощи или покровительства.       Что он… свободен. — А мир… не такое уж мерзкое место, — пускает глухой смешок Скалл, переставая ломать себя.

***

Примечание

Quanto sei carino… — Какой ты милый (с ит.)