Flowery speaking

Первый день Памела с удовольствием и долей удивления наблюдала за тем, как Харли, сбросив тюремную робу, расхаживает по джунглям совершенно обнаженной. Сама Пэм тоже не стала обременять себя совершенно лишней в этой ситуации одеждой – но для нее, в отличие от подруги, подобное было привычно. Тот факт, что Квинн разделась за компанию с ней, вызывал улыбку и усиливал ассоциации с раем. Этому не мешали даже татуировки, которые сейчас стали заметны, как никогда раньше. Черные линии на белой коже Харли всегда напоминали Пэм о том, что прошлое не сотрешь – как ни крути, а существуют следы, которые остаются навсегда. Но со временем она научилась скользить по надписям на бедрах подруги взглядом, не вчитываясь в смысл фраз, воспринимая их просто как часть образа. Получалось, конечно, не всегда. Вот и сейчас, когда Квинн сидела, закинув ноги на стол, Памела невольно гипнотизировала взглядом крупно и неровно выведенное pudding cups, раздумывая о том, какие еще аргументы привести, чтобы Харли все же свела или перебила эти сомнительные украшения, больше всего напоминавшие клейма. Но Квинн трактовала ее взгляд по-своему: - Тебе тоже кажется, что я обгорела? – обеспокоенно спросила она, склоняясь и рассматривая алебастровую кожу между ног. - Не думаю. Как по мне – все выглядит как обычно. Но если Харли уже в чем-то твердо уверилась – то переубедить ее было сложно. Она твердо стояла на своем, неожиданно вспомнив и курс гистологии, и советы дерматологов: - Пэм, ты как хочешь, а мне нужна одежда. - К сожалению, на деревьях она не растет, - пожала плечами Памела. - А ближайшие бутики за сотни километров. - Но всякие племена ведь как-то одеваются! - Если готова сплести себе этно-костюмчик – пожалуйста, - быстро сдалась Пэм. Она коснулась рукой одной из свисавших стеной лиан, и она стала изменяться на глазах, совершенно не считаясь с законами природы. Вскоре перед Харли раскинула во все стороны рассеченные листья невысокая пальма. - Отлично! – хлопнула в ладоши Квинн. – Ты не видела, куда я положила нож? Заостренный камень вскоре нашелся под столом, и Харли принялась споро срезать зеленые полоски листьев. Затем, усевшись со скрещенными ногами, начала сплетать косичку пояса и подвязывать на нее ленты не имевшей и шанса высохнуть рафии. - Где ты этому научилась? – полюбопытствовала Памела, следя за ловкими и быстрыми движениями рук подруги. - А, да в универе. У нас один раз туса в гавайском стиле была, так я половине группы юбки из мусорных пакетов слепила. В обмен на лабы. Хочешь – и тебе сделаю! - Мне и так хорошо, - Пэм качнула головой и отклонилась на спинку кресла, подставляя лицо лучам заходящего солнца. Квинн успела завершить свой шедевр до того момента, как небесное светило скрылось за горизонтом. Примерив юбку и покрутившись в ней, Харли решительно взялась за нож. Традиционная длина, доходившая до колена, ее совершенно не устраивала, а потому рафия была безжалостно укорочена – так, что теперь она едва скрывала татуировки на бедрах. - И как она теперь защитит твои ноги от загара? – спросила Памела с нескрываемой иронией. - Самое главное прикрыто – а остальное всю жизнь на солнце было, - без тени смущения ответила Харли, усаживаясь на подлокотник кресла. – А можешь мне еще цветов для венка вырастить? Отказать Пэм не смогла, и вскоре совершенно довольная Квинн уже сплетала гирлянды из разноцветных гибискусов. Одну из них она набросила на шею Памелы, второй украсила себя, тем самым завершив стереотипно-гавайский образ. Тем временем ночь спрятала под своим пологом последние лучи солнца. Единственным источником света остался большой костер, вокруг которого Харли и пустилась в пляс, плавно покачивая бедрами и жестикулируя руками в такт несуществующей музыке. Вскоре Памела позволила ей втянуть себя в круг огня, увлечь отбиваемым рукой ритмом. А после, тяжело дыша, обе упали на траву – совершенно счастливые только что отгоревшим мгновением бесхитростного, простого танца, уединением от мира и удивительным чувством контакта. - Я люблю тебя, Пэм, - негромко произнесла Харли, приникая к ней еще ближе. - И я тебя, - отозвалась Памела, лишь краем разума осознавая, что и слышит, и говорит это впервые.