Граница наших жизней

Декабрь 2021 С возвращения гаранта Украины прошло не менее месяца и в быстротечном потоке времени, прошедшим с того инцидента, мужчина успел немного остыть к этой ситуации и даже, пожалуй смириться с ней. Нельзя было сказать, что он простил унижение и боль, принесённые ему господином Эммануэлем, но, по крайней мере, у него уже не было времени на размышление об этом. Да и зачем ему тратить драгоценные дни, утекающие подобно шустрому ручейку, что уж не поймать, да не вернуть, на столь отвратительного рода мысли? В его голове итак полно хлама, чтобы наполнять её дополнительным бредом. Нет уж, спасибо, не стоит. Родные и близкие, а так же все приближённые лица президента отнеслись с пониманием и старались иной раз воздержаться от упоминания чего-либо связанного с произошедшим. Они стали тщательнее фильтровали свою речь, к чему особенно пришлось прибегнуть друзьям Владимира, исключив из привычных им разговоров колкий юмор, если тот мог вызвать у товарища неприятные воспоминания. За это Зеленский был крайне благодарен всем, кто хотя бы пытался держать язык за зубами и лишний раз ничего не спрашивать. И было крайне обидно, что в эту категорию попадали вовсе не все люди, пусть у двух из них и было оправдание. Как бы тот не старался, он не смог игнорировать эту тему при родителях и пришлось заново объяснять всё то, что они уже обсуждали по телефону. Возможно в этом были и свои плюсы, ведь помимо нежелательных воспоминаний, у Владимира была прелестная возможность, в кои-то веки, высказаться и наконец побыть собой с теми людьми, чьё доверие вероятно не подорвётся у него никогда. Наконец, лёжа в приятной слуху тишине, где лишь издалека был слышен гул телевизора в соседней комнате, мужчина мог дать волю эмоциям и позволить себе разрыдаться без угнетений совести. Лишь при матери он мог быть не только Владимиром Александровичем, кого все зовут с уважением и лёгкой опаской в голосе, но и просто Володей. Просто человеком, и это, пожалуй, было самым большим счастьем в его жизни. Осторожно уложив голову сына на колени, женщина аккуратно поглаживала того по ноющей от слёз голове, нежно вороша непослушные волосы, на редких прядках которых ещё оставались капли лака, для поддержания формы причёски. Здесь, весь идиотский пафос ему был ни к чему. Дыхание сбивалось и было отчётливо слышно, как колотится его потрёпанное жизнью сердце, но ему было, как никогда, хорошо. Вдалеке гудели проезжающие под окнами автомобили, а в углу комнаты шуршала старая занавеска, знакомая Володе с самого детства, ведь это его комната. Его и только его. Единственное место, где он мог ощутить себя по-настоящему свободно и беззаботно, где ему было тепло и уютно. Но в этот раз ему показалось, что что-то в его старых доводах было не так. Неужели данные устарели и стали попросту неверны? Неужели это — больше не единственное на свете место, где он чувствует себя в полной безопасности? Утирая последние капли слёз, скатившиеся по щекам, мужчина всерьёз задумывался, как, а главное в какой момент это случилось? В какой момент он ощутил появление "нового" в его жизни? День назад, месяц, год? Какое бы число не скрывалось за неизвестностью, от самого осознания наличия в этом мире места, где ему так же хорошо, как дома успокаивало его. Мысли о том, что рано или поздно ему навсегда придётся распрощаться с этим местом, когда не станет самых близких в его жизни людей вводила его в абсолютную панику и заставляла сжиматься внутри каждую клетку, каждый орган в тугой узел так, что дышать становилось невозможно. Страх остаться в абсолютном одиночестве на всё былом свете корил его изнутри, вынуждая иной раз задумываться об отношениях лишь для того, чтобы больше не быть одному, но не проходило и пары суток, как мужчина с лёгкостью избавлялся от навязчивой идеи. Верно, зачем ему отношения? Он итак полноценен. В компании таких доводов его жизнь походила на замкнутый круг, где, рано или поздно, наступал период тревожности, но, так или иначе, неизменно после чёрной полосы наступала и белая. Теперь же всё изменилось. После встречи одного, особенного человека в его жизни стало слишком мало места для столь огромного страха. Его место заняло нечто другое, нечто, с чем ранее он не был знаком. Нечто новое. Как же назвать это чувство? Ведь у него не может быть всего одного названия. Привязанность, доверие, радость при встрече и печаль при расставании, самые искренние слова и улыбки, теплота, спокойствие и уют — всё это он. У этого чувства не может быть одного названия, но может быть лишь одно имя. Всё это — Вова. — Знаешь, мам, иногда мне стало казаться, что за последние пару лет действительно что-то сильно изменилось? Женщина вопросительно опустила взгляд на сына и молчаливо вскинула бровь, позволяя продолжить. Ему не нужно было уточнение того, что его слушают и это чудесно. — Может быть так показалось только мне: будто жить в мире стало легче, не находишь? Всё, что было раньше и есть сейчас вокруг меня, это совершенно не одно и то же! Вот, к примеру, глянешь так: Всё та же работа по утрам, те же газеты, тот же снег за окном, тот же город, та же страна, а с другой стороны... В последнее время мне всё стало казаться иным, не таким, как раньше, понимаешь? Я не уверен, что смогу объяснить это, но всё же, что-то определённо изменилось. Вроде бы и коллеги стали меньше раздражать, и пресса эта... Сил на них злится больше нет. И дождь не такой мерзкий, и солнце не слишком яркое, и люди милее стали что-ли? Может быть я схожу с ума? Или это какая-то стадия смирения. Что со мной? После он замолчал, надолго устремив взгляд в потолок. Длительная пауза казалась ему в эти секунды настоящей вечностью, а отдалённое дыхание оглушало, подобно порывам гулкого ветра. Среди наступившей, вечерней темноты мужчина мельком различил появившуюся, едва заметную улыбку на лице матери. Она молча глядела на него и, кажется, понимала гораздо больше, чем ему казалось. Молчаливые взгляды двух уставших людей казались информативнее любого диалога, ведь они оба знают. Знают. — А ты сам, как думаешь? — Перепросили его. — Не знаю... — А мне отчего-то думается, что знаешь ты всё, милый. Пусть даже, если не веришь, то знаешь. — И... что же это? Владимир сощурил глаза в хитрой ухмылке и замолчал, определённо желая услышать это слово. Он не желал называть его самостоятельно, но и Римма очевидно не шла ему на поводу. Ситуация ощущалась тупиковой. — Ты чувствуешь себя безопасно рядом с этим человеком? — Человеком? — Володя. Мужчина тихо рассмеялся, ощущая, как на щеках едва ли успели высохнуть прежние следы от слёз. Он вновь отвёл взгляд. — Чувствую. Много чего чувствую... Наверное, точно сошёл с ума! Женская ладонь легонько ущипнула того за щёку, как мальчишку, отчего тот лишь сильнее залился смехом. Всё это было слишком неловко, но так по домашнему. Кому ещё он мог бы так же свободно рассказывать о том, в чём даже себе ещё не признался? — Но тебе страшно? — Страшно, мам, страшно. И ему действительно страшно. Страшно чувствовать, страшно знать, даже думать о том, что всё это может быть его главным страхом. Осторожно, держась одной ладонью за голову, омега приподнялся, чтобы оказаться на одном уровне с женщиной. Недолго проглядев на неё, в нежном по-матерински взгляде он нашёл желанное одобрение и неуверенно ткнулся в объятия. Сквозь тяжёлый выдох, мужчина с трудом разобрал короткий вопрос, от которого по спине невольно пробежали мурашки. — Неужели, ты так боишься любить, милый? И он боится. Ещё как боится.